Князь, прекрасный и грозный, стоял перед лесовицей, в простой рубашке без украшений, молодой, стройный, с тонким и властным лицом, казавшимся очень юным, потому что на нем не было и следа бороды и усов.

– Береста больше нет! – сказал Князь Тьмы. – Забудь о нем навсегда!

– Ты – как зимний холод. Когда птицы в лесу замерзают на лету… Как тьма, за которой не будет утра, – с ужасом сказала Ирица.

Ощущение «не-жизни», которое источал Князь, так пугало Ирицу, что глаза у нее сверкали зеленым светом. В отчаянии она постаралась оттолкнуть Врага остатками своей лесной силы, которую прежде использовала только как целебную. Силой жизни она попробовала защититься от не-жизни, иначе, казалось ей, та затянет ее в пустоту.

– Я не хочу тебе вредить, – медленно произнес Князь Тьмы, отступая к двери.

Он вышел, а переносной фонарь остался тускло гореть на столе.

Ирица, сжавшись, затаилась в углу.

Берест и сам не понимал, почему в его жизни все так просто. Нет, не легко. Кому в жизни легко? Но просто.

Дома, в Даргороде, он знал, что надо защищать свою землю. Жизнь ему была дорога, потому что хороша. Плохо ли быть сильным, здоровым, старшим сыном в семье, почитать мать и отца, пахать, сеять, косить и быть опорой и защитой родне и соседям? Но когда его край разорили степные кочевники, все осталось по-прежнему просто. Берест знал, что будет пытаться бежать из плена, из басурманских краев: не жить ведь в неволе!

Ненависти к кочевникам у него не было. По дороге, пока пленников вели на продажу, Берест немного научился их языку. Простил ли он разорение родного села и свои раны? Нет, не простил. Кто же захватчиков прощает? На степняков, что подгоняли плетьми пеших, связанных вместе людей, он сердился, грозился в ответ, и не только затем, чтобы отвлечь их на себя от более измотанных и беспомощных, а еще и потому, что отводил душу. Но на остановках окликал сторожей:

– Совсем людей заморили, не видишь? Дай нам напиться.

Он не стыдился просить у них, коли нужно, потому что это было по-человечески.

И на каменоломнях для Береста все было просто. Хотя там проводились молебны, и священники поучали рабов, что всякая душа да будет покорна властям, их поучения не оставили в сердце Береста никакого следа. Обмануть надсмотрщиков, бежать от хозяина было для него такое же правое дело, как биться с кочевниками за родной дом. Поэтому Берест, побратавшись с Хассемом, не только сам совершил побег, но без колебаний вернулся, чтобы выручить и его.

Берест зачаровал лесовицу. Ирица вылечила его рану, сбила со следа свору собак. Тогда Берест решил жениться на ней и увести жить к людям. На самом деле он ее полюбил только потом, тронутый ее заботой и лаской еще больше, чем диковинной красотой.

В жизни Береста все было просто. Он не знал иной внутренней борьбы, кроме как со страхом и слабостью. Искушения, соблазны обходили его стороной. Но ему не было легко. Тяжко давалось многое: и раненому, держась на ногах из последних сил, идти вслед за конем кочевника, и ложиться в телегу с мертвецами, чтобы бежать на волю с каменоломен…

Все оставалось просто и теперь: в казарме для рабов-бойцов, в неизвестном, затерянном в лесах княжестве.

Бересту ничего не объясняли, он сам понемногу разбирался, что его ждет. Бойцов заковывали только на ночь. Их хорошо содержали и кормили как следует. Работой таких невольников было упражнение в военном искусстве. С утра их под охраной выводили на ристалище, выдавали оружие и доспехи.

Для Береста все оставалось по-прежнему просто. Не убили – надо жить, в неволе – бороться… Как тяжко, когда все просто и свернуть некуда!.. «Лучше бы мне не быть живому, – думалось Бересту. – Что теперь с Ирицей?». Что с ней, что с Иллой? Может быть, отдали на забаву воинам или рабам? Да ведь Ирица лесовица! Она бы жила и не знала горя, если бы не повстречала его! В своем королевстве белок… Жила бы в золотом дупле, пряла бы серебряную пряжу…

Когда Берест подумал об этом, то сдал. Со сдавленным рычаньем, похожим на стон, бросился с голыми руками на охрану, чтобы убили в драке. Не сумел: его скрутили и потом две недели продержали в строгих цепях. Это был стальной обруч вокруг пояса, к которому прикованы за середину цепи ручные кандалы. Берест не мог ни широко развести, ни вытянуть руки.

Однажды Бересту приснился сон. Снилось, что Зоран с Иллесией поселились на юге. Энкино тоже остался там, стал учителем или просто читает лекции на рыночных площадях, – так уж заведено в Соверне. А сам Берест с Ирицей живут в даргородской земле. Хассем во сне Береста тоже был с ними.

И вот на плече у Ирицы сидит белка с золотистым хвостом и в крошечном изумрудном венце.

– Неужели это наша дочь? – спросил Берест.

– Да, – сказала Ирица.

Сон, наполовину сотканный из слышанных Берестом в детстве сказок, не шел у него из головы. Не Ирица ли это на самом деле шлет ему откуда-то издалека утешение?

Берест думал: бои на ристалище – для забавы господ. Но то, что говорили другие рабы, сбивало его с толку. Они дрались не друг с другом, а с господами. Бересту советовали:

– Будь посвирепей, они это любят. Тебя будут ценить, если докажешь, что не трус. Знаешь, что сделал Хидмар? Он рассек воина от пояса до плеча и голой рукой вырвал у него печень. Его голова теперь дорого ценится. Его вызывают только лучшие воины. Ради какого-нибудь щенка не станут тащить на арену такого доблестного раба, как Хидмар.

Берест видал Хидмара, молчаливого, косматого и угрюмого человека. Но сам Берест был еще новичком в казарме, чтобы Хидмар со своей стороны заметил его.

– Объявят начало поединка – особо не жди, нападай сразу. Господа тоже это любят. Нам позволяют драться нечестно. Йоки был мастером всяких штучек, – учил Береста сосед по топчану. – Бросал в глаза песком, придумал много обманных ударов… Он тоже был доблестным рабом, только в конце концов ему не повезло…

Берест уже слыхал, что доблестным называли такого, которому удалось одержать верх в трех-четырех поединках.

Стать доблестным рабом было целью любого бойца в казарме. Доблестного берегли для редких единоборств с лучшими воинами, и в случае опасного ранения, если он все-таки выходил победителем, его лечили, а не приканчивали. Обычный раб, получивший серьезные раны, даже убив при этом своего соперника, мог рассчитывать только на милосердную смерть.

Рабов тщательно учили, с детства подбирая для казарм самых здоровых и сильных мальчиков. Из них делали по-настоящему опасных противников. Рабами дорожили за свирепость, жестокость и готовность к грязной борьбе. Хозяева сами не опускались до бесчестных приемов. Каждый поединок становился схваткой между чудовищем и героем, зверской яростью раба и кодексом воинской чести господина.

Наконец Береста расковали и велели готовиться к первому поединку. Берест уже понимал, что должен будет выйти на поединок вместо страшилища, которое победит здешний витязь.

Этого витязя звали Редвин.

Юноша только что покинул Дом Воспитания и впервые получил право биться на ристалище. У ворот висел список рабов, которых можно вызвать на бой. Самого Редвина касался только перечень тех, с кем разрешается биться воину первой-пятой ступеней посвящения. Редвин как раз и был на первой ступени: ее удостаивались все юноши и девушки, выходившие из Дома Воспитания. Ступень начислялась за каждое дело, которое можно было считать деянием. Среди деяний были очевидные, как победа над сильным рабом, и неочевидные, ценность которых определялась наставниками. Иные из книжников и служителей Князя давали обеты молчания, полного одиночества и затворничества или добровольно подвергали себя истязаниям, чтобы проявить силу духа. Некоторые отказывались от пищи и воды, поддерживая свою жизнь лишь «диким корнем», растением, вызывающим общее возбуждение и диковинные видения.

Редвин просматривал перечни невольников. Ему было интересно, какие рабы считаются лучшими, достойными поединка только с воинами самых высоких ступеней посвящения. Неожиданно его взгляд наткнулся на имя «Берест». Редвин удивился: ему казалось, что этого раба он видел и в более низких по ценности списках. Юноша перепроверил и изумленно приподнял брови: этого Береста в самом деле вправе был вызвать воин любой ступени, от самого сильного до новичка. Одинаковых имен у рабов-бойцов не было, спутать было нельзя. Редвин еще не понял, в чем дело, как подумал: если тут что-то особенное, то надо скорее вызвать его, пока не вызывал другой.