Опять накатили волны, и Картер понял, что слова услышаны Существом. И тут бесконечный Разум исторг потоки знания и объяснения, открывавшие взыскующему новые дали и приуготовляющие его к такому постижению космоса, которым он никогда не надеялся обладать. Ему было сказано, сколь наивно и ограниченно представление о трехмерности мира и какая бесконечность протяжений существует помимо известных протяжений вверх-вниз, вперед-назад, влево-вправо. Ему была показана малость и мишурная пустота земных божков, с их мелкими человечьими интересами и отношениями — их вражды, буйства, амуры и слабости; их вожделения к почестям и жертвам, их требование верить вопреки рассудку и природе.

Тогда как большая часть впечатлений трансформировалась для Картера в слова, были такие, которые передавались ему другими органами чувств. Возможно, глазами, а возможно, воображением воспринимал он, что обретается в области такого числа измерений, которого не постичь ни человеческому глазу, ни мозгу. В бременеющих чернотах того, что поначалу было коловращением силы, потом беспредельной пустотой, он созерцал теперь размах творения, который помутнял его чувства. С какой-то немыслимой высшей точки он взирал на чудовищно громадные формы, чья множественность протяжений превосходила любое понятие о бытовании, размере и очертаниях, которое его рассудок по сю пору был способен вместить, невзирая на целую жизнь, посвященную тайноведению. Смутно он начинал сознавать, почему в то же самое время может существовать Рэндольф Картер-полуребенок в Аркхэмской усадьбе в 1883 году, зыбкий призрак на неявно восьмиугольном престоле за краем Первого Пути; одномерка, предстоящая перед лицом Присутствия в беспредельной бездне, и все остальные Картеры, рисовавшиеся его фантазии и восприятию.

Потом волны расходились сильнее, стремясь углубить его понимание, примирить его с многоликостью существа, чьей мизерной частью был нынешний он-одномерка. Ему говорилось, что любая пространственная фигура есть лишь не что иное, как результат пересечения с плоскостью какой-либо соответствующей фигуры с большим числом измерений — как квадрат получается сечением куба, а круг сечением сферы. Так трехмерные куб и сфера получаются сечением соответствующих фигур четырех измерений, которые ведомы людям лишь по догадкам и снам, а те, в свою очередь, получаются сечением пятимерных фигур, и так далее вплоть до головокружительных и недосягаемых вершин бесконечности прообразов. Мир людей и людских богов есть лишь мизерная грань мизерного явления — трехмерная грань малого континуума, досягаемого Первым Путем, где ‘Умр ат-Тавил посылает сны-наставления древних. Хотя люди провозглашают это реальностью, а умозрение о многомерном подлиннике клеймят умобредствованием, поистине всё обстоит как раз наоборот. То, что мы зовем сущностью и реальностью, есть призрачность и иллюзия, а то, что мы зовем призрачностью и иллюзией, есть сущность и реальность.

Время не идет, а стоит на месте — неслись волны — и не имеет ни конца, ни начала. То, что оно движется и служит причиной перемен, есть иллюзия. В действительности оно самое есть иллюзия, ибо если не для узкозорких существ в маломерных пространствах, то ни прошлого, ни настоящего, ни будущего не бывает. Люди помышляют о времени лишь из-за того, что называется переменами, тем не менее это тоже иллюзия. Всё, что было, что есть и что будет, существует одновременно.

Откровения эти совершались с божественной высоковещательностью, не оставляя Картеру возможности усомниться. Даже если они оказывались едва не за гранью его понимания, он чувствовал, что откровения эти непреложно истинны в свете той последней реальности космоса, которая опрокидывает все узкие представления и тесные пристрастные взгляды; и он был довольно знаком с глубокими умозрениями, чтобы не быть в ковах узких и пристрастных понятий. Разве все его искание не держалось верой в нереальность узкого и пристрастного?

После внушительной паузы волны продолжали свои накаты, вещая о том, что зовущееся переменой у обитателей маломерных областей есть попросту функция их сознания, созерцающего внешний мир под разными космическими углами. Подобно тому как формы, получаемые рассекновением конуса, кажутся разными в зависимости от угла сечения — то кругом, то эллипсом, то параболой, то гиперболой в соответствии с этим углом, при этом сам конус пребывает неизменным, — так же кажется, что меняются частные аспекты неизменной и бесконечной реальности с переменой космического угла созерцания. У этого многообразия углов умозрения немощных существ внутренних миров и находятся в рабстве, поскольку за редким исключением они не научаются управлять ими. Лишь некоторые из отдавшихся изучению заповеданного предания обрели крупицы понятия об управлении ими и одолели тем самым время и перемены. Но силы и сущности за краем Путей властны над всеми умозрительными углами и по своему хотению рассматривают космос с мириадами частей в терминах дробности, подразумевающей перемену, или с точки зрения всеобщности, не подверженной изменению.

Накат волн снова прервался, и Картер смутно и ужасаясь начинал сознавать окончательную подоплеку той загадки потерянной самости, которой поначалу так устрашился. Собрав воедино все фрагменты открывшейся истины, его интуиция подвигала его все ближе и ближе к постижению тайны. Он понимал, что страшное откровение сошло бы на него с немалой силой еще на первом Пути — расщепив его «Я» на мириады земных двойников — не убереги его чары ‘Умр ат-Тавила с тем, чтобы, безошибочно орудуя серебряным ключом, он смог отворить Крайний Путь. Алкающий большей ясности понимания, Картер посылал мысленные токи, допрашивая о точной взаимосвязи между различными гранями его «Я» — той частицей, ныне ушедшей за Крайний Путь, и той, другой, по-прежнему сидящей на как бы восьмиугольном престоле за краем Первого Пути; мальчиком из 1883 года; мужчиной из 1928-го; многоразличными существами-предтечами, составившими его наследие и оплот его самости, и безымянными обитателями других эпох и других миров, которых отождествило с ним абсолютное постижение, озарившее его в жуткий тот первый раз. Неспешно Существо покатило свои волны в ответ, стараясь сделать понятным то, что было почти недоступным земному уму.

Все нисходящие колена существ в маломерных пространствах, роптали волны, и все стадии роста каждой отдельной особи суть попросту проявления одного вечного прообраза в пространстве за пределами измерений. Каждое существо в этом колене — сын, отец, дед и так далее — и каждый возраст особи — младенец, ребенок, отрок, мужчина — есть попросту одна из бесчисленных фаз того же самого вечного праобраза, обусловленная изменением угла его рассекновения плоскостью умозрения, или умозрительным планом. Рэндольф Картер в любом своем возрасте: Рэндольф Картер и все его предтечи, люди и пралюди, земляне и праземляне, все это только фазы одного абсолютного вечного «Картера» вне времени и пространства — призрачные проекции, где всю разницу составляет угол, под каким случилось рассекновение вечного праобраза умозрительным планом на этот раз.

Малейшее изменение угла могло обратить теперешнего ученого во вчерашнего ребенка, могло обратить Рэндольфа Картера в того колдуна, Эдмунда Картера, который в 1692 году бежал из Сэлема под укрытие холмов за Аркхэмом, или того Пикмэна Картера, кто в году 2169-м прибегнет к удивительным средствам для отворота монгольских орд от Австралии; могло обратить Картера-человека в одно из тех предначальных существ, прилетевших с Кифамила, двойной планеты, когда-то вращавшейся вокруг Арктура, и после этого обитавших в Гиперборее прамира и поклонявшихся черному кумиру Тцатоггуа; могло обратить земнородного Картера в отдаленного предка, неправдоподобного обличьем и обитавшего на самом Кифамиле, или в еще более прародительское создание с внегалактической Стронти, или в четырехмерный летучий разум в более старом пространственно-временном континууме, или в растительный мозг из будущего с мрачной радиоактивной кометы с непостижимой орбитой — и так далее, в бесконечном космическом обороте.