Царские хоромы в Вологде были такими же новенькими, как и усадьба боярина Тимофея Заболоцкого. Но, конечно же, тщательно отделанными: с резными наличниками, столбиками и балясинами, с коврами на полах и кошмами на стенах, с масляными светильниками в коридорах и свечами в светелках. И, само собой, целиком и полностью жарко протопленными. Иоанн Васильевич тепло любил: от холода и сырости, сказывал, кости ныть начинают.

Однако же при всем богатстве вологодских царских хором скамеек здесь, на диво, не имелось. Во всяком случае в горнице, куда провели рынды подьячего, не имелось ни трона, ни скамей, ни даже застеленных покрывалами сундуков, столь привычных в русских домах. Царь, стоя у заиндевевшего окна, беседовал о чем-то с незнакомым Басарге малорослым – ниже даже Ильи Булданина – рыжебородым боярином с мертвенно бледным лицом, одетым в простоватый охабень[7] с завязанными на спине рукавами. Увидев поклонившегося издалека подьячего, Иоанн поманил его к себе, спросил:

– Что принес?

– Отчет по тратам на строительстве ты составить повелел, государь.

– Не, читать не стану, – покосился на внушительный свиток Иоанн Васильевич. – На словах скажи, что заметил?

– Больших покраж не было. Мелких приписок и недостроя полтора десятка заметил, но подрядчики сие за свой счет поправили.

– Кто воровал? – встрепенулся малорослик.

– Список боярину Григорию передашь? – поинтересовался царь.

– Ни к чему сие, – покачал головой Басарга, догадываясь, зачем у него просят имена провинившихся. – Купцы все по уряду сделали, казне урона нет. Чего их зря трепать? Раз попались, к новому заказу знать будут, что царский глаз внимательный. Больше не забалуют.

– Так просто все и простил? – недоверчиво прищурился Иоанн. – Надеюсь, хоть какое наказание да назначил, дабы впредь неповадно было?

– Больше воровать не станут, – пообещал боярин Леонтьев, уходя от ответа.

– Что же, пусть будет по-твоему, мой верный слуга. Тебе верю, – царь кивнул на подьячего: – Запомни сего боярина, Малюта. Ему, чтобы преступников исчислить и невиновных спасти, никакие дыбы и кнуты не надобны. Одного взгляда в книги расходные хватает, и он уже все тонкости заговоров и краж ведает.

– Не о всяких заговорах в книгах пишут, – хмуро ответил коротышка. – Про иные и записки малой не сыскать.

– Коли хорошо поискать, хоть какой след, да обязательно сыщется, – пригладил бороду Басарга. – Задаром ныне никто ничего не делает. А где серебро пробежало, там завсегда и книга расходная прихоронена.

– Забудь про книги, боярин, – остановил его Иоанн. – Ныне у тебя другое поручение есть. Иноземец твой смету составил, что ему для начала войны морской надобно?

– Датчанин мой на удачу одну надеется, – честно предупредил подьячий. – Коли победит, наградишь. А коли побьют, так с мертвого спроса никакого.

– Коли он на удачу жизнь свою поставить готов, так отчего мне золотом малым не рискнуть? – пожал плечами царь. – Корабли ратные зело нужны. Да не опосля, а немедля. Коли хоть немного с разбойников свейских да польских спеси собьет, и то хорошо будет. Не истребит, так хоть напугает.

– Полтораста рублей на хороший корабль просит Роде и особо пищали твои, из приказа Пушкарского. Их ведь так просто не купить. А лучше казенных московских и не сыскать.

– Верно сказывал иноземец, кочи куда дороже обходятся, – хмыкнул Иоанн, поморщился, повел плечами. Пересек горницу и прижался спиной к желтой оштукатуренной стене. Вестимо – боковине стоящей в соседней комнате печи. Кивнул: – Быть по сему, пусть покупает. Казна расходы возвернет.

– Слушаю, государь, – поклонился Басарга.

– И еще одно, – опять поморщился царь. – Филипп на кафедру никак возвертаться не желает. Три письма уже ему посылал, не слушает. Молитвам, отвечает, себя посвятил. Тебя помянул однажды, дескать, глаза ты ему открыл. Съезди к нему, Басарга, уговори. Плохо мне без Филиппа. Иные иерархи все кто за родичей радеет, кто в заговорах повязан, кто стяжательством увлечен. Подсиживают друг друга, доносят, хитрят. Тьфу! Он един в Синоде чистым был. Заговорщиков обличал, за спиной не паскудничал, клеветников не привечал. Чем недоволен был, в лицо говорил. В делах державных завсегда рядом вставал, изменников проклинал. Без него я, словно калекой одноруким, на столе своем маюсь. Ну, не на колени же мне перед ним вставать?![8]

Иоанн болезненно скривился и махнул рукой:

– Ступай с Богом! И чтобы корабль ратный до паводка снарядил!

Едва Басарга оказался в коридоре, как его стремительно сгребли, толкнули в угол. Жаркий поцелуй замкнул уста – и женщина исчезла так же стремительно, как появилась, оставив в руке обрывок бумаги. Опричник развернул его, увидел простенький план двора, нарисованный угольком в уже знакомой манере, отмеченную крестиком светелку и улыбнулся:

– Мирослава!

Раньше ночи, покуда царица не ляжет, кравчая в свои покои вернуться не могла – а потому спешить было некуда. Басарга Леонтьев воротился на постоялый двор, у себя в светелке погрозил кулаком разлегшемуся в рубахе и портах на хозяйской постели датчанину:

– Попробуй токмо теперь пропасть! Из-под земли достану!

– Я человек слова, мой господин! – потянулся Карст Роде. – Коли признал себя твоим пленником, останусь таковым, пока не выкуплюсь. Что ответил русский властитель?

– Можешь искать корабль, баламут иноземный. Государь решил рискнуть. Но если подведешь…

– Да!!! – Датчанин рывком вскочил, прыгнул к сундуку и принялся натягивать сапоги.

– Ты куда?

– Искать! Искать, боярин, искать, мой господин. Мне про пути ваши в Холмогорах многое понасказали. У вас тут Славянский волок рядом и преизрядно кораблей у торного пути зимует. Кого по невезению морозы застают, кто с умыслом в самом сердце путей остается, но судов вдоль Сухоны и по берегам Кубенского озера должно быть много. Глядишь, с кем-нибудь и сторгуюсь!

– Вот, зараза нерусская! – вздохнул боярин Леонтьев. – Мало мне без тебя хлопот было, так теперь еще и море Варяжское воевать!

– Не грусти, хозяин, я тебе пригожусь! – весело ответил датчанин. – Лучше холопов своих из поместья призывай. Кому еще на море воевать? У меня здесь своих людей нет.

Басарга красноречиво сплюнул. Карст Роде весело рассмеялся и выскочил за дверь.

Мысли о холопах и кораблях, о митрополите и строительстве отпустили подьячего только далеко за полночь, когда он целовал глаза своей ненаглядной княжны. Ее объятия, ее губы, ласки, дыхание были тем лекарством, которое вымывало из его души все мысли и тревоги и уносило в мир счастья и сладости, в мир блаженства и безмятежности, отнимающим все силы и выпускающим обратно к жизни уже очищенным и счастливым…

– Любимая моя, единственная, – выдохнул Басарга, расслабленно вытягиваясь рядом с Мирославой на мягкой, словно облако, перине. – Какое чудо, что ты тоже оказалась здесь, в Вологде…

– Иоанн последние годы часто сюда ездит, – ответила из темноты княжна. – И царица нередко вместе с ним отправляется. Повезло…

– Митрополит Филипп в везение таковое более не верит, – ответил ей Басарга. – Мы предназначены друг другу Небесами, и Всевышний делает все, чтобы мы были вместе.

– Эк ты его полюбил ныне, – рассмеялась невидимая женщина. – Волю дай, так, поди, обратно на кафедру вернул бы?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.