– Где вы его взяли?

– Носился поблизости, – ответил, явно волнуясь, молодой фельдшер. – Подозрительно носился… в поезде все ранены или мертвы, а этот цел…

– Я тоже был в поезде! – заорал господин, пытаясь встать. – Я не понимаю, что происходит! Развяжите меня!

Тут капитан заметил, что господин привязан к носилкам на манер душевнобольного.

– Что делать? – с надеждой спросил фельдшер.

– Выбросить его из машины и положить сюда нуждающегося в помощи человека.

– Но…

– Я нуждаюсь в помощи! – снова завопил господин. – У меня шок.

Фельдшер и Дюк переглянулись. В глазах фельдшера читалось желание отличиться, в глазах капитана – желание сломать кому-нибудь нос.

– Вы меня зачем звали? – вскипел Дюк. – Что подписать?

– Подписать, что меха обнаружен фельдшером шестой бригады, Юном Блейси… при вашем полном содействии…

– Кретин, – бросил капитан и выпрыгнул из «скорой».

Сначала ему показалось, что случилось что-то несуразное и город накрывает цунами.

Потом он вспомнил, что никакого океана поблизости нет и быть не может, но тогда что это – огромное, темное и с зелеными всполохами несется к земле с протяжным воем, продирающим до костей?

Со страху капитану показалось, что небо рушится, что валится здание старого вокзала, вздыбливается земля и звезды катятся градом. Все было намного прозаичнее – асфальт действительно поднялся, но не так уж высоко, здание осталось на месте, а вот Вертикаль, громадная вековая стрела, качнулась, надломилась и завыла всеми своими балками, сгибаемыми пополам. Вертикаль падала долго – секунды три, и все это время капитан стоял с открытым ртом, не обращая внимания на пронзительный визг фельдшера за спиной. Потом капитана приподняло и шмякнуло на бок, посыпалась плитка, пыль поднялась стеной, и протяжный стон рухнувшей башни превратился в грохот такой силы, что разразившийся над головой гнев божий показался бы в сравнении с ним детским лепетом.

Разбитые лифты рассыпались на тысячи стеклянных кусочков, тросы опали со змеиным свистом. Вертикаль распалась на три части: отдельно лежала верхушка, отдельно основание и центральная часть. Под центральной частью оказалась погребена вся команда Ледчека – тридцать человек, знакомых ему с первого дня службы в подразделениях «Шершней», и среди них юный сержант, с мамашей которого Дюк Ледчек был знаком лично.

Капитан бегал туда-сюда в туче пыли, отдавал приказания медикам, требовал подкрепления и помощи у прибывших вертолетчиков и думал о двух вещах: об этой самой мамаше и о том, что своими руками прикончит меха, свалившего Вертикаль.

Была слабая надежда увидеть тело меха под остатками вышки, но она не оправдалась. Преступник сбежал, не оставив никаких следов, и капитан в бессильной злобе остался наблюдать за вереницей черных мешков, за тем, как из пыли появляются и исчезают уставшие спасатели, за экспертами в желтых блестящих комбинезонах.

Светало, и на улицах уже появились первые ранние пташки, а на трассах – машины. Люди далеко обходили оцепленный вокзал, останавливались и высоко поднимали руки – фотографировали. Машины притормаживали, и особый отряд, регулирующий аварийное движение, был вынужден их подгонять.

Фонари все еще мерзко горели, будто желтая сыпь на теле раненого города.

Дюк Ледчек стоял посередине вокзальной площади, разбитой и изуродованной тоннами металла, рухнувшего с невероятной высоты. Он снял шлем и держал его обеими руками.

Таким образом он пытался примириться с грудой покойников, в числе которых должен был оказаться, но не оказался.

Стоя со шлемом в руках, капитан мысленно надавал погибшим множество клятв, а потом отправился в ближайшую машину «скорой помощи» и, устроившись в изголовье какого-то бледного типа, лежащего под капельницей, спросил:

– По пути в больничку кофейни имеются?

– «Черешня», – подумав, ответил водила.

– Выгрузишь меня возле «Черешни». Поехали!

– А врач?

– Зачем тебе врач? Выглядишь здоровым… а, ты про этого?

Дюк проверил пульс бледного типа, послушал пару секунд и махнул рукой:

– Этот тоже жить будет. Поехали, командир. Кофе хочется…

– Так закрыто еще… рано.

Отчего-то это простое обстоятельство стало тяжким грузом для нервов капитана.

– Мать твою вздернуть! – заорал он. – Слить вас всех! По капле! А мне – кофе!

Перед глазами появились алые круги – предвестник разрушительной вспышки ненависти.

Еле сдерживаясь, чтобы не выстрелить в наклоненный затылок водителя, Ледчек придушенным голосом пробормотал:

– Смешно тебе? А я без повышения остался.

Водитель, напуганный его тоном, вжал голову в плечи и ничего не ответил.

И тут появился озадаченный фельдшер, посмотрел на капитана и всполошился:

– Да у вас шок, – заметил он и быстро вынул туго скатанный теплый плед и пробормотал в рацию: – Номер сто семнадцать, везу двоих, интенсивная терапия и реанимация…

– Мне терапия? – изумился капитан и еле успел ухватиться рукой за спинку сиденья: машина качнулась и начала выруливать с площади.

Движение отрезвило его. Начали вспоминаться детали: вот он стоит под вышкой, вот вышка падает… и он почему-то остается жив.

– Почему я жив? – сурово спросил он у фельдшера.

Фельдшер только рукой махнул, тут же приготовил какой-то раствор и вколол его капитану.

Богиня Кали квартировала в подземных ярусах заброшенной фабрики по производству биоинженерных органов.

После Великого меха-уничтожения подобных зданий осталась масса. Многомиллионные проекты, исследовательские лаборатории, фабрики, производящие бессменные печени, сердца, кишечники и желудки. Фабрики – производители анаробов; литейные заводы, специализирующиеся на биометаллах, невероятно прочных соединениях, не отторгаемых человеческой плотью.

Пластики, имитирующие человеческую кожу, ногтевые пластины, зубы. Синтетические волокна, имитирующие волосы, ресницы. Сплавы тканей и пластиков, имитирующие слизистые оболочки. Сборные гелевые составы, формирующие глазное яблоко. Тысячи тонн жидкостей, пластов, спиц, соединений.

Массовое производство, обещающее бессмертие всем и каждому. Производство, остановленное в одночасье.

Оставленные людьми заводы и фабрики пустовали долго. Их то поджигали, пытаясь совершенно стереть с лица земли, то делали центрами какого-нибудь странного культа.

Остатки продукции растащили на сувениры, лаборатории разгромили. Стены и полы цехов разрисовывались, взламывались, покрывались трещинами.

С течением времени промышленные гиганты прошлого превращались в отголоски самих себя и приелись даже любителям развалин.

Кали выбрала для поселения одну из самых древних фабрик. Ей казалось, что это место можно считать чем-то вроде родины или матери, ведь именно здесь саму Кали собрали из множества комплектующих и здесь ее мозгу дали вторую жизнь, забросив в уютную черепную коробку анароба.

Проявив такую сентиментальность, Кали заняла и обустроила два цокольных этажа, в которых прежде располагались бухгалтерия, зал совещаний и кабинеты менеджеров.

Это были маленькие комнатки, однотипные и одинаково украшенные одинаковыми безделушками.

Безделушки сохранились – на них так никто и не позарился. С прочей обстановкой поступили жестче: некоторые столы были переломлены пополам, в шкафах недоставало полок, обои содраны.

В зале совещаний секционные стулья оказались свалены в огромную кучу, словно кто-то намеревался их поджечь, но так и не решился. Висел там огромный плакат, демонстрирующий успехи фабрики, – его Кали оставила, а стулья и длинные столы, напоминающие гробы, велела выбросить. Она заменила их на низкие диванчики, низкие кресла и низкие столики, необходимые ей из-за отсутствия ног.

В залах Кали каждый ощущал себя переростком в мире лилипутов. Карага не любил здесь бывать, потому что страдал больше остальных, и вовсе отказывался садиться и принимать угощения из крошечной, точно кукольной, посудки.