– Я не видел боя, прославленный, – ответил Нейвину наставник Мирт. – Я был весь день занят своей рукописью и никуда не выходил. Как это произошло?

– Их Берест – вовсе не великий боец, – рассказывал, хмуря брови, Нейвин. – Он сильный и смелый раб, но не мастер боя. И все-таки с ним сегодня в полдень рабы убили десятерых наших, а сами вшестером остались невредимы. Такого никогда не случалось до сих пор.

Мирт, отодвинув от себя рукопись и опершись подбородком на тонкое запястье, не прерывал его даже кивком.

…Альхасир бросился прямо на Береста. Юноша боялся, что кто-нибудь опередит его и убьет этого раба раньше. Альхасир ожидал, что рабы кинутся в схватку, едва распорядитель дал знак, и два отряда рассыплются на сражающиеся пары, как всегда бывало прежде. Рабы двинулисьнавстречу, но медленным бегом и не разделяясь. Когда Альхасир оказался перед Берестом, тот угрюмо посмотрел ему в глаза. Альхасир в глубине души почувствовал: что-то не так. Но поздно. Клинки сшиблись. Берест, придержав меч воина своим, с силой отвел его руку, – и раб, что защищал Бересту бок, вогнал Альхасиру острие короткого клинка под ребро прямо между пластин легких доспехов…

– Похоже, раб из падшего мира научил их драться так, как дерутся рабы в его краях, – в раздумье произнес Мирт. – Это бесчестный бой, который от природы подходит рабской натуре. Каждый из них по отдельности ничего не стоит. Им не хватает ни собственной храбрости, ни готовности умереть. Тогда они сбиваются в кучу. В стае каждый из них чувствует себя надежнее, смелее. Они связаны общей порукой, которая любого делает лишь частью целого. Воины не вправе опускаться до этого. Мы должны одолеть доблестью и искусством. Высший бьется лишь за собственное совершенство.

– Да, несравненный, – почтительно ответил Нейвин. – Я пришел спросить, верно ли мое решение? По искусству Берест мне неровня. Он еще ничем не заслужил боя со мной. Но я хочу вызвать его и убить. Как ты считаешь, не скажут ли воины, что я вызвал на поединок неравного и этим уронил себя?

Темные, проницательные глаза Мирта встретились с его стальными, серыми.

– Скажи мне сам, Нейвин: для чего же ты хочешь это сделать?

Нейвин слегка усмехнулся.

– Я просто хочу посмотреть, сумеет ли этот раб выкинуть и со мной какую-нибудь новую штуку? Или ему наконец придется за все заплатить?

Пятеро невольников, которые после отрядного боя остались в живых, продолжали считать Береста вожаком. Победу и свое спасение они целиком приписывали ему, как будто он в одиночку положил десятерых высших. Особенно восхищался вожаком голубоглазый силач Снодрек. До сих пор он знал одну цель: выбиться в доблестные рабы. Но отрядный бой, на который он вышел с чувством обреченности и из которого вернулся победителем, заставил его со всей страстью поверить в Береста и его странное боевое учение: «сам погибай, а товарища выручай».

Никогда прежде Снодрек не испытывал такого упоения схваткой, как тогда, когда вместе они переломили бой, смели воинов, порубили их, залили их кровью песок на арене. И этим он был обязан Бересту, вожаку.

Хидмар, доблестный раб, посматривал на Береста косо. Он и несколько подобных ему выбились за счет личной отваги и умения, отрядные бои им уже не грозили. В глубине души они держали сторону воинов: им казалось несправедливым, что более слабые взял верх над сильными.

Однажды на ристалище Хидмар окликнул Береста:

– Сколько дней тебе жить осталось?

Берест добродушно бросил:

– Отсюда не видать.

– Как только тебя один на один вызовет настоящий воин, тебе конец, – обещал Хидмар угрюмо. – За чужими спинами не спрячешься.

Берест нахмурился:

– Вот ты как? Я не прячусь за чужими спинами, и кто сунется – даром не спущу!

– Ну-ну! – Хидмар засмеялся, становясь против него. – Я видел, как ты бьешься. Когда бы нам позволяли драться между собой, я бы показал тебе, чего ты стоишь! Ты не похож на человека, который учился боевым искусствам всю жизнь.

– Некогда было баловством заниматься, – ответил Берест. – Надо было хлеб растить. А раз нам с тобой помериться нельзя, то и отойди. Что зря разговариваешь?

К ним приблизился покрасневший от ярости Снодрек и встал рядом с Берестом.

– Не хвались, Хидмар! Когда бы нам позволяли драться межу собой, то у тебя бы ничего не вышло. Мы бы не посмотрели, что ты доблестный, нас с Берестом зато шестеро, – и, обернувшись к Бересту, воинственно добавил. – Да мы что хочешь для тебя сделаем!..

Еще двое из шестерки подошли с другого конца ристалища.

Ошеломленный Хидмар, ворча про себя, отвернулся.

Берест сам не ожидал такой развязки. Он и знал, что у добрых людей вшестером против одного не дерутся. Но грела душу мысль, что они, шестеро выживших, теперь будут стоять друг за друга. Берест с признательностью оглянулся на Снодрека. А Снодрек с такой откровенной преданностью посмотрел на Береста, что тот, хотевший что-то сказать, осекся. Раб ждал от вожака достойного вожака ответа… Берест хмыкнул, проговорил:

– Пошли, Снодрек: вон, надсмотрщик в нашу сторону глядит, что мы бездельничаем.

Подняв мечи, они встали в пару друг против друга.

Князь Тьмы пытался понять, как удалось Бересту вочеловечить лесовицу? Он не желал спрашивать об этом у самого человека. Люди обладали особым даром: свободной волей. Человек был освобожден от высшего произвола. Потому-то Князь Тьмы не хотел иметь посредником между собой и силами мира шального чужака Береста. Возможно, властелин Подземья сломил бы его пыткой или подкупил обещаниями. Но человек неверен, человек всегда может изменить, его судьба не предопределяется свыше. Князю Тьмы самому была нужна тайна мира, из-за которой лесная земнородная тварь откликнулась на зов.

Он несколько раз виделся с Ирицей в саду своего замка. Лесовица чувствовала его потустороннюю силу и боялась. Однажды Князь явился ей в блеске нечеловеческой красоты. Ирица в смятении вгляделась в прекрасное и правильное лицо, в высокую, стройную фигуру. Такой симметрии не видала она ни у людей, ни в природе.

– Ты должна полюбить меня, лесная пряха. Может быть, в этом разгадка пробуждения твоей души, а не в одном том, что человек дал тебе имя? Скажи, чего нет во мне, что есть в нем? Какой еще облик я должен принять, чтобы ты видела: я во всем превосхожу его? Твой Берест – мотылек-однодневка, даже если бы я отпустил вас обоих на волю, и вы стали бы жить вместе, через три десятка лет твой муж превратился бы в седого дряхлого старика.

– Отпусти нас на волю! – с мольбой воскликнула Ирица.

Князь Тьмы оборвал ее стремительным жестом:

– Молчи! Сейчас или потом, я овладею этим миром. Признай хозяина, земнородная тварь, маленькая богиня лесной травы! Когда я зову тебя, ты должна идти на мой зов. Ирица! – вдруг властно воскликнул он.

Этот возглас был холоднее вьюжного ветра. Ирице почудилось, еще немного – и стужа погубит ее, как заморозки губят по осени еще не увядшую траву.

– Нет! – крикнула она и отвернулась, отступила, только бы не смотреть в его глаза. – Оставь меня! Не трогай… оцарапаю!

Мертвенно прекрасное лицо Князя Тьмы возникло перед самым ее лицом. Его ладони крепко сжали ее плечи.

– Ирица! – снова позвал он. – Отныне я даю тебе имя!

«Нет, не ты, а он!» – подумала лесовица… Князь почувствовал, как она обмирает в его руках. Время для Ирицы перестало идти. Ей чудилось, что над ней воет вьюга, а сама она спит мертвым сном под тяжелым сугробом, и до весны бесконечно далеко. Вот-вот, и она забудет, что она Ирица. Из последних сил она старалась не забывать. Ведь когда придет лето, она снова возродится на поляне в лесу. Только Берест останется один, в плену…

Во мраке проблеском мелькнуло воспоминание. Они с Берестом сидели на скошенной траве на лугу, коса лежала неподалеку, и рубашка Береста была мокрой от пота. Он отдыхал. Ирица подала ему кувшин молока. «Ты хочешь, чтобы я в твоем доме жила… не в лесу? И тогда ты не женишься на другой?». Берест напился из кувшина, поставил его на траву. Взял ее руку, поднес к своему лицу и прижался щекой к ее ладони…