— Пусть передние когорты завтракают, а затем — в бой…
— Разве ты не дашь отдохнуть утомленным воинам? — говорили, перебивая друг друга, Долабелла и Торкват. — Самниты, луканы — смертельные враги Рима!
— Трубить бой! — крикнул Сулла, когда завтрак кончился.
Заиграли трубы, послышался топот лошадей, и правый фланг, поддержанный конницей, вступив в бой, опрокинул неприятеля после отчаянного сражения. Но левый фланг, теснимый противником, поддавался, и Сулла, боясь, что воины не выдержат натиска и обратятся в бегство, поскакал к ним.
Под ним была белая горячая лошадь, рвавшаяся вперед, и он, несмотря на быстроту скачки, выхватил из-за пазухи золотую статуэтку Аполлона Дельфийского (он носил ее на груди в сражениях) и, целуя ее, громко воскликнул:
— О, Аполлон Дельфийский! Неужели ты оставишь Корнелия Суллу в воротах его родного города, чтобы он погиб со своими согражданами после ряда сражений, дарованных тобою?
И, обратившись к отступавшим воинам, закричал:
— Вперед, непобедимые львы!.. А вы… куда вы, трусы, ставшие бабами?.. Стойте, проклятые, иначе мой меч продырявит ваши кишки!
Так, одних возвеличивая, других порицая, а третьем угрожая, он заставлял бойцов возвращаться.
Однако все его старания оказались напрасными.
Телезин, объезжая самнитские войска, воодушевлял их криками:
— Наступил последний день Рима! Воины, мы должны разрушить город до основания! И пока не вырубим лес, проклятое логовище волков, свобода Италии будет под угрозой! Вперед!
Выехал Геспер, затрубил. Потом, взмахнув мечом, поскакал на римлян.
Самниты обрушились на левый фланг легионов Суллы с отчаянным мужеством. Римляне не выдержали натиска. Началось беспорядочное бегство. Сулла, увлекаемый толпой, бежал в лагерь. Казалось, что всё было потеряно: и Рим, и Пренест, и сотни городов…
…В глубоком раздумьи сидел император перед потухающим костром. Неужели боги отвернулись от него?..
В полночь предстал перед ним гонец:
— Император, твой помощник Марк Люций Красс разбил неприятеля и преследовал до Атемн. Враг почти уничтожен! Красс просит прислать ужин для него и легионов…
Радость вспыхнула на лице Суллы.
— Телезин? Лампоний? Мятежные вожди? — выговорил он, задыхаясь.
— Телезин пал в бою, Лампоний и вожди бежали…
— Ловить! — свирепо крикнул он. — Возьми людей! Подожди… Базилл и Хризогон, в путь!.. Поймать мятежников…
Лицо его пылало.
Повернувшись к подошедшему Метеллу Пию, он сказал:
— Слава богам: победа наша! Вели трубить поход… Под звуки труб легионы двинулись по пыльной дороге, загроможденной трупами людей и лошадей.
— На Атемны! — приказал Сулла, выезжая впереди прислушиваясь к песне в дальних рядах.
Она приближалась, как ропот идущего моря, превратилась в рокот, сменилась грохотом и докатилась раскатами грома до передних рядов — лошадь встрепенулась, беспокойно заметалась под полководцем, а песня гремела, радуя императора:
Славный, великий,
Равный титанам,
Равный героям,
Равный богам,
Люций Корнелий
Сулла, счастливый,
В битвах кровавых
Славу стяжал…Слава, слава!..
Сулла подпевал, и пели трибуны, сотники, префекты конницы, декурионы, обозные и рабы.
IX
Победоносный император, в сверкающем шлеме с черной кристой, с обнаженным мечом в руке, въехал в Рим на белом горячем коне во главе легионов. За ними шли под стражей сдавшиеся, обезоруженные самниты, которым была обещана жизнь. Их было несколько тысяч. Население встречало Суллу радостными криками: женщины и дети бросали к ногам его лошади цветы; мужчины приветливо махали шапками, называя его спасителем.
А он ехал с суровым видом, едва отвечая на приветствия. Позади него следовали верхами низкорослый Марк Красс и высокий, широкоплечий Гней Помпей, молодые, веселые. Они подмигивали римским красавицам, и, когда девушки и женщины смущенно улыбались, они посылали им поцелуи. Сулла обернулся к ним:
— Загнать военнопленных в цирк и зорко стеречь, а сенаторам собраться в храме Беллоны! Приказать виаторам доставлять силой тех, кто будет медлить!
Сенаторы быстро собрались. Император стал говорить. Его речь гневно зазвучала под сводами храма:
— Отцы государства, где вы были и что делали, когда Марий заливал кровью Рим, казнил моих друзей, заставил бежать многих патрициев? Что руководило вами, когда вы молчали, терпя тиранию безумного старика? Вы трусили, отцы, вы опозорили римскую республику… И кто ответит мне честно, достойны ли такие сенаторы управлять государством?
Все молчали. Вошел центурион, охранявший пленных самнитов, нагнулся к Сулле. Император что-то ответил и, оглянув бледных сенаторов, продолжал:
— Сенат должен быть твердой властью, оплотом патрициев против посягательств алчных всадников и мятежных плебеев. А что было? Сенат стал игрушкой в руках Мария, который посадил туда своих приверженцев. Нет, впредь так не будет! Марий начал гражданскую войну, и его сторонники ответят за него кровью и жизнью…
— Ты говоришь о твердой власти сената, — послышался чей-то голос, — а что он мог сделать, если ты сам не исполнил его приказания?
Сулла вспыхнул:
— Приказание, которое я получил, не исходило от сената, потому что его уже не было… Вместо него было глупое, растерянное стадо старых дураков, лысых трусов и упрямых ослов!
Тяжелое молчание.
— Суровыми мерами я восстановлю порядок и спокойствие, создам такую власть…
Надрывный вопль прервал его речь. Сенаторы в ужасе вскочили, многие бросились к двери. Крики повторились. Это были убиваемые люди.
Сулла поднял руку, лицо его было холодно.
— Пусть отцы государства внимательно слушают и не развлекаются посторонними вещами. И пусть не смущают их крики. Это учат, по моему приказанию, нескольких негодяев!
Но это было не «несколько негодяев», а шесть тысяч военнопленных самнитов. Со связанными назад руками, полунагие, усталые и голодные, они сидели кучками на арене цирка, охраняемые вооруженными легионариями, и переговаривались между собой в ожидании обещанной похлебки.
Когда появился центурион, все повернулись к нему. Во взглядах пленников светилась надежда, и старый воин смутился. Вспомнив, однако, приказание Суллы, он крикнул легионариям:
— Император приказал перебить всех этих злодеев! Самниты остолбенели. Но воины уже набросились на них: кололи копьями, сносили мечами головы. Вопли переходили в бешеный рев злобы, ненависти, бессилия. Связанные, пленники метались по арене, взывали о помощи к богам, проклинали Суллу, нарушившего обещание, — всё было напрасно: мечи рубили, копья вонзались в тела, и груды трупов устилали цирк. Лужи крови, которой не мог впитать песок, хлопали под ногами. Пленники сбивались в кучу, становились на колени, думая перегрызть веревки, которыми были связаны руки товарищей, но бессильны были зубы, да и времени было мало. Тогда отчаявшиеся люди бросились на врагов: они работали головами, как таранами, дрались ногами, и если удавалось сбить легионария с ног, яростно впивались ему зубами в лицо или шею.
Центурион вызвал отряд лучников.
Зажужжали стрелы, и самниты поняли, что всё для них кончено. Но ни один не молил о пощаде.
— Проклятье предателю! — кричали они. — Проклятье палачу! — И падали под стрелами метких лучников.
Тысячи трупов, как деревья после бурелома, устилали арену, а легионарии и служители цирка добивали раненых, подававших признаки жизни.
Сулла вышел из храма Беллоны, окруженный сподвижниками. Он приказал разогнать толпы народа, которые теснились у входа, привлеченные воплями, и вошел в цирк.