театре еще не бывало, — премьера уже назначена, роли распре

делены, приняты лучшими актерами труппы, декорации изго

товлены и испробованы, и все проваливается из-за одного-един-

ственного актера; а ведь он после читки подал голос за нашу

пьесу и каждый вечер исполняет в пьесах Мюссе не менее мо

лодые роли, чем отвергнутая им роль, якобы слишком для него

молодая.

Впрочем, со вчерашнего утра нам известна подоплека всего

этого. Г-н Делоне сказал нам, что завтра же начал бы репети

ровать и играл бы в нашей пьесе, если бы министерство согла

силось предоставить ему то, о чем он просил, — конечно, такие

же условия, как у Брессана. Итак, наша пьеса убита наглой

попыткой шантажа, предпринятой бывшим первым любовником

в отношении дирекции и администрации.

510

Таким людям, как мы, видно, на роду написано бороться

всегда, даже после победы, и всегда терпеть неудачи, даже по

сле успеха. Да, мы-то уж не похитим нашу славу, — скорее мы

ее возьмем насильно.

Барбизон, лес Фонтенебло, 20 октября.

Право, при нашей болезненности мы проявили мужество, и

нашему творчеству свойственна храбрость, раз мы живем здесь,

в дрянной гостинице, полной неудобств, терпимых лишь для ра

бочей натуры художников, — здесь, где комнаты без каминов,

где за столом после еды набивают себе рот сыром «грюйером»

и где витает бесконечная грусть собравшихся здесь неудачни

ков и зловещая меланхолия, порождаемая всеми теми болез

нями, которые стеклись сюда на свидание.

Здесь есть чахоточный, кашляющий всю ночь; малокров

ный; кто-то вроде сумасшедшего и человек с болезнью спинного

мозга, который волочит ногу.

Этот последний, некто Виттоз, — скульптор, в прошлом пе

репробовавший все профессии; голова его полна всякой вся

чины и воспоминаний обо всех столицах Европы; сегодня ве

чером он рассказывает, и очень хорошо, о Соваже, изобретателе

пароходного винта, которого он близко знал.

Он так изобразил его: длинные седые волосы, длинная се

дая борода, великолепные жилеты, красивая актерская осанка,

величественные жесты при нищенской одежде, длинный синий

сюртук; это был неумолимый, стоический работник, он жил в

районе Менильмонтана; его можно было встретить там, когда

он нес себе на завтрак и обед не распроданные накануне рыноч

ные остатки. Это был тип бескорыстного изобретателя, которого

все обкрадывали: Эриксон украл у него пароходный винт, Жи

рарден — его аппарат для изготовления скульптурных портре

тов, и к концу дней своих он жил только на пенсию, которую

платило ему Морское министерство; в голове у него всегда было

множество изобретений, и он поддерживал в себе изобретатель

ский пыл стаканчиками водки, а перед тем как засесть ночью

за работу, по два, по три часа играл на скрипке, потому что

был еще и отличным музыкантом.

Он умер, сожалея, что у него не хватило времени завершить

свое изобретение, — ибо настоящее применение его винта —

в воздухе, а не в воде. < . . . >

511

2 ноября.

В вагоне; половина пятого.

Желтая луна, большая, круглая. Небо почти невыразимого

синего цвета, цвета самого чистого кобальта, как бывает только

над снеговыми горами. Рыжеватые осенние тона подернуты

нежной дымкой, благодаря которой темная и гармоничная рос

кошь увядшей листвы растворяется в гармонии вечера. Де

ревья — сплошная золотистая легкость: в ночном сумраке,

встающем над землею, как облако пыльцы, они словно одеты

в листву из тумана.

Бар-на-Сене, 3 ноября.

Он еще существует, все тот же, все тут же, в своей конторе,

укороченный, обгрызенный, — ему по кускам ампутировали

почти всю ногу, — одна рука у него парализована, вторая нога

потеряла всякую чувствительность, и к ней уже подбирается

гангрена. Он здесь целый день, без движения, никуда не ухо

дит, сидит, как наседка, над своей конторкой, своими папками,

счетами, выдвижными ящиками с купчими и деньгами, над

связками ключей, над всей писаниной своих земельных доку

ментов, он живет, склонившись над ними, и живет теперь

только ими; его разум уже впал в детство, дар речи часто про

падает, но и разум и речь всегда ясны и отчетливы, если дело

идет о том, что находится здесь; он держится своими боль

шими, уже обессилевшими крестьянскими руками и за доку

менты на владение землей, и за самую мысль об этой земле;

согнувшийся, собравшийся в комок, придавленный, он сам по

хож на чудовищный обрубок земельной собственности.

5 ноября.

Я лежу, забравшись под провинциальный пуховик. На кро

вать мне бросают письмо. Распечатываю, — это Тьерри сооб

щает, что Делоне будет играть, что надо возвращаться, что

премьера назначена на 1 декабря. Право, театр это какая-то ма

шина, производящая смятение чувств, волнения, неожиданные

перемены, — ужасная машина.

Сегодня вечером здешний мэр рассказал забавную историю.

Он знаком с Полем де Коком, посылает ему свинину и кровя

ную колбасу, получил в подарок его портрет. Однажды, по слу

чаю крестного хода на праздник святого причастия, жена мэра

собрала у себя все самое красивое для убранства своего пере-

512

О. Ренан. Фотография

Ж. Мишле в последние годы жизни.

Фотография

Г. Флобер. Фотография Надара

(около 1860 г.)

И. С. Тургенев. Гравюра П. Гедуэна

(1868 г.)

носного алтаря. Муж приходит и видит в самой середине ал

таря, на месте господа бога, портрет Поля де Кока, что, впро

чем, нисколько не умалило благочестивого рвения верующих.

6 ноября.

В составе нашего поезда есть вагон с отгороженным поме

щением — ставни, выкрашенные под дерево, закрыты, и только

вверху оставлены три просвета для вентиляции. Вагон этот чер

ный, весь же поезд коричневато-красный, с желтыми колесами.

На двери вагона белыми буквами написано: «Министерство

внутренних дел», а на кузове: «Тюремная служба». Туда са

жали женщин, которые плакали, утираясь клетчатыми плат

ками. И птицы, сидевшие на крыше вагона, поспешно улетели.

10 ноября.

Наконец-то мы, сидя за столом возле суфлера, следим за тем,

как на сцене репетируют. Во время первой репетиции нам опять

пришлось пережить ужасную минуту. В момент выхода Де

лоне его не оказалось на месте. Его позвали, и наконец он

явился.

Нас особенно поражает то, о чем нам говорил Тьерри: круп

ные актеры долго мямлят, прежде чем начнут понимать, вос

принимать, выражать. Вначале они репетируют, декламируют

словно немного по-детски. Чувствуется, как велика их потреб

ность в том, чтобы их натаскивали, учили! Жесты не удаются

им, в интонациях нет уверенности. Они ежеминутно делают со

вершенно обратное тому, что вы написали. И вам кажется, что

они так медленно усваивают внешние и внутренние черты ва

шего персонажа!

Впрочем, это не относится к г-же Плесси. У нее одной по-

настоящему литературный ум. Она сразу все понимает и под

хватывает на лету. Она немедленно прониклась всем, что вло

жено наблюдением, чувством, страстной правдивостью в роль

г-жи Марешаль. Она заметила все места, где выражено самое

сокровенное, и сказала: «Просто удивительно, как это муж

чины могут вызнать такое о нас, женщинах?» И она понимает