Ночь опустилась на лес, небо густо усеялось звездами, но и в эту пору в девственной чаще продолжалась жизнь, управляемая отточенными и доведенными за миллионы лет до совершенства инстинктами. Краснокожий, это дитя природы, интуитивно следовал тем же инстинктам, впитанным им с молоком матери, и потому был неподвижен, внимателен и насторожен. Очертания его тела не были видны на фоне темного леса, как будто он, подобно своим четвероногим учителям, уже растворился в ближайших кустах.
Возможно, так оно и было, хотя никто этого не заметил. Генетическая мудрость предков, на протяжении бесчисленных поколений сосуществовавших с природой, не противопоставляя себя ей, не подвела его и теперь. Его мягкие шаги были беззвучны, его дыхание оставалось строго выверенным. Звезды молча наблюдали за ним, обещая хранить тайну, легкий ветерок знал, куда направляется человек, но не собирался предавать его…
Холодный свет утренней зари, скользнув между деревьями, прикоснулся к бледным углям умершего костра и к съежившемуся под одеялом человеку. Тот беспокойно пошевелился. Одеяло не спасало от пронизывающего холода.
Человек пошевелился, потому что покой его вдруг был нарушен тревожным сном. Перед ним откуда-то из небытия возникла черная фигура. Человек вздрогнул, но не проснулся. Фигура нависла над ним и заговорила. «Возьми это, — прошептала она, протягивая ему маленькую, искусно вырезанную палочку. — Это тотем великого Иштота. В долине память о белых богах оставит тебя. Позови Иштота… Позови его, если осмелишься». И черная фигура растворилась, покинув не только сон, но и память человека…
Первое, на что Гримвуд, проснувшись, обратил внимание, было отсутствие Тушали. Костер не разожжен, чай не заварен. Англичанин был крайне раздосадован. Оглядевшись вокруг, он выругался и встал, собираясь развести костер. Чувствовал он себя беспокойно и растерянно. Только одно он представлял четко и определенно: проводник ушел ночью, оставив его одного.
Было очень холодно. Он с трудом развел огонь, приготовил чай, и только напившись обжигающей жидкости, начал постепенно воспринимать действительность. Индеец сбежал. Может, причиной тому было то, что Гримвуд его ударил, может, суеверный ужас в нем оказался все же сильнее преданности. Он остался один, и с этим фактом нельзя было не считаться.
Он уже упаковывал одеяла, действуя автоматически и полностью сосредоточившись на вновь охватившей его ярости, когда пальцы его случайно наткнулись на кусочек дерева. Он чуть было не отбросил его в сторону, но в последний момент обратил внимание на причудливую форму оказавшегося в его руках изделия. Тогда он вспомнил свой странный сон. Но было ли это сном? Деревяшка, несомненно, являлась тем самым тотемом. Он внимательно рассмотрел свою находку. Да, никаких вопросов быть не может — это именно тотем из его сна. Значит, сон на самом деле не был сном. Тушали бросил его, но, следуя святому для краснокожих кодексу чести, оставил ему свою палочку-выручалочку. Гримвуд печально усмехнулся, но засунул тотем за пояс.
— Кто знает, кто знает… — пробормотал он вполголоса.
Он трезво проанализировал ситуацию, в которой оказался. Он остался один в самом сердце первозданного леса. Надежный, как казалось, и опытный проводник бросил его. Положение более чем серьезное. Что ему теперь делать? Какой-нибудь слабак непременно отправился бы назад по собственным следам, если бы не потерял голову от страха перед этой непролазной и бескрайней чащобой. Но Гримвуд сделан из другого теста. Он может быть встревоженным, обеспокоенным, но не сдастся никогда и ни за что. Возможно, у него есть недостатки, он легко приходит в ярость, не всегда может обуздать свой дикий нрав, но целеустремленности и настойчивости ему не занимать. Он пойдет дальше сам. И уже через десять минут после окончания завтрака, тщательно упаковав всю оставшуюся провизию, он отправился в путь — вниз по склону, в эту таинственную долину, в Долину зверей.
В лучах утреннего солнца долина была непередаваемо великолепной. Деревья сомкнулись позади него, но он не заметил этого. Долина впустила его в себя…
Он шел по следу гигантского лося, которого хотел убить, и теплое ласковре солнце помогало ему в погоне. Воздух был подобен пьянящему вину; едва заметные капли крови, разбросанные по траве и листьям, подстегивали его азарт. С каждым шагом долина все больше и больше восхищала его. Постепенно он начал обращать внимание на ее пленительную красоту, на дикую пышность могучих елей и кедров, на неприступность гранитных утесов, расслабленно купавшихся в нежных лучах солнца… Долина оказалась глубже и шире, чем думалось ему сначала. Здесь он чувствовал себя в безопасности, вокруг было тихо и мирно…
В этой долине он сможет укрыться от остального мира и навсегда обрести покой… Впервые в жизни смысл одиночества раскрылся перед ним с новой, неожиданной стороны. Как ни странно, окружение, в котором он оказался, было ему приятно, и он искренне удивился, почувствовав себя здесь своим.
Для человека его типа это было весьма необычно. Однако нахлынувшие новые ощущения были столь ненавязчивы, они заполняли его рассудок с такой осторожностью, что он принял их, не отдавая себе в этом отчета. Прежние желания постепенно стали растворяться в новом восприятии реальности, отступать на задний план, и в конечном итоге охотничий азарт уступил место живому и неподдельному интересу к самой долине. Выслеживать зверя в неутолимом желании найти и убить его, увидеть вожделенную добычу в пределах досягаемости, прицелиться, выстрелить и наблюдать, как падает сраженная пулей жертва, — все это постепенно становилось менее важным и значимым, а влияние на него долины усиливалось с той же настойчивой необратимостью. Долина излучала радость от встречи с ним, и это было выше его понимания.
Перемены в нем были едва ощутимыми, потому он и не замечал их; они были для него противоестественными, но он не обращал на это внимания. Чтобы его рассудок смог зафиксировать какое-то изменение, оно должно было быть явным и существенным, это изменение должно было сопровождать нечто подобное шоку — только в этом случае он смог бы осознать его. А сейчас шока не было. След гигантского лося становился все яснее и отчетливее, кровь стала встречаться чаще. Он заметил место, где животное останавливалось на отдых, — его огромное тело оставило глубокий отпечаток на мягкой почве. Сломанные и обглоданные побеги свидетельствовали, что здесь лось подкреплял растраченные силы. Он не сомневался, что его добыча уже совсем близко, что теперь в любую минуту он может увидеть громадную тушу на расстоянии выстрела. И вместе с тем его стремление добыть голову лося удивительным образом ослабло.
Впервые он заметил в себе эту странную перемену в тот момент, когда вдруг осознал, что животное стало куда менее осторожным, чем прежде. Оно теперь без труда могло уловить его запах. Лось, независимо от того, каких размеров он достигает, обычно спасается от опасности, полагаясь на обоняние. А ветер в долине дул от человека по направлению к животному. Вот это открытие и было для Гримвуда сродни шоку — лось, невзирая на приближение охотника, вел себя крайне беззаботно. Он не чувствовал страха.
Эта неожиданная перемена в поведении животного заставила, наконец, охотника заметить перемену в самом себе. Он преследовал лося вот уже около двух часов, успев за это время спуститься в долину на тысячу футов. Деревья здесь стали тоньше и располагались на большем расстоянии друг от друга. Все чаще встречались открытые поляны, на которых во всем своем ослепительном убранстве торжественно высились серебристые березы, сумахи и клены, а среди них пенился хрустальной чистоты водный поток, терявшийся где-то в самом сердце этой необъятной долины.
У тихой запруды, образованной перекрывавшими реку скалами, лось, очевидно, останавливался напиться и даже отдохнуть. Гримвуд, присев на корточки, внимательно осмотрел оставленные им в мягкой илистой почве свежие и четкие отпечатки копыт, а когда поднял голову и посмотрел в том направлении, куда ушел зверь с водопоя, то наткнулся на неподвижный и пристальный взгляд своей жертвы. Лось стоял от него не далее чем в двадцати ярдах, а охотник находился на этом месте уже минут десять, с восхищением разглядывая окружавшие его красоты дикой природы. Лось, выходит, все это время провел в противоестественной близости от человека. Спокойно пил, отдыхал и не обращал никакого внимания на грозящую ему опасность.
