Часть вторая, начинающаяся потерей жены как следствия улетевшего портрета, а затем утрата женой, теперь принадлежащей хану, способности смеяться и возвращение ей этой способности при помощи обмена платьем с ее похитителем, что становится причиной гибели хана, встречается у уйгуров в виде самостоятельной сказки (UigVM, с. 34). Мы встречаем ее — правда, чаще всего в расширенной форме — у тувинцев Южной Сибири. В сказке „Рыбак Оскюс-оол“ (ТНС 1971, с. 149) этот комплекс сюжетов, примыкающий к мотиву унесенного ветром портрета, связан, образуя бытовую сказку, со следующим, тоже встречающимся самостоятельно сюжетом: лама хитростью добивается того, что дочь хана сажают в ящик и бросают в реку. Он велит своим слугам выловить ящик, но не открывать его. По пути рыбак выменивает девушку на собаку, которая разрывает ламу на части, едва только он открывает ящик (ср.: Алтайские сказки, 1974, с. 57). Своеобразная связь тех же мотивов с мотивами сказки совсем иного рода мы встречаем еще в одной туБинской сказке (ТТ III, с. 118) — варианте сказки „Старик Бумбаадай с тысячью черных овец“, — также не учтенной в АТ (ТНС 1971, с. 104; нем.: Taube, 1978. с. 287, № 60). Здесь Балансенги (имя героя многих монгольских плутовских историй) спасает ханскую дочь, хитростью отбив ящичек с ее сердцем у двух чертей, которые должны доставить его в нижний мир Эрлик-хану, и таким образом обретает ее. В примыкающем сюда сюжете о старике Бумбаадае, где мучения насланы Эрликом (а не небесным богом, как обычно), Эрлик кончает в конце концов тем же, что и хан из нашей сказки.
Появление спасенной волшебной девушки сначала в облике собаки вызывает ассоциации со сказками тюркских народов Средней Азии. Такой мотив мы встречаем у тибетцев, когда герой в числе прочего должен попросить в награду себе собаку, которая превратится потом в девушку (ср.: Tib. М. I, с. 122; Chophel, с. 98). Имеется он и у монголок (например. Halen, II, № 40).
Основное содержание первой части № 26 (спасение чудесного существа и следующая затем награда — жена и благосостояние; ср. № 2) и в других сказках является исходным пунктом сказочного повествования. Существуют и характерные для района Центральной Азии контаминации, известные и тувинцам Алтая. Такой контаминацией является и № 26, сюда же можно отнести и № 24 и 25 (похищается волшебный предмет, что влечет за собой потерю жены и имущества, затем он возвращен благодарными животными), № 3 (третьи лица говорят о красоте женщины; красавица делает так, чтобы сладострастный хан не мог три ночи сдвинуться с места, трижды побеждает его в игре в прятки и т. п.). Особый вид, имеющий уже новеллистические черты, являют собой монгольские сказки типа кончающейся трагически сказки „Намжил Кукушка“. Здесь герой обретает возлюбленную благодаря своему красивому пению, услаждающему владыку вод, но теряет ее потом навсегда и себе в утешение мастерит струнный смычковый инструмент, украшенный конской головой, — морин-хуур, так как потерял вместе с ней и своего коня.
Простое и прямолинейное повествование нашей сказки — явление крайне редкое, но в более или менее расширенном виде она широко распространена, как уже говорилось, по всей области Центральной Азии и у различных народов. Может быть, эта сказка предстанляет собой архаический основной тип, характерный для этого региона, оказавшийся весьма популярным и продуктивным, — с одной стороны, распространившись и развившись в бытовую сказку, а с другой — обильно сочетаясь со сказками других типов. Ср. № 2, 3, 24 и 25, а» также 27. С. Ю. Неклюдов любезно указал на этот сюжет в уйгурском предании о Гесере (см.: Тенишев, № 2).
27. Два брата, или Старик Эренцен
(Ийи альиикы ийикпе Эренцен ашгыиак)
Магнитофонная запись от Д. Оролмаа, произведена 29 августа 1966 г. в центре сомона Цэнгэл.
Нем.: Taube, 1978, с. 245, № 49.
Ср. АТ 300, 303, 567А; ср. АА ЗООА; ВСС 300; ср. TTV 62, 220/2, 221/1; Grimm, 1913, I, № 74; BP 111 84; Liungman, с. 300.
Распространение: тур..: (I) ТНС И, с. 60; кирг.: (2) КиргНС 1981,с. 69; монг.: (3, 4) Потанин. Очерки, IV, с. 495, N9 140, с. 493, № 139; (5) МонгАУ, с. 145; ти- бетск.: (6) Hoffmann, с. 63; (7) Schuh, с. 52, № 77 (ср. также: с. 37, № 59 и с. 54, № 78).
Сказка содержит комплексы сюжетов разных сказок. Эти комплексы формируются вокруг следующих мотивов:
1. Попытка матери (мачехи) уничтожить сына, так как он обвинил ее. в измене или совращении или противостоял ее попыткам совратить его (ср.: МонгАУ, с. 101; см. также: de Vries — FFC, с. 140, 320 и сл.). Забота об очередности наследования [вар. (1, 4, 6) — ханша требует сердце пасынка-первенца как лекарство от мнимой болезни] или возможность узурпации трона более умным другом ханского сына в варианте (5) (различный социальный статус друзей играет здесь решающую роль) отражает дальнейшее развитие мотива совращения в условиях развития социальной дифференциации; ср. также тувинские сказки «Ак Тунг, сын Аганака» («Аганак ог- лу Ак-Тунг») в TTV, с. 177 (= ТНС 1971, с. 91; нем.: Taube, 1978, с. 218, № 41) и «Хан, побежденный правдой» («Шыяга аштырган хаан») в ТТ VII, с. 179; нем.: Taube, 1978, с. 259, № 517.
2. Требование вещественного доказательства (в нашей сказке это только намечено; ср. АТ 709 11а).
3. Мотив двух братьев.
4. Мотив победителя дракона.
5. Гибель ханов (ср. № 28), в № 27 связанная с очередным принесением людей в жертву змее, обычно же — со связью ханши с демоном.
6. Выкуп юноши, позже называемого сыном Лузут Хаана. за три тюка материи (напоминает тибетские варианты № 24).
7. Обретение ящика, из которого появляется прекрасная деоушка (ср. № 24, а также № 2 и 3 и их варианты).
8. Пуск по воде человека в ящике, который пойман затем рыбаком.
9. В конце обозначение местности как земли Аржу Буржу Хаана, а юноши — как сына Лузут Хаана (ср. № 24 и 25).
Как показывают несколько приведенных здесь вариантов, эти комплексы мотивов связаны с различными сказками, от которых, в свою очередь, тянутся повествовательные линии еще и к другим сказкам. Так, в варианте (3) и его ближайших параллелях причиной удаления пасынка (сыновей) является тс, что мачеха притворяется больной и гребует в качестве единственного средства исцеления сердце своего пасынка (детей), а отсюда тянутся нити к № 8 и его вариантам, да и к № 28. Принесение в жертву девушек [в вар. (6) это — регулярное принесение детей в жертву двум львам] в сочетании с мотивом об иссякшем источнике также указывает на сход- сгпо с № 28 (здесь — принесение в жертву лягушкам двух ханских сыновей), также содержащим мотив погибающего хана. В № 27 такие переплетения с другими сказками особенно многообразны. Возможно, это указывает на то, что такие переплетающиеся мотивы составляют ядро фонда эпических мотивов рассматриваемого региона. Этому многообразию переплетений мотивов противостоит тот факт, что в имеющемся в нашем распоряжении материале лишь очень редко встречаются близкие предлагаемой версии варианты. В тувинском варианте (1) старший брат, оказавшись один, всегда оставляет на месте охоты что-нибудь из своей добычи; он женится и с помощью воинов своего отца находит потерянного брата. И только теперь за этим следует мотив ханши, мужья которой умирают один за другим. Отсутствует обычный в сказке^ о двух братьях мотив присвоения подвига (в нашей сказке, правда, едва намеченный), зато в этом варианте братья завладевают по пути «бесшумными сапогами» и шапкой-невидимкой; с их помощью они перехитрят волшебника, которого посещает по ночам жена того брата, который стал ханом (и здесь имеется соотношение с № 28).
Опубликованный Потаниным (предположительно дархатский) вариант (3), представляющий собой очень краткую редакцию и имеющий лишь грубо намеченные параллели к нашей сказке (главным образом к первой ее части — до оживления младшего брата), с другой стороны, содержит некоторые детали, подчеркивающие общность с нашим N9 27: пробуждение юноши с помощью молитвы и чаши с дождевой водой [ср. также вар. (о)]. Красная река, у которой живут братья до того, как они отправляются домой, чтобы спасти отца, соответствует Красной воде, из которой в алтайско-тувинской сказке вылавливают ящик с юношей и на берегу которой он живет у старого рыбака. Две чаши с водой — одна из них была, очевидно, отравлена — вызывают ассоциации с мотивом одной из вставных историй упомянутой выше тувинской сказки «Хан, побежденный правдой» (змея, из пасти которой каплет отравленная слюна). Упомянем еще казахскую сказку (место записи не указано) и одну из киргизских (Потанин. Очерки, IV, с. 813, коммент. к № 49), так как они подчеркивают близость № 27 к северо-западному району Центральной Азии. Казахская сказка содержит несколько мотивов, характерных для сюжета о двух братьях или сказки о Бате, которые очень редко встречаются в столь полном виде в этом районе: уговор о подаче друг другу примет жизни, спасение принцессы, узнавание по кольцу, присвоение подвига везиром, доказательство истинной принадлежности подвига (благодаря умению поднять и отбросить мертвого дракона, что не удалось везиру), превращение в камень и спасение героя братом. Киргизский вариант кончается совершенно в духе среднеазиатски* сказок (хотя просматриваются и связи с монгольскими сказками, например МонгАУ, с. 101): заключение любящего в тюрьму из-за предательства везира, друг помогает принцессе бежать; переодевшись женой арестованного, он получает доступ в тюрьму и меняется с ней платьем, благодаря чему обвинение везира оказывается необоснованным. Мотивировка приказа о казни точно совпадает с № 27. Киргизский вариант (2) доказывает, что это совпадение не случайно. Совпадения здесь заходят так далеко, что охватывают все мотивы и многие детали. Отклонения таковы: вначале упоминается еще одна сестра — она встречает братьев, когда те в конце возвращаются домой. Для соединения двух братьев, один из которых стал тем временем ханом, а другой — принят другим ханом в качестве сына, поставлено одно условие: через три месяца они — каждый с тридцатью джигитами — должны встретиться на границе и, если узнают друг друга, вместе отправиться на поиски сестры и отца, что и происходит; мачеху, изгнавшую тем временем мужа и падчерицу, не щадят, а привязывают к хвосту дикой лошади. В этом киргизском варианте текст надписи точнее обосновывает то, почему брат оставляет золото около мнимого мертвеца; кто найдет его, должен приличествующим образом похоронить его брата, так как у него самого нет на это сил. Возможно, это — более позднее разъяснение- Первоначально, как и в варианте (1), это могло означать заботу о брате, который, может быть, еще оживет. Об этом говорит также и то, что старший указывает, в каком он пойдет направлении. Эта киргизская сказка является единственным близким вариантом № 27. Она является доказательством того, что № 27 представляет собой не индивидуальную контаминацию рассказчика, а есть самостоятельный тип, который распространен не только у тувинцев Алтая. Вынесение в название сказки имени отца братьев — излюбленный прием рассказчицы (ср. № 14, 24).
