Он долго сидел там‚ оплакивая свою погибшую любовь‚ зачарованный край‚ который захватали потные ладони‚ а потом встал‚ прошел по комнате‚ собрал пачки новых промеров‚ сложил на стеллаже‚ поджег спичкой. Горела бумага‚ корчилось в огне пространство‚ исчезал проклятый лишай‚ но заодно с ним пересыхали в огне реки‚ выжигались леса‚ взамен голубого-сине-зеленого проступало черное‚ ломкое‚ обугленное. А огонь уже перепорхнул на другие столы‚ на другие пространства‚ и тогда он понял‚ что не спасти. Понял‚ что не спастись. И шагнул с пола на стул. Со стула на подоконник. С подоконника шагнул на асфальт.
До сих пор она висит у него над кроватью‚ та обманная карта‚ единственный уцелевший экземпляр: много зеленого‚ извилисто-синего‚ брызгами голубого‚ и чтобы до нее добраться‚ надо перелезть сначала через него. Сначала – через него!
2
Опал ветерок‚ как захлопнули форточку.
Обвисли враз беспокойные листья.
Проворковал‚ укладываясь на ночь‚ голубь-дурак.
Но слева‚ из-за бульварного поворота, слабенький лучик света‚ прыгающий по листве снопик‚ блеклое‚ размытое пятнышко скисших от старости батареек.
Это надвигался Фишкин‚ мудрый еврей Фишкин‚ маленький и нелепый‚ убогий и самоуверенный‚ старый‚ смешной‚ коротконогий бородач с идеями: неуместная пародия на графа Льва Николаевича Толстого. Белый парусиновый картуз‚ сандалии с цветными носочками‚ серая толстовка до колен с узеньким кавказским ремешком‚ трубочки клетчатых штанишек‚ битком набитый‚ обтрескавшийся портфель‚ да борода до пояса‚ спутанная‚ свалявшаяся‚ будто нечесанная годами. Борода‚ густо удобренная пищей‚ перхотью‚ пылью веков и изгнаний‚ проросшая‚ пропахшая‚ хорошо прогнившая, чернозем с компостом‚ в которой давно уже зародилась и развивается иная жизнь‚ иная цивилизация. Кто знает‚ может‚ из этой бороды и вылетают порой летающие тарелочки? Может‚ жители этой бороды давно уже ищут и не находят пока контактов с землянами‚ – кто это знает? Фишкин‚ один только Фишкин‚ который знает всё.
Вылупилось из темноты клен-дерево‚ слипшееся – не разнять – тело‚ привалившееся к стволу‚ и мычание тихое обкусанных губ‚ и подрагивание слабое напряженных членов‚ разгул рук‚ слабость ног‚ треск ненужной‚ распираемой желаниями одежды‚ и черная‚ вздутая кислородная подушка в бессильно обвисшей девичьей руке.
– Это бы я украл‚ – с завистью сказал Фишкин‚ фонарем высвечивая подробности. – И это бы я у вас украл. И то... Ах‚ как бы я всё это украл!
Подушка шлепнулась грузно на землю‚ тяжелой жабой подпрыгнула пару раз‚ чмокая и содрогаясь от вожделения‚ и утихла обессиленная‚ нагая‚ бесстыжая‚ подергивая в изнеможении опадающим пластмассовым наконечником.
– Не так‚ – сказал Фишкин подушке. – Это делается не так.
Ай‚ Фишкин! Ловкий еврей Фишкин! Оборотистый и дальновидный! Который может всё‚ знает всех‚ для которого нет и не будет невозможных дел. Его видели по вечерам на разных бульварах‚ в одно и то же время‚ отдаленного от самого себя неодолимыми километрами‚ – Фишкин тут‚ Фишкин там‚ – словно он раздваивался в вечной погоне за невозможным. Подходил одновременно к разным людям‚ тыкал в лицо фонариком‚ говорил запальчиво: "Что тебе надо? Говори‚ я достану". И бодал головой воздух. Ай‚ Фишкин‚ чудо-Фишкин! Который спал урывками‚ вполглаза‚ подрыгивая в нетерпении ногой‚ перекручивая в жгуты крахмальные простыни‚ вскакивая по ночам с кровати и босиком шлепая на кухню для внезапной ревизии продуктов и вареной пищи. У него было полно детей: переспелые дуры-дочери‚ что беременели от пристального мужского взгляда. У него было еще больше внуков‚ что подчистую подъедали содержимое холодильника‚ стоило только отвернуться: даже хрен с горчицей‚ даже кубики льда. У него крепко держался с войн-революций‚ с разрух-голодух страх‚ пунктик‚ заноза в мозгу: могут воротиться тяжелые времена. Могут‚ почему же не могут? Просто обязаны. И он скупал крупу. Тушенку. Селедку в банках. Рыбные консервы в томате. Сухое печенье. Жена гнала его из дома‚ жена до судорог опасалась мышей с тараканами‚ и он таскал продукты в портфеле‚ обильно посыпая дорогу гречневой крупой‚ распихивая пакеты по знакомым и родственникам. "Пусть полежит‚ – говорил беззаботно. – До завтра." Лежало потом годами. До плесени. До трухи. До вздутия банок. А через годы‚ глядишь‚ прибежит снова‚ пихнет очередной кулек‚ спросит впопыхах: "Что тебе надо? Я достану". И нетерпеливо переступит ногами-коротышками.
– Вы кто? – спросил вчерашний старик и пощурился от слабого света. – Кто вы?
Спросил сразу‚ потому что ждал. Ждал и надеялся. Надеялся и верил. Вот пройдет стороной одинокий знаменосец‚ старый и наивный до дурости...
– Я тот‚ – сказал Фишкин‚ – который отвечает на незаданные вопросы.
За его спиной объявился Тихий А.И.‚ следователь по особо нужным делам‚ забурлил восторженно: "Боже мой! Сколько простора для фантазии! Сколько возможностей для ареста!" – и растворился без остатка. За его спиной объявился Волчара‚ гениальный топтун-одиночка‚ и закрепился устойчиво‚ на все времена.
– Ах! – закричали‚ как закаркали‚ с дальних бульваров. – Ах‚ незаданные вопросы‚ ах! Берете заказы? Отвечайте немедленно! Да – нет? Нет – да?
– А кто их не берет?
– Сроки. Назовите сроки!
– Если надо сразу‚ будет сразу.
– Сразу! – всколыхнулся вчерашний старик. – Мне надо сразу. Меня интересует...
– Вас интересует‚ – перебил Фишкин и зевнул судорожно‚ – что о вас думают.
– Как вы догадались?
– Это всех интересует.
– И что?
– И ничего. О вас ничего не думают. Ничего и надолго.
И капризно взбрыкнул ногами-коротышками.
– От за ето... – жирненький говорок захлебнулся в едкой сладости. – От за ето самое мы те вздрючим-пропесочим‚ от так и знай!
Фишкин тут же возник возле него‚ через три бульвара с четвертым‚ осветил фонариком жирные‚ угреватые щеки‚ нос разваренной бульбой‚ мелкие‚ гноем залипшие глазки.
– Фи‚ – сказал‚ – это плохое лицо. Это такое лицо – хуже не придумаешь. Хотите‚ я вам достану другое‚ на ваш выбор? Что-нибудь особенное! Любое лицо в оригинальной упаковке.
– Ой‚ – просветился тот‚ – вы мене балуете. Ай‚ вы вселяете в мене несбыточные надежды...
Ах‚ Фишкин! Вечный еврей Фишкин! Клеймом помеченный иудей! Которому не замаскироваться. Не укрыться. Не отвертеться от будущих Освенцимов. Его определяют издалека по силуету. Его отличают в толпе по говору. Его вычисляют со спины по бурной жестикуляции. В любой среде он немедленно выпадает в осадок: подходи и бей. Он это понял с рождения и запасает продукты для неизбежного подполья. Он это угадал с детских лет и отрастил бороду‚ в которой по надобности можно укрыться и пересидеть смутное время. Он это унюхал наследственным своим чутьем‚ битыми в веках генами‚ и потому высматривает с фонариком первые намеки на лицах‚ чтобы улизнуть вовремя‚ с детьми-внуками. Он это ощущает прежде других‚ как змеи ощущают приближающееся землетрясение‚ и потому работает не где-нибудь – в сумасшедшем доме‚ не с кем-нибудь – с тихими дебилами‚ которые живут в ином мире‚ с иными фантазиями‚ где нет понятия еврей – не еврей‚ а если и убъют ненароком, по неясной‚ ими неосознанной причине. Каждый день‚ с утра‚ получив порцию успокоительных уколов‚ дебилы клеят из картона – молча‚ вдумчиво‚ бессмысленно – разную упаковку к неизвестным товарам‚ и Фишкин достает им заказы‚ Фишкин сбывает готовую продукцию‚ без Фишкина простаивало бы хорошо отлаженное сумасшедшее производство. Порой один из дебилов впадает в тихое неповиновение и начинает клеить неизвестно что. Иногда это делают все сразу. Изогнутые треугольники из картона. Тощие кишки с раструбами. Закрученные гармошки без днищ. Конусы до потолка. Улиточные лабиринты. Замысловатые ячейки под неопознанные предметы. Всё то‚ что может изобрести их сумеречная фантазия. Нет на свете продукции под эти упаковки‚ не научились пока что делать‚ но Фишкин им не мешает‚ Фишкин обеспечивает картоном в неограниченном количестве‚ и только прячет на складе немыслимую тару‚ ждет терпеливо‚ годами‚ когда же‚ наконец‚ человечество сойдет с ума и научится делать товары невообразимой формы под готовую уже упаковку. А пока что можно упаковать в них? Мечты. Надежды. Смутные видения дебилов. Но зато у каждого дебила есть родственники‚ зато у каждого почти нормального есть кто-нибудь в сумасшедшем доме‚ и с Фишкиным не ссоряться‚ Фишкину помогают чем могут‚ радостно идут навстречу. Для кого нет‚ для кого не завезли еще‚ для кого и не будет‚ а Фишкину всегда-пожалуйста‚ Фишкину – дефицит из-под прилавка. И еще одно‚ немаловажное. Конечно‚ с кольями уже не пойдут никогда‚ выискивая налитыми кровью глазами горестные иудейские профили‚ но когда пойдут все-таки с кольями‚ с батогами‚ с разводными гаечными ключами‚ это ему поможет‚ это его спасет. В любой толпе всегда найдутся родственники его дебилов. В любой‚ пьяной убийствами толпе всегда найдутся дебилы‚ чьи родственники мирно клеят коробки в сумасшедшем доме. И это ему зачтется.
