То, что Бамбино боится драться со мной на равных. вызвало во мне опасную эйфорию. Я мог ударом ноги по дверце тумбочки повредить Бамбино руку или даже перебить ее, но раздухарившись не в меру позволил ему эту фору перед боем, полагая в тот момент, что управлюсь с ним и так Это могло оказаться опасным заблуждением, поскольку Бамбино был не подарок и без бритвы.
Но ситуацию развернул по другому тот же Паз. В последнюю минуту он выступил на авансцену и как говорят в Израиле «пасак», т. е. произнес приговор, молчаливо поддержанный всей камерой. Он сказал мне: «Ты не прав. Не тебе решать самому, кому быть, а кому не быть в этой камере. Поэтому камеру оставишь ты». Даже если бы в словах Паза не было резона, переть против всей камеры, такой камеры, было бы полным идиотизмом. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как собрать свои вещи и попросить охранника перевести меня в другую камеру.
Но еще до этого случилась история весьма характеризующая Дани и послужившая, кстати, причиной окончания нашей дружбы.
История эта связана еще с одной личностью, достаточно колоритной, чтобы заслуживать отдельного описания. Звали его Пенсо, а кличка его была Tурку, он был турецкий еврей. Tурку был гораздо более известен, чем, скажем, Дани Гарстен. Последний обладал высоким авторитетом в узких кругах и к общеизраильской известности отнюдь не стремился. Не знаю, стремился ли к ней Tурку, но точно, что не уклонялся о нее. Как писала о нем одна газета, он был «самый сильный грузчик на Ближнем Востоке». Вот так! Не больше и не меньше. Не знаю, как это удалось установить газетчику, но никто не оспаривал. Коронный номер Tурку, из-за которого его приглашали на все знатные свадьбы в Израиле был такой. Он сажал невесту на стол с одного края, сам брал этот стол зубами с противоположной стороны, без помощи рук поднимал его вместе с невестой и танцевал с ней сидящей на столе, что запечатлялось на фотографии и служило потом доказательством, что свадьба была на высоте. Одна из таких фотографий была помещена в газете, что почему то помешало Tурку на его процессе закосить на душевно больного, хотя, как будет видно из дальнейшего у него были для этого основания.
Сидел Tурку по обвинению в убийстве любовника своей жены, чего он не отрицал и чего и отрицать было невозможно, действие было прилюдным. Tурку был классическим антиподом Гарстена. Если Дани являл собой тип благородного бандита, то Tурку помимо того, что бандитом не был, а как зэк относился к классу бытовиков, был в некотором смысле потрясающе антиблагороден. Причем не в смысле жестокости с применением его чудовищной силы, что при его примитивном интеллекте было ожидаемо, а наоборот. Tурку был ужасная гнида.
Познакомились мы с ним при следующих обстоятельствах. Мы сидели тогда в отделении для лиц, выражаясь суконным юридическим языком, «с мерой пресечения в виде заключения под стражу до суда», или что то в этом роде. Именно из этого отделения я попал в «иксы», а затем уже подружившись с Гарстеном был водворен назад. С Tурку мы познакомились еще до этого. Сначала мы сидели с ним в разных камерах и я о нем ничего даже не слыхал. Потом прохиндеи зэки подсунули мне его, как фраеру под таким предлогом. Вот мол ты у нас тут единственно грамотный человек, а тут у нас есть один несчастный, который не может написать письмо жене и нужно помочь ему. Я, конечно, не был там единственно грамотным, хотя безграмотных там хватало, но, как и положено фраеру, не заподозрил подвоха и согласился. Подвох же был в том, что Tурку уже заколебал своими письмами жене всех своих сокамерников и прочих в пределах его досягаемости. Дело в том, что этот любовник, которого Tурку столь драматически зарезал, был не единственный у его жены ни до, ни тем более после того как Tурку сел. Причем это была такая стерва, что на сопливые письма Tурку с любовными излияниями и мольбой не изменять, она таки отвечала ему и откровенно издеваясь нагло расписывала свои похождения. Tурку же не просто диктовал согласившемуся ему помочь свои письма, но до бесконечности изливал свою душу, показывал женины письма, выжимал из пишущего сострадание и согласие с тем какая она подлая, плакал и размазывал сопли могучими кулаками по толстым мордасам.
Как и положено фраеру с понятиями о благородстве, я, даже, поняв во что влип, не тормознул вовремя, а, сострадая Tурку, продолжал терпеть его излияния и писать ему письма. Некоторое время спустя я после очередного карцера попал в очередную новую камеру и там волей судеб стал чем-то вроде пахана. Чтобы представить себе, как это могло случиться, нужно описать немного характер внутренних отношений в израильской тюрьме и уголовном мире вообще.
В литературе характер этих отношений подается обычно как строго иерархический: пахан – вассалы – солдаты – шестеры и вся вертикаль держится только на силе. Не знаю как во всем мире, но в Израиле эта схема, хоть и является преобладающей, но не абсолютно. К чести (по моим понятиям) для Израиля в нем довольно таки распространена и другая схема отношений, которую можно назвать разбойной демократией, нечто напоминающее Запорожскую Сечь, хотя в последней была хоть какая-то степень иерархии в виде гетмана и старшин. В рамльской же тюрьме мне доводилось сиживать в камерах и даже в одном отделении полностью укомплектованном своеобразным братством вольных разбойников, не признающих над собой никаких паханов и те кстати и не пытались установить над ними свою власть.
Нужно принять также во внимание, что и сам характер паханской власти тоже не везде одинаков и подобно монархической и авторитарной власти в государстве он может колебаться от жестокой деспотии, до сравнительно либерального правления. Наконец, само установление паханской власти в камере зависит не только и может не столько от наличия в ней сильной деспотической личности рвущейся к власти сколько от характера основной массы сидящих. Как я уже сказал, над вольными волками никакой пахан не мог установить своей власти. С другой стороны попадалась публика, которая сама искала под кого склонить выю. Тем более, что наличие в камере пахана имеет и свои плюсы. Как и у любой власти у паханской есть и свои полезные функции, в частности защита от внешних врагов (авторитет пахана страдает, если его вассалов, бьет не он сам, а какие-то посторонние) и поддержание внутреннего порядка, например судейство в разрешении конфликтов внутри камеры, которые иначе гораздо чаще разрешались бы кровью.
Так вот я в тот раз попал в камеру, публика в которой очень уж хотела, чтобы ими правили (и их опекали) и они не сговариваясь и не спрашивая моего согласия вытолкнули меня в паханы так, что я и сам не успел осознать, как это произошло. Просто, когда ко мне в первый раз обратились за тем, чтобы я рассудил, кто там прав, кто виноват в каком-то конфликте, я согласился, не заподозрив, что вступил тем самым на путь паханства, а дальше пошло-поехало. Конечно, я никого не притеснял, не взимал дань, не заставлял готовить мне кофе и т. п. Не успел я осознать себя паханом камеры, как меня за такового стали считать и за пределами ее и когда у нас освободилось одно место Tурку попросил меня взять его в нашу камеру. И я согласился, не заметив даже, что забыл спросить мнения об этом моих сокамерников. Вот прекрасная иллюстрация к психологии возникновения культов личности. Кстати, никто в камере и не вздумал возражать по этому поводу и все приняли это как совершенно естественное осуществление мною своих прав сюзерена.
Согласился я по своей интеллигентской мягкости из сострадания к несчастному, готовый на жертву терпения его соплей и воплей, но не зная еще какую гадюку я пригреваю, так сказать, на груди. Вскоре выяснилось что Tурку имеет манеру воровать у своих сокамерников продукты из тумбочек. Крал он, правда, у арабов, а не у евреев, полагаясь то ли на то, что в этом меньше греха, то ли на то, что пахан, то есть я, еврей и в случае чего его прикроет. У нас там сидело 3 араба по обвинению в членстве в боевой организации палестинцев ФАТХ и выдававших себя за страшно религиозных шейхов, абсолютных вегетарианцев и пацифистов, принципиально отказывающихся от применения силы. Не знаю, что было большей правдой: их членство в ФАТХ или их религиозный пацифизм или имело место и то и другое, я не выяснил. Знаю только, что среди них был один высочайшего, насколько я понимаю, класса каратист, который при желании управился бы с Турку вместе с его чудовищной силой. Этот парень демонстрировал нам каратистский приемчик, какового я не только и в кино не видел, но не мог даже помыслить себе. Это был удар носком ноги через себя в лоб идущему сзади человеку, скажем, конвоиру, неосторожно приблизившемуся. Носок его ноги уходил за его спину удивительным образом чуть ли не на пол метра и если учесть, что он еще сильно откидывался спиной назад, то можно представить себе насколь эффективен этот прием в действии.
