Толпа служащих уже ждет в приемной. Тут и старики, и пожилые, и молодежь. Стоят и трепещут за свое жалованье. Скрипнула дверь, и он вышел…

И во сне он говорит речь:

— Прошу, господа, любить и жаловать… Я строг, но справедлив, и подтяну наше учреждение. Люди, не желающие работать, пусть лучше уходят, а полезные работники найдут во мне всегда покровителя и защитника. Надеюсь, я не услышу более ни о злоупотреблениях, ни о послаблениях, ни о мздоимстве. Язву эту я вырву с корнем!

И, чтобы показать, что он не шутит, он на другой день уволил десять бухгалтеров, двадцать помощников и сто двадцать конторщиков.

Опять утро. Его речь опять в печати, благодаря усердию Прощалыжникова, и в заключение хвала его энергии и решительности. Щетинников опять читает и даже во сне улыбается циничной усмешкой и сам затрудняется, как себя назвать: великим ли дельцом или просто большим прохвостом. Его правдивость одерживает победу, он называет себя прохвостом и весело смеется, переполненный счастьем торжества… Ему хочется крикнуть: «Да здравствует бесстыдство!» Он вскрикивает и от собственного крика просыпается.

— Так это был сон? — говорит Щетинников, потягиваясь в кровати. — Авось он будет вещим сном! — прибавляет он, веселый и радостный, припоминая вчерашнюю беседу с Проходимцевым.

Он взглянул на часы. Был одиннадцатый час.

— Есть ли ответ от Куницыной? — тревожно проговорил он и позвонил.

Вошел Антон с письмом в руке.

Щетинников быстро вскрыл конверт и с торжествующей улыбкой прочитал: «Приезжайте».

— Сон в руку! — весело заметил он, начиная одеваться.

Сижу в вагоне третьего класса; пассажиры больше евреи, но есть и русские чуйки. Завел речь с соседом, мелким подрядчиком, с которым не раз уже встречался во время моих разъездов; мы и уселись-то рядком, как старые знакомые. Это была одна из тех рыбок, которые, словно лоцмана у акулы, плывут за крупными подрядчиками и кишат в местах, где производятся крупные постройки.

— И знаете ли, сударь мой, иначе и нельзя никак! — рассказывал он мне. — Теперича, ка́к мы строили эту дорогу? Главное — скорость. Торопят тебя, — недаром мариканцами нас прозвали, потому моментом…

— А выгодно подряды иметь?

Рядчик усмехнулся.

— Какой подряд и какая прижимка от строителей! С иным подрядом наплачешься и только норовишь, как бы собственную душу в теле сохранить… Ну, а бывает, что и наживаешь!.. Всё дело в том, кто ловчее механику подведет…

— Ну, а рабочим-то здесь какое житье?

— Известно какое; глядя по выгоде, и ему расчет… А то случается так, что и рассчитать никак его невозможно.

— А если он к мировому?

Рядчик глянул на меня не без презрения…

— Младенец вы, сударь, в этих делах, как погляжу. Какой тут мировой! Нешто противу закона поступают? Положим, нанял я его на лето и примерно положил ему сто рублей, окромя харча. Задатку либо пятнадцать, либо десять отдал и пачпорт взял… Хорошо… Работаем, но только вижу, что вылетать мне придется, сударь, в трубу… Ну, норовишь и его приудержать…

— А рабочие книжки?

— А что книжки? Эти самые книжки для рядчика же и сделаны, потому в них рабочему пишутся штрафы за прогулы и этого добра можно туда столько нагородить, что при расчете придется рабочему, на хороший конец, двадцать пять. Известно, рабочий человек неграмотен, темен; ну, этим и пользуются… И ничего тут мировой не поделает!

— И часто это бывает?

— По работе глядя, какой подрядчику доход. Потому эта постройка, будем так говорить, одна лотерея. Каждый норовит выгадать. Инженер допекает подрядчика, подрядчик, который покрупней, нашего брата норовит слизнуть, ну, а мы — тоже люди-с. Кормиться и нам следует. И то ли еще бывает! Жил тут у нас жидок один, производил он по подряду разные казенные постройки. Вот, сударь ты мой, прогорел ли он, бог его знает, или просто корыстовался, только не дает расчета рабочим. Ходили они к нему в контору: «Завтра, да послезавтра», — отвечают. Надоело даже. Наконец однажды созвали сиволапых в контору. Приходят. «Так, мол, и так, надо вас, сказывают, рассчитать». — «Давно, говорят, пора». И стали тут их переписывать. Кому сколько причитается — записали. «Теперь ступайте, говорят, записали вас, всё, мол, в порядке». Так что ж вы, сударь мой, думаете? Рабочие-то рады-радехоньки пошли, что хоть записали-то!..

— А расчет получили?..

— Какой там расчет?.. Сказывали, судиться будут…

— Да ведь рабочие из дальних губерний… Чем же жить до конца суда?..

— Это точно-с… Многие плюнут да и уедут… Что делать-то станешь! Да и то сказать: «На то и щука в море, чтоб карась не дремал…»

— И инженеры что смотрят?..

— Это не их дело, они тут никакого касательства иметь не могут. Инженер заведует участком; ему дают, значит, деньги: «строй», мол… Он работу покрупней сдает подрядчикам, — где ему возиться, рабочих приискивать да с народом возжаться!.. Работы же, которые помельче, те хозяйственным образом производят сами, то есть от себя и рабочих нанимают…

— Ну, и хорошо рассчитывают они своих рабочих?

— Когда как-с… Иной раз ходят тоже по месяцу за расчетом. Опять тоже инженеров в этом винить нельзя. Контора денег не шлет, ну и стой расчет… Много по судам кляуз идет!.. Известно, дело коммерческое… И есть между ними, инженерами, доки, я вам скажу. Другой — такая выжига, такая выжига, что и определить невозможно… Таким лазарем к подрядчику подъедет; на бумаге ему примерно смету выложит, на непредвиденные прикинет, всё так хорошо… И заключит контракт… Смотришь, подрядчик прогорел… Ну, известно, отместку эту он на рабочих выгадывает…

— А как харчи?

— Ну харч тоже всякий бывает, а больше, то бывает плохо… Случалось, что и рыба тухлая, и капуста прокислая… от этого, известно, и болезнь идет; опять же помещение — землянки; сырость это… Мрут довольно…

— А докторов нечто нет?..

— Дохторов? Известно какие дохтора. Лечут. Говорят — тиф. Это кто поглупей из дохторов… А кто посмышленней, тот сам норовит в подрядец вонзиться, либо лесок доставлять, либо песочек возить!.. Соблазнительно всякому…

— И много умирало?..

— Порядочно… Случалось, в лето из двух тысяч рабочих человек сто умирало, царствие небесное! Сказывают, и больше мрут!

— А больницы?

— Кое-где были; на одном участке ничего себе больница была — инженер-то был человек недурной, а то и так мёрли, без больниц…

— Стало быть, рабочим работа на железных дорогах заработки плохие дает?

— Сами рассчитайте. Положим, получил он всё сполна, — это выходит в год рублей двести — самое большое. Да ведь дают-то дают по малости, урывком больше, и он ее, эту малость, что от подачек останется, либо пропьет, либо прохарчит, и кончится так, что как рабочий пришел, так и ушел ни с чем. Штрафы да прогулы!.. прижимка большая!.. Вот оно что-с! Однако, прощения просим… Станция. Надо поглядеть штукатуров… Мы штукатурной работой балуем!

— Он вас норовит нагреть, а вы его! Он вас, а вы его! Это и называется соорудить железную дорогу!

Так в откровенной беседе, после двух-трех бутылок доброго вина, объяснял мне истинный, по его мнению, смысл железнодорожного дела новый мой знакомый рядчик, из грамотеев, слывший за выжигу и пройдоху.

— И если б только мне когда-нибудь получить концессию, — продолжал он, — ну, самую что ни на есть плюгавенькую, просто совсем ледащую, то я бы-с не одну школу, а хоть десять устроил. А эту что ни есть несообразную газету «Деятельность» в пятидесяти экземплярах мог бы выписывать.

— Отчего ж вы не хлопочете?

— Отчего? Известно дело, оттого, что связей и руки́ нет. Вот отчего. Эх! хотя бы повертеться около, хоть бы ее, ехидную, за хвост подержать, и то бы враз человеком стал!