Так или иначе, Вильям не обольщался насчет себя. С выдумкой у него было очень плохо. Всякая придуманная им ложь немедленно выплывала наружу и непременно приводила к беде. Даже такая незначительная, как «К концу недели у меня точно будут деньги». Это называлось «сочинять истории», и данный грех, по мнению де Словвов, был даже страшнее лжи. Ведь он был призван сделать ложь интересной.

Поэтому Вильям де Словв всегда говорил правду – в порядке космической самообороны. Для него самая суровая правда была менее суровой, чем самая невинная ложь.

В «Залатанном Барабане» случилась достойная внимания драка. Особенно удачным вышло окончание заметки: «И поднял Брезок-Варвар стол трактирный, и нанес удар мощнейший Ворюге Молтину, который в свою очередь хвать канделябры да по сусалам ему, по сусалам, а сам приговаривает: “Получай, П*ск*да, что заслуживаешь!”; тут, конечно, драка общая затеялась, а пострадало в ней всего количеством 5 или 6 человек».

Потом Вильям отнес все записи в «Ведро».

Гунилла с интересом ознакомился с ними, ну а на то, чтобы набрать все это, у гномов ушло совсем немного времени.

Это было очень странно, но…

…когда текст набирали шрифтом, этими ровными и аккуратными буковками…

…он выглядел более реальным.

Боддони, который, судя по всему, был заместителем Гуниллы в словопечатне, выглянул из-за плеча Хорошагоры и, прищурившись, оглядел ровные колонки шрифта.

– Гм, – изрек он.

– Что такое? – встревожился Вильям.

– Выглядит немного… серо, – ответил гном. – Шрифт слишком однообразен. На книжку похоже.

– А разве это плохо? – удивился Вильям, искренне считавший, что все похожее на книгу может быть только хорошим.

– А что, если немного разредить? – спросил Гунилла.

Вильям смотрел на отпечатанную страницу, и в его сознании постепенно формировалась идея. Казалось, она развивалась под воздействием самой страницы.

– А что, если, – сказал он, – перед каждым разделом мы вставим своего рода заглавие?

Он взял клочок бумаги и написал: «5/6 Пострадали в Пьяной Драке».

Боддони с серьезным видом прочел его каракули.

– Да, – одобрил он наконец. – Выглядит вполне… пристойно.

Он передал клочок бумаги обратно через стол.

– И как ты называешь этот новостной листок? – спросил он.

– Никак, – пожал плечами Вильям.

– Нужно придумать какое-нибудь название, – хмыкнул Боддони. – К примеру, что ты пишешь сверху?

– Обычно что-нибудь типа: «Глубокоуважаемому господину Такому-то». Ну и так далее, – сказал Вильям.

– Не пойдет, – покачал головой Боддони. – Нужно написать что-нибудь более массовое. Более энергичное.

– Может, «Анк-Морпоркские Сообщения»? – предложил Вильям. – Извините, но я не мастер придумывать названия.

Гунилла достал из кармана фартука маленький лоток и принялся набирать буквы из стоящего на столе ящика. Соединив их вместе, он мазнул надпись чернилами и отпечатал на листе бумаги.

Получилось… «Анк-Морпоркская пРавда».

– Немного напутал, – пробормотал Гунилла. – Что-то я сегодня рассеянный…

Он было потянулся к шрифту, но Вильям его остановил.

– Не знаю… – неуверенно произнес Вильям. – Оставь все как есть. Только «п» должна быть большой, а «р» – маленькой.

– И все? – удивился Гунилла. – Вот, получай. Ну, юноша, сколько экземпляров тебе нужно?

– Э… Двадцать? Тридцать?

– А может, пару сотен? – Гунилла кивнул на гномов, энергично выполнявших свою работу. – Если меньше, то отпечатную машину и трогать не стоит.

– Да ты что! Я даже представить себе не могу, что в городе найдется столько людей, готовых заплатить за это по пять долларов!

– Неужели? А ты спрашивай по полдоллара. Пятьдесят долларов получим мы, и ты – столько же.

– Ну и ну! Что, в самом деле? – Вильям недоверчиво уставился на сияющего гнома. – Но их ведь нужно еще продать. Это тебе не пирожки в лавке. Да, это никак не…

Он принюхался. У него вдруг начали слезиться глаза.

– О боги, – пробормотал он. – У нас вот-вот будет еще один посетитель. Я узнаю́ этот запах.

– Какой запах? – не понял гном.

Дверь со скрипом открылась.

Запах Старикашки Рона мог послужить отдельной темой для беседы. Он был настолько сильным, что обрел собственную индивидуальность и заслужил написания с большой буквы. После мощного потрясения людские органы обоняния сдавались и переставали работать, словно бы лишались способности охватить этот Запах в полном объеме, как устрица не способна познать бескрайность океана. А через несколько минут у людей начинала плавиться сера в ушах и выгорали волосы.

Этот Запах развился до такой степени, что вел в некотором роде независимую жизнь: посещал театр или читал томики поэзии. Рон по всем статьям проигрывал собственному Запаху. Его Запах был выше классом.

Руки Старикашки Рона скрывались глубоко в карманах, но из одного кармана торчала веревка, вернее, несколько неумело связанных друг с другом обрывков веревки, которые заканчивались на шее маленького песика непонятно-серой расцветки. Возможно, этот песик был терьером. Но только возможно. Двигался песик прихрамывая и немного косо, словно бы пытался как можно незаметнее просочиться в этот мир. Его походка говорила о немалом опыте; этот пес давным-давно понял: куда чаще в тебя швыряются башмаками, чем мозговыми косточками. У него была походка пса, готового в любой момент сделать лапы.

Песик поднял на Вильяма покрытые коркой глаза и сказал:

– Гав.

Вильям вдруг понял, что должен как-то вступиться за человечество.

– Э-э… Приношу свои извинения за запах, – сказал он и посмотрел на песика.

– О каком запахе ты постоянно твердишь? – спросил Гунилла, на шлеме которого уже начали тускнеть заклепки.

– Он принадлежит… э… господину… э… Рону, – пояснил Вильям, по-прежнему не сводя с песика подозрительного взгляда. – Говорят, это что-то связанное с железами.

Он определенно видел эту дворнягу раньше. Этот пес всегда находился где-то рядом, бродил по улицам или сидел на перекрестке и наблюдал за течением жизни.

– И что ему нужно? – осведомился Гунилла. – Что-нибудь отпечатать?

– Вряд ли, – ответил Вильям. – Он в некотором роде нищий. Вот только из Гильдии Попрошаек его выгнали и обратно не пускают.

– А чего он молчит?

– Ну, обычно он просто стоит и ждет, пока ему что-нибудь не дадут, чтобы он ушел. Э-э… Ты слышал о таких специальных приветственных повозках? Которыми местные жители и торговцы приветствуют новых поселенцев?

– Да.

– Так вот это абсолютная противоположность данной традиции.

Старикашка Рон кивнул и протянул руку.

– Точняк, господин Прыщ. А я им говорил, меня на кривой не ого-го-го, дурни клятые, я им говорил. А не качелю я благородство, разрази их гром. Десница тысячелетия и моллюск. Вот фигня.

– Гав.

Вильям снова уставился на песика.

– Рык, – сообщил тот.

Гунилла поскреб в укромных уголках своей бороды.

– Вот что я заметил в этом городе, – произнес он. – Люди готовы покупать практически все, только вынеси это на улицу.

Он взял пачку новостных листков, еще не просохших после отпечатной машины.

– Эй, господин, ты меня понимаешь?

– Клятье.

Гунилла ткнул Вильяма локтем под ребра.

– Как ты думаешь, это значит «да» или «нет»?

– Вероятно, «да».

– Отлично. Слушай меня. Если ты продашь эти листки, скажем, по двадцать пенсов за штуку, можешь оставить себе…

– Эй, – перебил его Вильям. – Нельзя продавать их так дешево!

– Почему?

– Почему? Потому что… потому что… потому что тогда все смогут их читать, вот почему!

– Ну и хорошо, – спокойно сказал Гунилла. – Значит, все смогут заплатить по двадцать пенсов. В мире гораздо больше бедных, чем богатых, и с них куда проще получить деньги. – Он, поморщившись, посмотрел на Старикашку Рона. – Возможно, вопрос покажется тебе немного странным, но у тебя есть друзья?

– А я им говорил! Говорил! Разрази их гром!