Номер три... Он рассеянно нарисовал три пересекающихся буквы "О".

На этот раз Джек скатал рисунок в шарик, попытался позвонить еще в пару мест, а потом отправился смотреть видеокассеты с Юки. Ничего нового не увидел. Просто какой-то раздраженный, странный человек. Когда он услышал, как Юки произносит «нервный переход», никакого позывного не уловил. Никаких неоновых огней. Никакой сигнальной лампочки над дурацкой башкой Юки. Пустая трата времени. У Джека кружилась голова. Он чувствовал себя пьяным, старым и голодным. Пробормотав: «А пошло все...» — он встал и ушел. Никто не знал, куда он направился, а если бы даже и знал, все равно всем было наплевать.

Очутившись рядом с торговым центром «Лидо», Джек зашел в магазин, купил немного ветчины, свежую булочку, пахнувшую так соблазнительно, что Эйхорду захотелось съесть ее прямо на месте, и баночку сладкой горчицы, которая стоила почти три доллара. Он не мог в это поверить и попросил кассиршу удостовериться. Она еще раз перебрала ценники, и, мой Бог, все оказалось правильным.

Он мечтал об этой горчице с тех пор, как Чинк и Чанк уши прожужжали ему о ней. Горчицу делали в местечке под названием Вульф-Айленд, штат Миссури, и Джеку твердили — стоит только попробовать, и ты будешь готов убить за нее.

Он опустил монетку в автомат и, повинуясь какому-то импульсу, начал было набирать номер фирмы «Джонс — Селеска», но вовремя спохватился. Джек просто не в состоянии был пережить еще один отказ. Он отправился в мотель, зашел в свой номер, швырнул спортивный пиджак на стул, вытащил нож и отрезал ломоть ветчины в дюйм толщиной, намазал булочку горчицей и откусил от нее такой огромный кусок, что вместе с булочкой чуть не прихватил и большой палец. Он не понимал, насколько голоден, пока не забрался в машину с пакетом еды и не заметил, что пускает слюни, как какой-нибудь псих. Джек сглотнул и надавил на газ.

По крайней мере, горчица того стоила. О да. Она, безусловно, стоила три доллара. Джек не мог припомнить, чтобы когда-либо ел такой вкусный сандвич с ветчиной. Он сидел на кровати в номере мотеля в одних носках, задрав ноги на вертящийся стул стоимостью девятнадцать долларов, запивая ветчину холодной кока-колой, и воображал себе жилище Ноэль. Да уж, наверное, они знают, как жить — эти богачи.

Самое смешное, думал Эйхорд, что вовсе не имеет значения, одеваетесь ли вы у Ноймана, покупаете ли кожаные изделия у Гуччи, а за фарфором посылаете во Францию и не беспокоитесь о том, можете ли вы позволить себе трехдолларовую горчицу или нет, и при этом ваш холодильник забит ароматнейшим хересом... даже если у вас на тарелке лежит осетр ценой в пятьдесят долларов, то сандвич с ветчиной все равно остается сандвичем с ветчиной. Так ради чего тратить свою жизнь? Все равно по утрам приходится натягивать брюки. Все равно попадешь в уличные пробки, не важно, едешь ли ты в обшитом кожей «роллс-ройсе» или в отделанном виниловой пленкой форде. Как любил приговаривать один из его друзей: «Детка, только конец имеет значение, а в конце всех уравнивает смерть».

Джек решил вынести мусор, потому что не хотел, чтобы в номере ночью воняло. Выйдя на улицу, он заметил рядом с мусорным баком какую-то голодную неопределенной породы собаку без ошейника. Она с опаской посмотрела в его сторону, а Эйхорд сказал:

— Эй, приятель, поди сюда. — Он уселся на корточки, но собака не двинулась с места. — Подойди, дружище, я тебя не обижу.

Собака продолжала наблюдать за ним, не двигаясь с места.

— Какой же ты породы? — Джек рассмотрел, что это был очень тощий кобель. — Ладно, парень, мы устроим тебе праздник. Ты не против? — Собака и ухом не повела. Эйхорд попытался приблизиться к ней, но та вскочила и скрылась за баком. Уличная собака относилась с опаской к незнакомцам, и это помогало, ей выжить.

Эйхорд заговорил с ней самым мягким тоном:

— Ладно, я понимаю. Но послушай, не уходи. Оставайся на месте. Я скоро вернусь. — Он поспешил обратно к себе в номер. Через пару минут вернулся, неся в руках жестянку, которую выудил из мусорной корзины, и пакет. В пакете были остатки ветчины. Покрошив её на мелкие кусочки, вытащил из кармана газету, разложил на тротуаре, высыпал ветчину и поставил рядом жестянку с водой.

— Налетай, приятель, — пригласил он и ушел.

Джек направился по бетонной дорожке ко входу в мотель, а затем перешел на газон и обогнул здание с другой стороны. Поднявшись по склону холма, он появился сзади мотеля. Дойдя до конца стены, остановился. Отсюда он увидел пса, пожирающего ветчину. Уселся на корточки и смотрел, как собака, покончив с угощением, стала жадно лакать воду.

Она пила довольно долго, потом вылизала жестянку, отошла прочь и уселась за мусорным баком.

— Эй, — позвал Эйхорд, и собака, завиляв хвостом, побежала к нему, но остановилась поодаль.

— Правильно мыслишь, — одобрил он ее решение. — Хотя иногда необходимо доверять некоторым людям. Поди сюда. — Джек похлопал себя по колену.

Держась настороже, пес подошел поближе и принялся обнюхивать протянутую руку.

— Нет. Из еды у меня больше ничего не осталось. Но завтра я тебе еще принесу, идет? — Джек продолжал тихо шептать. — А пока как насчет того, чтобы подружиться? А? — Собака сделала еще пару шагов, и он принялся почесывать у нее за ухом. — Вот так. Молодец, — похлопав пса несколько раз по спине, медленно поднялся. — Что ж, сегодня был трудный день, дружище. Увидимся завтра, ладно? — Он спустился вниз по склону, бросил пакет в мусорный бак, потом вернулся в свой номер, а пес все продолжал сидеть на том же месте. В номере Джек снова снял туфли и начал готовиться к завтрашнему дню. Подойдя к окну, увидел пса, сидящего внизу и глядящего вверх на его окно. Ждет, чтобы его еще угостили. Такому сколько ни дай, все мало.

Серый и холодный.

Каменный коридор.

Абсолютная тишина.

Вдали горит яркий свет.

Здесь бросающий в дрожь, обволакивающий мрак.

Он стоит в темном переходе и ждет.

Этот день, наверное, запомнится Эйхорду как один из самых длинных в его карьере. Он разворачивался, будто сломанная часовая пружина. Джек наблюдал за событиями как бы со стороны, не в силах в них вмешаться.

Дорога из мотеля на юг в центр города была уже хорошо знакома Эйхорду. Сидя в машине, он включил радио и выслушал последние новости:

Было 13 января. Президент все еще ходил вокруг да около иранского конфликта. В Нью-Йорке господа Коральо, Персико и Салерно получили каждый по сто лет тюремного заключения за рэкет. В ракетном центре в Хьюстоне два охранника попались на употреблении кокаина и были отстранены от работы. До дня рождения преподобного Мартина Лютера Кинга оставалось два дня, и в некоторых частях страны, особенно в южных городах, произошли столкновения на расовой почве.

Станция «Метроплекс» не осталась в стороне и вклинилась между оплакиванием Кинга и недавней стычкой полицейских с неграми. Злобная риторика достигла апогея. Станция передавала телефонные разговоры между горожанами через семисекундное устройство задержки, и Эйхорд слушал всю эту ругань, а уровень злобы все нарастал.

— Нам было здесь так хорошо, — жаловался какой-то мужчина, — а потом не без содействия некой Организации помощи цветным негритянская семья купила за наличные дом в этом квартале, а цены на недвижимость...

Его перебил цветной джентльмен:

— Да, конечно, вам было хорошо. Но как насчет цветных? Вы знаете, что до вмешательства этой организации у цветных не было...

В свою очередь его перебил белый джентльмен, который возразил:

— Правильно, наплевать, что случится с нашей семьей, главное — цветные.Меня уже тошнит от этого слова и...

У Эйхорда появилось странное чувство, как будто он снова очутился в середине шестидесятых годов. В свое время он наслушался подобных речей. Для него это была просто старая заезженная пластинка. В общем, день был как день.