Вверху чума виднелась дырка с пронзившей ее дымовой трубой, шедшей от печки. Потрескивали дрова, в большой кастрюле с откинутой крышкой варилось мясо. Лида сидела на низком табурете и ворошила в печке дрова. В левой руке она держала плачущий сверток. Бросив кочергу, Лида дала ребенку грудь.

Варвара вспомнила, что лежит в шубе, валенках и озорно улыбнулась: «Вот досада! Не придется щеголять в чуме в ажурных трусах!» Она поприветствовала хозяйку и спросила, где в чуме туалет. Лида сказала, что туалета нет.

– Как?

– Если по-маленькому – вон ведерко, пока мужики в стаде. А если… Тогда надо надевать малицу и ходить в тундру.

– Так пурга! – поежилась Варя.

Лида объясняла, что в малице очень удобно, не поддувает, и пообещала научить девушку основам эксплуатации этого замечательного тулупа на оленьем меху.

По случаю приезда гостьи Василий завел бензиновый движок с генератором и пустил в чум ток. Загорелись две лампочки. Первыми пришли дети Петра, три девочки и мальчик. Они сели возле печки, украдкой поглядывая на Варвару. Дети были похожи друг на друга – румяные, черноглазые, белозубые. Варя раскрыла саквояж и протянула им гостинцы – полиэтиленовые мешки с конфетами «Ласточка» и печеньем «Юбилейное».

– Спасибо, – сказали дети хором и засмущались. Пришел Петр с беременной женой Полиной. Они сели напротив, скрестив ноги калачиком. Петр был навеселе, он подмигнул Варе и пророкотал вполголоса:

Полина толкнула его кулаком в бок и сказала Варе добродушно:

– Не обращайте на него внимания.

– Как же, очень хорошо, – ответила Варвара.

Петр приложил ладонь к сердцу и поклонился.

– Отчего вы бросили петь? – спросила Варя.

– Суета сует, – философски сказал Петр и махнул рукой.

– Он поет теперь для души, – сказал, подсаживаясь, Василий.

– Спивался на сцене, – встряла в разговор Полина, выразительно взглянув на Варю. – Много завистников. Но об этом не пишите в газете.

Рядом с Лидой сидела ее дочь Рита – хорошенькая девчушка лет семнадцати. Рита училась на последнем курсе Салехардского училища культуры и к родителям на каникулы приехала. Рита помогала матери расставлять посуду на низеньком широком столе. Варвара с готовностью выложила на стол свои харчи.

Василий взял ложку, зачерпнул густоты, отхлебнул чуток, крякнул, сказал:

– Однако!

Все взяли ложки. Минут пять протекли в полном молчании.

– Поживу у вас, – обратилась журналистка к Василию.

Василий наклонил миску, вылил остатки юшки в ложку, отправил в рот, сказал кротко:

– Живи.

– А для каких целей, если не секрет? – поинтересовался Петр. Он обгладывал мосол, и жир капал на медаль.

– По заданию газеты пишу о жизни оленеводов.

– Благородная задача, – важно сказал Петр и покачал головой.

– Буду работать наравне со всеми, – пояснила Варя.

Василий кивнул в сторону Лиды:

– Помогай по хозяйству.

– А карточки будешь фоткать? – спросил Петр.

– Разумеется.

– Десятка с щелчка, – сказал Петр.

– С какого щелчка?

– Я ж буду позировать. Положен артисту гонорар.

– Да-да-да! – смущенно пробормотала Варвара. – Само собой, конечно…

Петр начал загибать пальцы:

– Голландцы были – платили, немцы – платили, англичане… Фунтами!

Петр закончил счет, явно сожалея, что пальцев всего десять.

– У меня нет валюты, – расстроенно сказала гостья.

– Ничего, – успокоил ее Петр. – Можно и рублями.

– А мне гонорар не нужен, – проговорил Василий. – Отработаешь так – без оплаты!

Раздался трескучий шум мотора – подлетел к двери снегоход. Откинулся полог, и сквозь метель в чум ввалился большой человек в толстом комбинезоне и унтах. Это был голубоглазый парень со следами золотой небритости на щеках. Рыжий весело поприветствовал компанию и подсел к Ритке. Ритка засмущалась, зарделась, захихикала, а рыжий ей что-то горячее зашептал на ушко.

Это был Кирька Белугин из Ямбурга, ухажер Риткин. Он за ней мотался между вахтами аж в Салехард, угрожал женитьбой. Черт его знает, может и женится когда-нибудь.

Василий обратился к Кирьке:

– Мясо хочу выбросить на Ямбурге. Пойдет?

Кирюха оторвался от невестиного уха:

– Оленина пойдет.

– А сырок не пойдет?

– Сырок не пойдет.

Василий задумался о чем-то своем, помолчал и вновь повернулся к Кириллу:

– Шибко не гоняют?

– Совсем не гоняют.

– Это хорошо.

Василий вновь погрузился в раздумья и помолчал минут пять под стук ложек. Встрепенулся, спросил:

– А мука подорожала?

– Не подорожала.

– А сахар?

– Подешевел.

– А с бензином как?

– С бензином хреново.

– Директор чего?

– Говорит – дадим заправку.

– Это хорошо.

Василий помолчал еще и вновь обратился к Кириллу, прилипшему к Ритке:

– А ненецкая гостиница?

– Работает. И Валентина на месте – директорша.

– Надо, однако, ехать! – решительно промолвил Василий.

Закончился обед, разбрелись все кто куда. Ушел Петр со своей женой и детьми, исчезла парочка куда-то, Василий направился к стаду, Лида вышла за дровами. В чуме стало тихо, лишь выла метель да стучал вдалеке движок электростанции.

…Стая неслась россыпью, наперерез ветру, пробивая плотные потоки метели. Мощный ход хищников ускорялся по мере приближения к стаду. Волки мчались тенями, чувствуя, как наливаются радостью их голодные, мускулистые тела. Безухий летел серым вихрем, ликующе взглядывая то на Клыкастого, бежавшего справа, то на Разноглазую, молодую самку, игравшую первую весну.

Клыкастый едва касался широкими лапами твердого наста и чувствовал, как им овладевают азарт, ярость, гнев.

Яростный азарт, граничащий с гневом, передался другим участникам набега. Волки не видели оленей, но чувствовали их рядом.

Оборвалась мгла, и ударили по стаду волки, завалив несколько важенок и телят. Опьяненные запахами свежей крови и бури, волки впились в громадное туловище стада, терзая его.

Стадо пронзила глубокая боль, оно тяжело шевельнулось и в панике понеслось, набирая разбег, в серую мглу…

Варя прилегла обдумать свое житье-бытье, наметить сюжет фоторепортажа, но незаметно уснула. Она не слышала, как топот тысяч копыт перекрыл вой метели, крики людей и визг собак. Этот гулкий топот ворвался в стойбище, затопил все другие звуки. Сметая все на своем пути, живой поток ударился о поленницу, под которой возилась Лидия. Поленья обрушились на женщину, и она свалилась в сугроб. А гул затих.

Когда Варвара проснулась, ребенок пищал, а лампочки все по-прежнему ярко освещали нутро безлюдного чума. Мальчик лежал в берестяной люльке. Варя огляделась в поисках Лиды, но ее нигде не было, лишь Пушица копошилась со своими щенками. Тогда девушка откинула полог, и метель тут же влепила ей зарядом снега пощечину. Варя юркнула назад, утирая мокрое лицо рукавом. Она подошла к люльке и осторожно потрогала ребенка, малыш почувствовал прикосновение и зарыдал еще громче. «Поди есть хочет», – подумала Варя и отыскала в люльке соску. Малявка бросился, как волчонок, на пустышку, энергично и шумно зачмокал, а потом вновь разрыдался. Варя решила покачать люльку. На какое-то время младенец угомонился, но потом заревел.

– Куда все подевались? – расстроилась Варя. – Даже собак не слыхать.

Она догадалась – надо пеленки поменять. Варя никогда не пеленала детей, только в кино видела, как меняют памперсы. Вытащив орущее создание из люльки, с содроганием развернула сверток. Она заранее приготовила несколько своих салфеток, укутала ими тельце и завернула в одеяло. Мальчишка на короткое время затих, а затем разревелся пуще прежнего.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».