Я невольно подумал: успел ли генерал-лейтенант Рябышев доехать до штаба? Вероятно, не успел — ведь этим новым распоряжением отменялась атака на высоты 220,5 и 233,4!

Снова зазвонил телефон: комполка Самчук докладывал Борисову, что обе высоты уже взяты с боем.

—

Передайте Самчуку: приостановить наступление.

В небольшой комнате крестьянского домика уже собрались офицеры штаба: инженер дивизии Тувский, начальник политотдела Марченко, начальник артиллерии Барбин, начальник оперативного отдела Потапов и другие. Все были сосредоточенны, молчаливы — ни обычной шутки, ни улыбки.

—

Получен приказ на отход, — сказал я, понимая, что эта новость уже не была для них неожиданной, — Но приказ необычный, и для его выполнения следует проявить исключительную организованность и оперативность.

Я прочитал приказ, в в комнате как будто стало еще тише.

—

Да, — глубоко вздохнул Потапов, — приказывать легко, но выполнять… Выполнять очень трудно!

—

Тем более мы приложим всю энергию, чтобы с боями выйти к своим.

После короткого совещания было решено, что при наших ограниченных возможностях мы сможем создать только два усиленных батальона с тремя танками при каждом. Командиры полков должны были направить в эти батальоны лучших воинов-коммунистов, людей испытанных и волевых. Каждый батальон получал по батарее дивизионной артиллерии и большое количество боеприпасов. Для легко раненных солдат мы оставляли по пять-десять патронов, а у тяжелораненых решили отобрать оружие.

К предвечернему времени боевой порядок дивизии был построен, и небольшая разведывательная группа, которую возглавил начальник нашей разведки Владимир Бакай, двинулась в путь. Надо сказать, что бойцы этой группы отлично знали местность и действовали уверенно.

Вслед за разведкой потянулись на повозках и на машинах полковые тылы; в основном это был наш лазарет на колесах. За обозом с госпитальным имуществом и ранеными шли остатки боевых частей. Штаб со знаменем дивизии двигался за 42-м гвардейским стрелковым полком, а 39-й гвардейский стрелковый полк был, таким образом, прикрывающим.

Два усиленных батальона продвигались параллельно нашей колонне, слева и справа, в направлении движения противника. Даже отсюда, с близкого проселка, они были почти неразличимы в синеве летней ночи.

Уступив машину медсестре и двум раненым солдатам, я шел со штабом 42-го полка, и в эти долгие часы ночного похода меня не покидало чувство удивления. Оно было понятно: в этом раздольном краю мы дрались временами за каждый метр пространства, за каждую высотку и мало-мальски выгодный рубеж, а вот сейчас в расположении противника смело и открыто совершала марш целая дивизия, и никто не вставал на ее пути.

Все же любая смена обстановки на фронте таит в себе возможности неожиданных действий: немцы, конечно, не предполагали, чтобы наша дивизия предприняла этот марш. У тех высот, которые недавно с боем были взяты полком Самчука, гитлеровцы теперь наверняка накапливали силы. А небольшое прикрытие, оставленное Самчуком, уже снялось с позиций и двигалось в нашем арьергарде. Каково будет изумление немцев, когда они увидят на высотах только отстрелянные гильзы да окурки!

Значит, неожиданность теперь была для нас решающим фактором успеха: оценив соотношение сил, мы могли

избежать боя или навязывать противнику его. Опыт недавних сражений показывал, что гитлеровцы предпочитали воевать днем, а по ночам спали, пьянствовали, объедались трофейной курятиной и свининой, готовили посылки из награбленного имущества. Здесь, в населенных пунктах, отдаленных от передовой, они, пожалуй, чувствовали себя спокойно. Тем с большей уверенностью думал я о нашей контратаке, которую мы, конечно, должны были предпринять, если бы встретили противника.

Не встретить его было бы чудом: войска противника лишь недавно прошли этой дорогой и находились где-то очень близко от нас.

А ночь была на редкость ясная, тихая, пахнущая спелой рожью, пылью дороги, дыханием томленых трав. По дальнему горизонту временами вспыхивали зарницы, быть может, отблески дальних пожаров, и в зыбком их свете загорались и гасли волны хлебов.

Сколько прошли мы степных дорог от Южного Буга до Северского Донца, и всегда эти бескрайние хлеба, радость родной земли, щедрая награда земледельцу, были для нас неотступным, живым упреком, горечью без меры и границ. Молча шагали солдаты измятыми травами обочин, и сполохи света гневно блестели на стали их касок и штыков.

Я понимал это суровое молчание сердцем: нет, нам было недостаточно выйти из вражеского тыла без потерь. Мы должны были нанести потери противнику, проучить его, чтобы не торопился торжествовать победу, да так проучить, чтобы он запомнил этот урок.

Впереди наших усиленных батальонов шли головные походные заставы. Какой из них доведется первой встретиться с врагом? Усиленным батальоном 42-го гвардейского стрелкового полка командовал мужественный офицер Александр Данилович Харитонов, которого я хорошо знал по прежним боевым делам и верил в его находчивость и отвагу.

По моим расчетам головная походная застава Харитонова уже должна была приблизиться к селу Ульяновка, где наверняка находились войска противника, но никаких донесений от комбата не поступало. Вскоре со стороны Ульяновки донеслась ружейно-пулеметная стрельба. Значит, Харитонов предпринял контратаку.

Только под утро я узнал подробности событий, которые произошли в селе Ульяновка в ту ночь. На окраине села наши разведчики встретили местных ребят, и, с радостью узнав своих, ребята сообщили, что в Ульяновку под вечер прибыли 32 немецкие машины. Двенадцать были заняты солдатами, а на двадцати гитлеровцы доставили какой-то груз. Теперь они отдыхали, расположившись в здании школы и в ближайших к ней домах, а перед школой дежурили три автоматчика.

Харитонов быстро прикинул силы противника: если в каждой машине прибыло 20 фашистов, значит, вместе с офицерами и шоферами их было около трехсот человек. Решение могло быть только одно: внезапная ночная атака.

Сельские ребята сами вызвались проводить бойцов садами и огородами к школе и к автоколонне.

На каждую машину Харитонов выделил по три бойца, а к школе направил отборную группу из разведки. Атака началась через несколько минут, но гитлеровцы, оказывается, не спали. Они открыли из окон школы автоматный огонь и пытались обороняться у автоколонны. Машины были загружены горючим, и оно вспыхнуло при первых разрывах гранат, но нашим бойцам важно было не только разгромить врага, но и спасти бензин — он был теперь для дивизии самым драгоценным из трофеев.

Схватка у автоколонны вскоре перешла в рукопашную, и еще около полубатальона солдат противника перестало существовать. Группу офицеров, укрывшихся в здании школы, наши бойцы добили гранатами. Но отстоять от огня им удалось только три машины, которые и были доставлены в 42-й гвардейский стрелковый полк.

Все же для нас это была большая радость! Теперь мы имели возможность полностью заправить машины артиллерийского полка и противотанкового артиллерийского дивизиона. Значит, несмотря на отрыв от фронта и на все потери в многодневных боях, дивизия жила, еще являла грозную силу, и ей предстояли большие дела.

Степь. Зной. Пыль… Кажется бесконечной наша дорога мимо безмолвных, словно вымерших сел, среди нескошенных нив, изрытых воронками бомб и снарядов.

Мы движемся на восток. Тоскуют родные поля. Уже закончился июнь, и солнце жжет беспощадно. В негромких разговорах солдат все чаще слышится слово «Дон», и в этом слове звучит надежда.

Неужели мы остановимся только на Дону? Впереди еще бескрайние просторы степей, на которых смогли бы уместиться целые европейские государства.