– Не знаю. Но уже очень давно никто не видел ни Солониэль, ни Галлеана. А стоит мне поднести медальон к уху и прислушаться, как начинает казаться, что я слышу далекий женский плач. Вот, послушай. – Он протянул медальон Лиин, не снимая цепочки с шеи.

Та склонила голову, прижала к уху. И в самом деле, услышала далекий плач.

– Может, это стон заключенного в медальоне духа?

– Нет внутри никого. Медальон пуст. Но… я когда-нибудь наполню его, обещаю.

– Как именно? Песком? Золотом? Водой?

– Этот талисман называют «Свет души». Я наполню его своей душой. То есть помещу туда свою душу.

– Хочу напомнить тебе: тогда ты умрешь.

– Именно. Мы все умрем рано или поздно.

– Я не умру! Я буду всегда! – упрямо воскликнула Лиин. – Я никуда никогда не уйду. Мне будет скучно среди бесплотных предков. Скучно и тесно в склепе.

– Хорошо, ты станешь алкмаарским эльфом. Но мне придется умереть, у меня нет твоей веры. Так вот, в момент смерти… надеюсь, это случится не скоро. Но ты… обещай, что ты уловишь мой последний вздох и поместишь в медальон мою душу.

– Дарган, опомнись! Ты превратишься в узника медальона! – Она возмутилась, даже топнула ножкой, мысль о неволе приводила ее в ярость.

– Что с того?

– Наши дети уже не смогут беседовать с твоей душой, звать тебя на пиры и праздники, вкушать пищу, когда твой дух присутствует за столом.

– Да, не смогут, – кивнул Дарган. – Но это меня не печалит. К тому же вряд ли сыновья и внуки будут так сильно по этому поводу печалиться: предки бывают такие зануды. Зато я дам силу талисману, мой артефакт превзойдет артефакт дома Таг и, возможно, многие другие. Кто знает, быть может, мои сыновья станут сильнее сыновей короля-жреца Ашгана. Тогда наши потомки встанут во главе могущественного дома. Увидеть возвышение и торжество своих потомков – разве этого мало?

– Вечное рабство в обмен на власть?

– Это не рабство, – покачал головой Дарган. – Это великое служение. И бессмертие. У тебя одна мечта о бессмертии – у меня другая. Ты будешь носить мою душу на своей груди – разве это не счастье?!

– То были детские фантазии – я-то не стану бессмертной! – отреклась от своих вымыслов Лиин. – Но ты останешься навеки прикованным к медальону.

– Это меня не пугает.

– Однако никто из твоих предков не захотел такой чести! – воскликнула Лиин.

Дарган поразился: его невеста слово в слово повторила фразу Ашгана.

– Дай мне слово, что ты исполнишь то, о чем я тебя прошу. – Он взял ее за руку.

– Я – мотылек, порхаю по своей воле, кто может мне приказывать и укорять? – девушка отступила.

– Я тебя не неволю. Лишь себя обрекаю на неволю. Один вдох и один выдох – вот и все, о чем я прошу.

– Столь немногое! Что ж, не пожалей потом, что сделался рабом эльфийской безделки, когда дороги назад не будет, – если раньше голос Лиин звучал как весенний ручей, то теперь в нем послышался звон металла. Синева ее глаз, казалось, изливалась из глазниц подобно магическому сиянию и заполняла все вокруг своим холодным мерцающим светом. – Разве тебе ведомо будущее? Разве ты знаешь, кто будет владеть медальоном, чью десницу ты наполнишь своей силой, – это уже не будет от тебя зависеть. Любое рабство ужасно, Дарган! А ты отдаешь в рабство даже не свое тело, а свою душу. Причем отдаешь навсегда.

– В рабство нашим потомкам. Я не хочу, чтобы наш род и дальше питался крохами чужой магии. Что толку знать сотни заклинаний, если у нас нет артефакта? Наши потомки достойны великой силы! Ты, Лиин, достойна… Так обещай мне…

Она долго молчала. Шурша, перетекал песок в песчаном фонтане.

– Не пожалей о своей решимости, Дарган… – наконец прошептала она.

Ее согласие больше походило на отказ. Но он не стал настаивать и требовать твердого «да» и, тем более – клятвы. В конечном счете, даже духам предков неведомо, сколько лет пройдет, прежде чем подойдет очередь последнего вздоха. Тогда – быть может – старший сын или, напротив, младший исполнит его просьбу, освободив Лиин от обязанности, которая была ей не по сердцу.

Не скоро – совсем не скоро, полагал Дарган, наступит время для подобного шага.

Как он ошибался!

– Быс-стро иди… с-с-пеши… – шипит в мозгу мерзкий голос.

Куда спешить, зачем – не разобрать.

Под ногами шуршит палая листва. Армия Мортис идет, и цветущая земля вокруг умирает.

Давно уже остались позади Северная пустыня, разоренные пограничные крепости и сожженные башни имперцев. По-прежнему синели на востоке гряды гор Фальген Хейм. Несколько раз появлялись отряды разведчиков-эльфов. Однажды ночью они перестреляли часовых и утащили с собой нескольких мертвяков. Видимо, решили поглядеть, что за дрянь такая объявилась по соседству с их землями. С тех пор количество часовых удвоили. А мертвяки… Кто их считает в армии Мортис?!

Чем дальше на север двигалась армия, тем чаще встречались тучные нивы и зеленые дубравы, сады и виноградники. Но все это зеленело и цвело лишь до тех пор, пока нога нежити не ступала на землю. Тогда все умирало и никло, зеленый цвет сменялся серым, засыхали деревья, облетали листья. Из черной земли оставались торчать только серые стволы с корявыми голыми ветвями – издалека казалось, что они заламывают руки, взывая к Всевышнему, который оставил эти земли.

В этот раз шли недолго, к полудню показалось впереди небольшое селение. На единственной улице – ни души, окна закрыты ставнями, двери в домах заперты, как будто столь жалкие преграды могут остановить нежить!

Видно, ужас лишил жителей последнего разума.

Лишь возле таверны стоят трактирщик да староста поселка. Староста трясется, держа в руках поднос с золотым кубком, так трясется, что темное столетнее вино, гордость здешних винных подвалов, плещется и на поднос, и на землю.

Зитаар подъезжает к старосте на своем вороном коне. Горят копыта, которые не касаются серой пыли дороги.

– Накормите всех, кто хочет есть… – отдает приказ Зитаар. – Тогда Мортис-с сохранит вам жизнь. На время. – Лицо рыцаря смерти искажается гримасой. Наверное, самому Зитаару кажется, что это усмешка.

Он берет с подноса кубок и одним глотком осушает, потом швыряет кубок в толпу, кто-то из людей ловит щедрый дар. В первый раз Дарган видит, что рыцарь смерти что-то пьет. Возможно, Мортис даровала ему не только чудо-коня, но и способность вкушать земную пищу – хмелеть от вина и ощущать вкус изысканных яств. Ведь безмясая богиня сохранила в сердце Зитаара способность любить и ненавидеть.

Дарган еще ниже натягивает на лицо капюшон плаща. Зитаар не должен его узнать. Неведомо, как сильна в сердце рыцаря смерти любовь, но вот ненависть его безмерна.

– Всех накормим, всех… – бормочет староста, а трактирщик распахивает двери таверны.

Неожиданно отряды нежити расступаются, и к таверне подъезжает всадник в изумрудных доспехах. Белые волосы всадника треплет ветер, на белом как снег лице не различить глаз, они тоже белые, только зрачки чернеют – как два прокола во тьму. Это вампир Носферату Лан-дуул, еще его называют «пьющий души». Все живые невольно пятятся, ощущая холод, идущий от всадника. Холод, который неотделим от ужаса.

– Я первым хочу отведать лакомые блюда! – заявляет Носферату и спрыгивает на землю.

Ему никто не перечит. Вампир заходит в таверну. Все ждут.

Дарган ощущает, как вибрирует медальон под одеждой. Дарган пятится. Боль на миг пронизывает его тело, хотя он давно не чувствует ни боли, ни жара, ни холода. Кто-то из живых солдат Мортис кричит, кто-то стонет, кто-то кидается бежать. Только нежить стоит недвижно. Трактирщик падает в пыль, староста хнычет, как малый ребенок или бессильный старик.

Лан-дуул выходит. Губы алы как кровь.

– Чудесные блюда… – Он улыбается и вскакивает в седло.

Никто не рискует войти внутрь. Дарган направляется к двери первым. Скрипит песок под каблуками, из дверей тянет холодом.