Давид возвращается домой по темной дороге – машина полна детей‚ а за деревом хоронится недруг его и ненавистник‚ готовый кинуть камень или выстрелить из автомата. Чтобы его закопали‚ этого недруга! Чтобы все мрачные сны‚ которые за жизнь повидала Броня‚ пали ему на голову! Броня выбрасывает из могил родных недруга до их седьмого колена‚ и каждому вослед ей есть что сказать‚ в чем обвинить и чем обесславить. Хорошо жить в стране‚ где от чужого горя и до тебя тысячи километров равнодушия. Здесь – всё близко. Все рядом. Броня беспокоится за сына с его семейством‚ а вместе с ней‚ того не ведая‚ беспокоятся многие‚ ибо на этой земле короткая цепочка до погибшего или пострадавшего. Убили на границе племянника сослуживца. Ранили на дороге мать сокурсника. Покалечили камнем жену сына двоюродного брата соседа. (Может‚ за дверью уже стоят с невозможным сообщением – офицер с санитаром‚ у которого заготовлено про запас для первой помощи‚ слушают голоса‚ смех детей‚ музыку из телевизора: сейчас они позвонят‚ и жизнь за дверью сломается навсегда.) "Господи! Чудесны деяния Твои! Ты подарил нам такой мир‚ в таком великолепии! Даже боль‚ Господи Милостивый – после нее Ты даёшь облегчение. Даже скорбь – просветляет и очищает. Даже муки – после них пронзительнее видение. Одно неправильно‚ Господи. Только одно! Родители не должны хоронить детей. Это неверно‚ Господи! Измени это – и мир возрадуется..." А Давид едет по темной‚ опасной дороге‚ Давид размышляет: "Отчего нынешние решили: "С нас достаточно"? Почему этого не сделали предыдущие‚ замостившие костями наше обеспеченное настоящее?.." Нет ответа. "Беспечные! – взывает Давид. – Наивные из наивных! Мы расслабляемся‚ проживая нажитое. У нас не отбирают – мы отдаем. На нас не наступают – мы отступаем". – "Мы сильные‚ – возражают ему. – Никогда не были так сильны. Если надо‚ опять ударим". – "Ударяли уже‚ – говорит он. – Сила истощается попусту". Возможно‚ он прав‚ Давид Мендл Борух‚ отличный от прочих детей. Возможно‚ они правы. "Это наше‚ – говорит Давид‚ вглядываясь в темноту. – И это надо заселять". Он прав по-своему. "Это не наше‚ – возражают ему. – Это надо отдать и отгородиться навсегда". По-своему и они правы. "Как же мы отгородимся? – говорит Давид. – Где они возьмут работу? Кто их кормить будет?" Опять он прав. "Это не наша забота"‚ – говорят они‚ но они неправы. А Броня прикорнула возле телевизора‚ видит мимолетный сон-утешитель. Снится Броне: звонит телефон. "Мама‚ – говорит Давид‚ – всё хорошо‚ мама. Они в нас стреляли‚ но они в нас не попали".
Возвращается с работы нервный Ицик‚ а на столе лежит повестка из армии‚ и Ципора уже развесила для просушки армейские его одежды. Ицика призывают на базу‚ на курсы подрывников. Установят взрывной заряд‚ выделят шнур на шестьдесят секунд‚ офицер станет показывать‚ как следует поджигать. Подожжёт – отрежет кусочек. Еще подожжёт – еще отрежет‚ а нервный Ицик будет подсчитывать оставшиеся секунды: "Пятьдесят... Сорок пять... Сорок... Понял!" – завопит Ицик‚ а офицер-мучитель подожжёт и отрежет‚ отрежет и подожжёт заново‚ укорачивая надежду на благополучный исход‚ а потом они побегут сломя голову‚ чтобы не подорваться на том заряде‚ и офицер будет бежать сзади – так ему положено‚ подпихивая в спину: "Живее! Живей!.." Ицик беспокойно вскидывается на матрасе‚ а рядом посапывает верная его жена Ципора‚ готовая по первому требованию предоставить душу свою и тело. Рядом помалкивает верный телефон‚ готовый загукать через мгновение и поведать о заманчивой сделке‚ которая уплывает из-под рук. Спит Ципора‚ намаявшись за день‚ и не видит снов‚ никогда не видит. Спит Ицик и видит рынок: умытая морковь на прилавке‚ салат хаса‚ огурцы с глянцевитыми баклажанами‚ укроп с петрозилией‚ а под прилавком примостился он‚ маленький Ицик‚ держит деда за ногу. Это его постоянное место для игр и разговоров‚ сюда он не допускает никого‚ до криков и кровопусканий‚ и во сне нисходит на Ицика покой: возле деда всегда покой. Праведный Менаше очищает лук от шелухи‚ говорит между делом: "Кто знает‚ почему мы умоляем Всевышнего: "Господи‚ не внемли молитве путника?" Соседи-торговцы придвигаются поближе в ожидании очередной истории‚ Ицик под прилавком вострит ушки, – рассчитавшись с парой покупателей‚ всласть помолчав‚ выпив стакан горячего сладкого чая‚ очистив от листьев кукурузные початки‚ дождавшись‚ пока торговцы распалятся от нетерпения‚ праведный Менаше продолжает: "Потому что путники умоляют Господа: "Удержи дождь во время пути". Но как же так? Дождь нужен человеку и его посевам‚ дождь нужен и нам с вами‚ чтобы росли в изобилии овощи‚ а мы бы их продавали". Соседи-торговцы переглядываются в изумлении‚ готовые разорвать в клочья любого путника‚ который лишит их заработка‚ а праведный Менаше‚ срезая ботву со свеклы‚ ведет далее свой рассказ: "Жил на этой земле благочестивый рабби Ханина бен Доса‚ и каждому было известно‚ что к словам этого праведного человека прислушивались на Небесах‚ исполняя всякую его просьбу. Однажды рабби Ханина шел по дороге‚ держа в руке маленькую корзинку с солью. А соль – надо сказать – в те времена стоила недешево‚ и для нищего рабби Ханины это была ощутимая затрата. Шел он и шел‚ но вдруг начался дождь. Спрятаться негде‚ и рабби Ханина приуныл: "Все вокруг счастливы‚ потому что благодатный дождь оросит поля. Но Ханина печален: вода подмочит соль‚ и соль растворится". Не успел он это сказать‚ как дождь прекратился‚ и соль в корзинке осталась неподмоченной. Когда рабби Ханина добрался до дома‚ он тут же взмолился: "Обитающий на семи Небесах! Неужели весь мир должен быть печальным‚ а Ханина счастливым?" И опять пошел дождь..."
В пустой квартире над Ициком слышится по вечерам шевеление. Возможно‚ это ему чудится‚ а может‚ старики подобрали ключ к тому месту‚ где некогда помогали отчаявшимся и укрепляли расслабленных. Геронтолог Сасон разгадал причину стариковского беспокойства. Сасон завёл сейф‚ мощный‚ несгораемый‚ динамитом непрошибаемый‚ куда клиенты складывали свои богатства‚ накопленные за жизнь. Письма юности. Записочки от подруг. Фотографии сгинувших друзей. Поздравления к праздникам и благодарности за успешную работу. Всё то – памятное‚ дорогое‚ обласканное вниманием‚ что внуки выкинут потом за ненадобностью. Пришел немощный старик на костыле‚ преодолев с натугой непокорные ступени‚ принес ордена‚ много наработанных орденов из разных стран и эпох‚ которые перебирал‚ радовался‚ дышал на них‚ протирал замшевой тряпочкой. Передохнув‚ сказал: "Их на рынке продают. За копейки..." И прослезился с благодарностью‚ когда дверь сейфа закрылась‚ упрятав надежно его боевое прошлое. "А что будет‚ если сейф переполнится?" – спрашивали недоверчивые. Сасон отвечал: "Когда сейф переполнится‚ мы отвезем его в горы и закопаем. Чтобы через сотни лет обнаружили этот сейф дотошные археологи‚ узнали про нас с вами". И старики почувствовали себя бессмертными. Снится пустой квартире‚ что она ковчег‚ а в нем спасаются потерпевшие крушение. Телефон на полу. Книги раскиданы. Ломаные стулья. Пыльно-мусорно‚ и на кухне – остатки еды.
Подкатывает на машине Авива‚ глушит мотор‚ а сил нет – вылезти и пошагать по лестнице. Были бои на подходе к ее столу. Были бои у стола. День закончился‚ но очередь еще стояла: инженеры с музыкантами‚ учителя с врачами‚ бывший полковник КГБ‚ бывший следователь МВД‚ три преподавателя марксизма-ленинизма. Седой‚ благообразный старец в блузе с бабочкой‚ с проработанным актерским лицом‚ возглашал в открытую дверь‚ задыхаясь от гнева и бессилия: "Знайте! Вы все! Меня смешат ваши гордые заявления: "Я – седьмое поколение на этой земле‚ а я – десятое!" Чем вы гордитесь? Вы же ничего не выбирали. Ваши родители не выбирали. Вы родились здесь по случаю‚ и это не заслуга. Заслуга – выбрать эту землю сознательно. А я ее выбрал..." – "Моя мама тоже выбрала‚ – ответила Авива. – В свой срок". Но ее не поняли без переводчика. Авива слышит возле дома резкие‚ пронзительные крики. Любимый ее попугай мечется в вышине от дерева к дереву‚ а голуби яростно гоняют его‚ перепуганное цветное создание. Завидев Авиву‚ Сумсум кидается к ней на грудь: хвост ободран‚ глаз выпучен‚ рот разодран в безумном крике. Авива ходит по комнате от стены к стене‚ кот Хумус сидит в кресле‚ будто не его проказы‚ а у Сумсума от страха прорезался голос‚ Сумсум жалобно кричит с жердочки: "Закрой клетку... Закрой клетку‚ дур-рак!.." Ветерок с гор надувает занавеску у окна‚ словно за ней кто-то стоит‚ большой‚ желанный‚ с буграми мужской силы. Авива говорит занавеске: "Моти мне больше не родственный. Хватит! Звонить не стану. Писать. Унижаться..." Занавеска нехотя опадает‚ и кто этот Моти‚ где этот Моти – неизвестно. Подступает ночь. Во сне к Авиве приходит отец‚ неслышно и неспешно. Берет дочку за руку‚ и они отправляются в путь. Всю ночь вместе. Всю ночь в пути. Куда-то идут‚ едут‚ торопятся. Их ждут. Их кто-то ждет. А они торопятся‚ идут‚ едут. Мама стоит возле дома: это они спешат к маме. Они шагают втроем‚ взявшись за руки‚ как ходили когда-то – Авива посредине‚ и заполнено одиночество; отец говорит‚ смущенно улыбаясь: "Это дерево посадил я". А дерево – под облака. "И это посадил я. И то". Они подходят к могиле отца. Саженец в руках у Авивы. Тут‚ на этой земле‚ быстро растут деревья.
