И вот Картер стал обрисовывать угрозу, нависшую надо всем кошачьим племенем, и наградой ему было низкое и бархатистое благодарное мурлыкание со всех сторон. Взявшись держать совет с генералами, он разработал план немедленного действия, подразумевавший мгновенное нападение на зугово вече и на другие известные их оплоты, упреждая внезапные атаки и вынуждая пойти на мировую, прежде чем они успеют мобилизоваться для вторжения. После чего кошки безбрежным потоком наводнили заколдованный лес, хлынув волной к соборному дереву и к кругу великанских камней. Шелестение взлетело до панических нот, когда враг увидел новоявленного противника, и весьма слабый отпор оказали хитрые и любопытные зуги. Они поняли наперед, что их ожидает разгром, и, не помышляя больше о мести, думали лишь о сиюминутном спасении жизни.
И вот половина кошек заняла круговую позицию с пленными зугами в центре, оставив проход, по которому препровождали все новых пленников, захватываемых кошками по всему лесу. Картер выступал толмачом при пространном обсуждении условий капитуляции, и стороны пришли к решению, что зуги останутся свободным племенем, но облагаются в пользу кошек изрядной данью в виде куропаток, перепелов и фазанов из менее волшебных чащоб. Двенадцать отпрысков благородных семейств забирались из числа зугов заложниками в Святилище Кошек в Ултаре, и победители недвусмысленно дали понять, что любые исчезновения кошек в сопредельных зугам краях повлекут за собой самые губительные для зугов последствия. Когда уговорились обо всех этих вещих, кошачье ополчение разомкнуло ряды, давая зугам одному за другим ускользать по своим домам, что те и спешили сделать, не раз с насупленным видом оглядываясь назад.
А старый кошачий генерал предложил Картеру эскорт через весь лес к тем его границам, куда Картер хотел добраться, полагая весьма вероятным, что зуги затаили на него лютую злобу за то, что он порушил всю их воинственную затею. Это предложение Картер благодарно приветствовал, не только ради безопасности, которую оно сулило, но и ради того, что любил утонченное кошачье общество. Так что, взятый в середку славного и игривого отряда, беспечно-вольного после исполнения достохвального долга, Рэндольф Картер с достоинством шествовал через заколдованный и мерцающий лес исполинских дерев, беседуя о своих исканиях со старым генералом и его внуком, остальные же предавались самым причудливым кульбитам или погоне за опавшими листьями, подхваченными ветром, среди лишайников той первозданной почвы. И старый кот говорил, что весьма наслышан о неведомом Кадате в холодном пустолюдии, но не ведает, где оно лежит. Что же до чудного закатного города, то о нем не знает ни сном, ни духом, но будет рад сообщить Картеру все, что о том ни проведает в дальнейшем.
Он передал искателю пароли, имеющие отменный вес среди кошек дремного края, и особенно препоручал его покровительству старого предводителя кошек в Селефаисе, куда лежал его путь. Этот старый кот, слегка уже знакомый Картеру, был степенный мальтиец, своим непререкаемым авторитетом могущий споспешествовать в любом деле.
Занималась заря, когда они вышли к самой опушке леса, и Картер стал неохотно прощаться со своими друзьями. Юный субалтерн, знавший Картера еще в бытность свою малым котенком, последовал бы за ним, не воспрепятствуй ему в этом старый генерал; но суровый патриарх утверждал, что узами долга тот связан с военным поприщем и со всем своим родом. Так что Картер в одиночестве отправился в дорогу золотеющими полями, что таинственно простирались вдоль обрамленной ивами реки, а кошки снова повернули в лес.
Путник отменно знал тот край вертоградов, лежавший от леса до Серенарианского моря, и беспечно следовал за поющими струями Украноса, указывающего ему дорогу. Солнце вставало все выше над отлогими склонами с их купами дерев и зеленеющими лужайками и заставляло разгораться всеми красками тысячи цветов, испещрявших каждый холм и раздол. Дымка благодати овеивает весь этот край, чуть больше других вобравший в себя солнечных лучей и музыки лета, звенящего пчелиным и птичьим роем; так что странственники проходят здесь, словно по волшебной стране, и радуются и дивуются больше, чем сколько бы они потом ни вспоминали.
К полудню Картер добрался до яшмовых террас Кирана, что сбегают к самой речной кромке и поддерживают собой то святилище красоты, куда раз в год из своей далекой страны на берегах моря мглы прибывает в золотом паланкине король Илек-Вада, чтобы поклониться божеству Украноса, напевавшему ему свои песни, когда в юности он обитал в хижине на речном берегу. Все из яшмы это святилище, и целый акр земли занимают его палаты и дворы, его семь островерхих башен и его сокровенный алтарь, куда река входит по скрытым канальцам и где божество негромко творит в ночи свою песнь. Многократно внимает луна странной музыке, проливая свой свет на те дворы, и террасы, и башенные острия, но песнь ли бога та музыка или монотонный напев загадочных иерофантов, никто, кроме самого короля Илек-Вада, не может сказать, ибо лишь один он входил во святилище и видел иерофантов. Теперь, в дневной полудреме, эта филигранная и изысканная кумирня тонула в молчании, и Картер слышал лишь бормотание мощных струй и звенящую музыку пчел и птиц, идучи все вперед под очарованным солнцем.
С полудня до самого вечера брел пилигрим благоуханными пажитями, защищенный отлого низбегающими к реке склонами с домиками под соломенной кровлей и обителями приветливых божеств, вырезанных из темной яшмы с краснобрызгом или яблочно-зеленого берилла. Он то подходил к самой воде Украноса и насвистывал резвым и всеми красками искрящимся рыбкам в ее хрустальных струях, то останавливался среди шепчущих камышей и созерцал величественный темный лес на дальнем берегу, деревья которого спускались к самой воде. Прежде в дремах он видел, как из леса робко выходят на водопой невообразимые и неуклюжие бионтопотамы, но теперь он не заметил ни одного. Иногда он задерживал шаг, чтобы проследить за плотоядной рыбой, поймавшей птицу-рыболовку, которую она приманивала, соблазнительно играя на солнце чешуей, и своим огромным ртом ловила за клюв, которым крылатая охотница нацеливалась ее пронзить, как копьем.
Под вечер он взошел на пологий, поросший травами склон и увидел перед собой тысячекратно рдеющие в закатных лучах золоченые шпили Трана. Отнимает способность к рассуждению выспренность алавастровых стен оного неимоверного города, поверху наклоняющихся внутрь и как будто сделанных из одного куска никому не известным образом, ибо они древнее, чем сама память. Но сколь ни выспренни они с их сотней врат и двумя сотнями дозорных крепостных вышек, теснящиеся в их кольце башни, сплошь белые под золочеными шпилями, еще более выспренни, чем они; так что жители окрестных долин видят, как они воспаряют в небо, то сияя в прозрачной синеве, то запутавшись остриями в облачных и туманных клубах, то повитые туманами понизу и ослепительно сверкающими верхушками шпилей над дымкой. И там, где ворота Трана открываются на реку, лежат мраморные пристанища, где тихо покачиваются на якоре нарядные галиоты из благовонного кедра и каламандра и на тюках и бочонках с письменами далеких земель посиживают чужестранные бородачи-мореходцы. Позади стен прочь от берега простирается сельский край, где дремлют между пригорков белые маленькие усадьбы, и узкие дорожки со множеством каменных мостиков плавно вьются среди садов и речек.
Вечером Картер шел этим цветущим краем и видел, как с реки наплывают сумерки на дивный златошпильный Тран. И как раз с наступлением тьмы подошел он к южной заставе и был остановлен дозорным, одетым в красное, который не пустил его дальше, пока он не рассказал три несбыточных сонных видения и не показал себя сновидцем, достойным подняться по крутым и загадочным улицам Трана и пробавляться на торжищах, где раскладывают на продажу товары с нарядных галиотов. Тогда он прошел в неимоверный тот город через стену такой толщины, что ворота казались туннелем, и попал в средоточие извилистых распутий, вьющихся в глубоких теснинах меж воспаряющих в небо башен. Из-за решеток и балконов источали свет окна, и звуки свирели и лютни несмело ускользали из внутренних двориков, где лепетали мраморные фонтаны. Зная дорогу, Картер пробрался более сумрачными улицами вниз к реке, где в старой приморской таверне нашел капитанов и мореходцев, знакомых ему по бессчетному числу других дрем. Там он купил себе место до Селефаиса на огромном зеленом галионе и там же остался на ночлег после степенной беседы с убеленным сединами котом, который дремотно прижмуривался у громадного очага и грезил о былых битвах и забытых богах.
