— А как же царь? — спросил Юра. — Кто его защищать будет?

— А што тебе царь? Брат или сват?

— Ну, знаешь! — Юра даже задохнулся от негодования. Впервые ему пришлось выслушать такое. «Как же будут воевать, — думал он, — если все так говорить станут?»

— И чего ты, Юрко, хочешь? Смерти моему дяде? Помочь жандармам?

— Я не хочу его смерти. Но он дезертир и трус!

— Он георгиевский кавалер!

— Я не понимаю… Ну, не знаю…

— А вы что скажете, судьи? Алеша и ты, Хома?

— Я никогда не видел дезертира, — признался Алеша. — Только дядя Тимиша не бежал с фронта, он еще хворый и поэтому еще не вернулся на фронт. И если фельдшер требует деньги за справку, то давайте соберем деньги и заплатим.

— Столько не соберете! — ответил Тимиш. — Я все ждал Юрко, думал: приедет, так поговорит со своим батькой, чтоб он заставил фельдшера дать справку. От так, хлопцы, решайте!

— И тогда твой дядя пойдет воевать? — спросил Юра.

— Тогда? Пойдет, я думаю… Там убьют или не убьют, а тут убьют.

Решили, что надо просить Петра Зиновьевича помочь чем-нибудь дяде Тимиша. В голове у Юры вертелась карусель из десятков противоречащих друг другу мыслей.

Разговор Юры с отцом был самым трудным, какой им когда-либо приходилось вести. Отец не хотел объяснить сыну, почему он не может открыто защищать «смутьяна», что это обернется против инвалида, могут пострадать и те, с кем он общался, кому говорил правду об этой войне.

Юра нервничал и требовал объяснений. Отец не мог ему ответить. Ведь сыну еще нет одиннадцати лет. Разве можно на него полагаться!

Отец отказался говорить с фельдшером:

— Ничем не могу помочь дяде Тимиша, будет только хуже…

На другой день огорченный, мрачный Юра отправился к Тимишу рассказать о неудаче. Но как только он сошел с крыльца, отец открыл форточку настежь и позвал его.

— Что, папа? — недовольно спросил Юра, входя в кабинет.

Отец стоял над разложенной на столе газетой и внимательно рассматривал ее.

— Вот видишь, Юра… — сказал он, поднимая голову. — Ты знаешь, что у нас есть несколько выигрышных билетов. На одном из них я написал твое имя. Поздравляю, этот билет выиграл двадцать пять рублей! Можешь присоединить их к тем, которые ты уже скопил для покупки верховой лошадки. — И отец протянул сыну новенькую двадцатипятирублевую бумажку.

Юра недоумевающе уставился на отца. Потом три раза подпрыгнул, радостно закричал:

— Ура! Ура! Верховая лошадь! — и, размахивая деньгами, помчался в детскую к своей копилке, где уже лежали два рубля девяносто две копейки — бабушкины подарки.

В коридоре он остановился. Постоял. Медленно направился в детскую. Потом круто повернулся, открыл дверь в кабинет.

— Папа, — сказал он, держа деньги в протянутой руке, — папа, а я могу их потратить на что хочу? Это мои деньги?

— Твои. Делай с ними что хочешь: просто я знал, что ты мечтаешь о лошади. Но можешь употребить на покупку слона, бенгальского тигра, монтекристо. Пожалуйста! Надеюсь, что на ерунду, на конфеты ты их не потратишь.

— Папа, а можно…

— Стоп! Я все сказал. Беги играй. Мне некогда.

Через десять минут Юра уже был у Тимиша, рассказал о выигрыше и отдал ему деньги.

— Брехня! Ни якого выигрыша не было. Это твой тато дал! — уверенно отрезал Тимиш.

— Да нет же! — И Юра повторил рассказ.

— Разумно. Шоб никто не знав. Та не узнают! Я отпрошусь сегодня же на село, до фельдшера, а потом пойдем рыбу ловить.

Через несколько дней дядя Василь получил все необходимые документы. Юра радостно сказал об этом отцу, но тот почему-то сделал вид, что задумался и ничего не слышит. В первый раз Юра не понимал отца. Он долго раздумывал об этом.

Неожиданно пришла телеграмма о болезни дедушки — маминого отца. На семейном совете было решено, что мама поедет с детьми, чтобы не оставлять их здесь без присмотра. Петр Зиновьевич работал весь день и даже ночью.

Через три дня они выехали в Полтаву, а оттуда к дедушке, на хутор. Ехали они в старом экипаже. Лошади были плохонькие, не чета училищным. Вещи везли в телеге. Юра попросил дать ему править лошадьми и правил почти всю дорогу, кроме спусков, езды по селу и через плотины.

В селах росли строгие высокие тополя. Беленькие хатки под соломенной крышей казались под ними почти игрушечными. Вишневые садики. Лески. Полянки. Снова лески и снова степь. Так много лесов Юра еще не видел. Потом кормили лошадей. Отдыхали. Опять ехали. Опять кормили лошадей.

К большому дому они проехали через старый парк с огромными деревьями. Высокое деревянное крыльцо было застеклено разноцветными стеклами. Пока мама ходила к деду, Юра, не входя в дом, подобрал несколько осколков стекла, зеленых, красных, желтых. Тут его позвали. Войдя в спальню к дедушке, он поднес зеленое стекло к глазу и увидел на зеленой кровати, под зеленым одеялом зеленого старика с зеленой бородой. И это было необычно. Вдруг кто-то вырвал из его рук осколок и толкнул к кровати. Юра узнал тетю Галю и понял, что здесь ему «будут не переливки», как любил говорить Илько.

И все же лето он провел интересно. С лодки ловил карпов. Не один, а с новым дядей — высоким и худым дядей Колей, маминым братом. Помогал купать лошадей. Подружился со всеми собаками и ходил к селу устраивать «собачьи бои». Подружился с ребятами из села — вместе ловили рыбу с берега удочкой, вместе совершали набеги на дедушкин сад и дедушкину бахчу. Ловили и варили раков. Юра был рослый, здесь никто не знал, что ему только что исполнится одиннадцать лет, и он чувствовал себя большим и сильным. Мама и тетя Галя были заняты дедушкой — им было не до него.

Здесь Юра узнал, что может быть в жизни так, что то, что кажется одному интересным, другому может быть совсем неинтересно. Поблизости от дома дедушки была Диканька. Та самая Диканька, гоголевская, где совершались такие удивительные приключения. Юра подговорил хлопцев из села, и они побежали туда ночью. Было таинственно и страшно. А нечистая сила их так и не «водила». Не довезло. Они попробовали проделать то же самое в ночь на Ивана Купала, но, кроме ведьмы в образе перебежавшей им дорогу кошки и черта в образе коня — ну с какой стати конь заберется в конопли! — они ничего не видели. Да и насчет кошки и коня они, конечно, преувеличили. Они понимали это сами, но иначе было бы совсем скучно.

Дедушка поправлялся — он уже сидел в кресле на веранде. Потом начал ходить, держась одной рукой за плечо дочери или внука. Он часто останавливался и долго смотрел на пухлые облака в голубом небе, на траву под ногами, будто видел все это впервые.

— Что там интересного? — удивлялся Юра.

— Проживешь с мое, тогда поймешь, что такое красота, красота в природе. Дерево! Камень! Ручей! Вода, вечно живая, бурлящая, изменчивая! Душа молодая, а тело немощное, дряхлое! В Древней Греции был сад у моря. Чудный сад. Туда приезжали старики, которым надоело быть в тягость другим, в тягость самим себе. Они могли там жить в уединении, сколько хотели, — плодов и воды было вдоволь. На краю сада был отвесный обрыв. Внизу бурлило море. Старики сами бросались вниз.

— Зачем?

— Жизнь надоела.

— Не понимаю, как это жизнь может надоесть. Ловили бы рыбу, охотились, выращивали деревья.

Дедушка вздохнул и ничего не ответил.

Потом поспели земляника, малина, черника, вишни, летние яблоки и груши. А затем наступила пора возвращаться домой, скоро надо было ехать в Екатеринослав, в гимназию.

9

И опять Юра с Ирой стояли в коридоре вагона у окна. Юра возвращался в Екатеринослав печальный — уж очень скоро промелькнуло лето. Он ничего не успел, даже с Вацлавом Гиляком как следует не поговорил. Слишком долго они пробыли у дедушки. Ира, напротив, радовалась возвращению, в городе ей было веселее. Еще бы! Она жила не в пансионе, а у тетки.

Прощаясь на вокзале, откуда Юра впервые самостоятельно поехал на трамвае в пансион, они условились увидеться в церкви. Однако встреча произошла гораздо быстрее.