– Ступай за мной.

И привела его обратно в наш дом.

Опять же я не знаю, какие там были у родителей объяснения. При мне – совсем никаких. Просто «папа наконец-то прекратил свои служебные поездки и больше не будет исчезать надолго». А еще «он купил на Севере себе и мне дочку, а тебе сестренку».

Я в ту пору ходил (правда, недолгое время) в детский сад и там поднабрался знаний, каким образом появляются на свет сестренки и братишки. Потребовал у мамы правдивых объяснений. Она растолковала, что «появляются они по-разному». Иногда и правда в местных родильных домах, а иногда в специальных медицинских институтах, где их выращивают по заявкам родителей. Там родители их и покупают… Я в свою очередь разъяснил это соседской Галке, которая пыталась втолковать мне, «как было на самом деле». Мы крупно поспорили, спор услыхала Галкина мамаша и выдрала ее веником. А вскоре соседи переехали, и стало некому смущать мой внутренний покой…

Разумеется, со временем я узнал правду. Но Лерка ее не знала. Мама оставалась для нее настоящей мамой, никак иначе и быть не могло. Характер у сестрицы оказался не сахар. Случалось, что я чуть не ревел от ее вредности. И говорил ей слова, среди которых «клизма навыворот» не самые крутые. Но ни разу в жизни мне в голову не пришло сказать этой стервозной особе, что она «сестра мне лишь наполовину, а маме – и вовсе никакая не дочь». Тема эта была «зарытая в самую-самую глубину». Тем более что настоящая Леркина мамаша, Ева Сатурнадзе, видимо, напрочь забыла и о дочери, и о России.

Конечно, я не все время ссорился с Валерией, бывало, что мы существовали мирно (иногда несколько дней подряд). Я провожал ее в школу, помогал готовить уроки, по вечерам читал ей свои старые книжки про Братьев Львиное Сердце и приключения в Изумрудном городе…

Родители жили по-прежнему, как и до папиных «командировок». Иногда спорили и даже ссорились, но не сильно, потому что у мамы была способность на все смотреть со снисходительной усмешкой. Иногда мне казалось, что она видит в папе не столько мужа, сколько большого сына, моего старшего брата. По правде говоря, я и сам на него порой смотрел так же.

Папа писал короткие сценарии для местных телепередач и более длинные – для всяких постановок. Один раз его имя оказалось даже среди авторов сериала, который смотрела вся страна. Маму на работе поздравляли сотрудницы. Но она говорила, что эта картина – чудовищная дребедень, «„Санта-Барбара“ на подмосковный лад». Папа соглашался. Однако объяснял, что порой приходится «наступать себе на горло, чтобы вырваться из финансовой блокады. Особенно в нынешних условиях глобального кризиса».

О кризисе говорили везде и всюду, поэтому мама не очень критиковала отца. Тем более что мы действительно «вырвались» и сумели выкупить квартиру. «И даже кое-что осталось для дальнейших планов», – напоминал иногда папа. Он собирался купить у своего приятеля-сослуживца Садовского подержанную «мазду». Тогда мы сможем всем семейством путешествовать где хотим. Как в давние времена, когда у нас была старенькая «Лада», развалившаяся потом «буквально посреди дороги».

Мама к идее с «маздой» относилась осторожно. Опасалась, что папа на этой иномарке врежется в первый же столб.

– При твоей-то безалаберности… Тем более что там правый руль.

– Вот именно – правый! – восклицал папа. – Наше дело правое, победа будет за нами!

Мама качала головой. Ее успокаивало лишь то, что в условиях кризиса деньги дешевели быстрее, чем накапливались, и пока «мазда» оставалась мечтой. Правда, папа рассчитывал на свой сценарий телеспектакля «Тени как шпалы» (о молодых журналистах). Этот сценарий обещал продвинуть в производство папин московский знакомый, старый писатель Всеволод Глущенко. Он был наш земляк, а потом перебрался в столицу. У Глущенко отец когда-то учился на журфаке и считался «перспективным автором».

Новый сценарий маме нравился больше, чем старый сериал. Но она говорила:

– Именно поэтому его и провалят. Сейчас продюсерам нужна только всякая любовно-детективная мура.

Я сценарий тоже читал, но, как говорится, «не составил конкретного мнения». Местами казалось интересно, а чаще – так себе. И папе я высказывал это откровенно (хотя и осторожно – чтобы не гасить его вдохновение).

Я заправил рубашку под ремешок и покрутился перед мамой, как перед зеркалом.

– Нормально?

– Совершенно ненормально… – вздохнула мама. – Одни ноги да уши…

– А еще умные, выразительные глаза, – напомнил я.

– Глаза голодного Маугли… Почему ты не обедаешь в школе?

– Достаточно, что там травится вчерашними омлетами Лерка.

– Не сочиняй! «Вчерашними»! У вас в школе постоянные санитарные проверки…

– А зачем обедать в двенадцать часов, если в два или три приходишь домой и здесь на плите заботливо приготовленная мамина еда?

– Подлиза… Но сейчас-то ты можешь пообедать, раз уж пришел?

– Сейчас очень даже могу! Потому что после шестого урока у нас еще экскурсия на кукольную выставку… Это Мама Рита придумала для выполнения планов внеклассной работы. Хватило ума…

– Не ворчи. Все говорят, очень интересная выставка. Я в детстве обожала кукольный театр.

– В детстве я тоже обожал…

Мама опять скользнула по мне глазами.

– Судя по твоему «прикиду»… и по твоим разговорам, детство у тебя еще не закончилось.

– Ну и ладно. Я и не хочу, чтобы закончилось…

Я начал перекладывать из школьно-костюмных карманов в «летние» всякую мелочь: проездной билет (в общем-то почти ненужный), карандашик-брелок, плоский старенький (но надежный!) мобильник… Потом глянул на злополучную пятисотрублевую бумажку, она лежала на тахте рядом с брошенными брюками.

– Мама… а эта «деньга»… она ведь случайная, верно?

– Ты на что намекаешь?

– Ну, она будто неожиданный клад… А те, кто находит клад, они же делятся друг с другом, да?

– Любопытное суждение. Но нашла-то клад именно я!

– Но в моем кармане!

– И… на какую долю претендует юный авантюрист?

– На… пополам.

– Нахал.

– Но это же справедливо!

– Ладно, – усмехнулась мама. Вышла и почти сразу вернулась с кошельком. – Вот тебе «справедливость». – Она выложила на стол две сотенные бумажки, потом четыре десятирублевки и наконец две блестящие пятирублевые монетки. – Как в бухгалтерии… Однако скажи, зачем тебе деньги?

– Здрасте! Разве уже закрыли магазин «Книжный мир»?

– Знаю я этот «книжный». Небось отыщешь там какие-нибудь новые «стреляльные» диски.

– Мам, да когда я их искал! Это пройденный этап! От них зубы ноют… Лучше уж кино «Заоблачный остров»… А может, Лерке куплю яйцо с киндером… Ох, да отпусти уж ты ее, а то гудит, гудит…

– Пусть еще погудит, полезно… А тебя сейчас буду кормить.

– Корми, я все съем. Даже вермишель, похожую на червяков…

– Весь в папу-сочинителя… – Мама смотрела на меня и почему-то не уходила.

– Ой, чуть не забыл!.. – Я сгреб со стола деньги, открыл в шкафу ящик и вытащил из мешанины платков и носков прошлогодний треугольный галстук – косынку, сшитую из черной и синей половинок. Продернул под воротник, завязал. – Вот… Классно, да?

– Теперь тебя точно выгонят с уроков.

– Ну мы же договорились! Я глотну пива, а ты…

– Сейчас кому-то отвесят третий в жизни подзатыльник.

– Ну отвешивай… – вздохнул я. – Все равно я буду тебя крепко любить. Всю жизнь…

Мама вдруг подошла сзади, взяла меня за уши, покачала туда-сюда мою голову.

– Всю жизнь… Скоро вырастешь, уедешь в какие-нибудь дальние края и найдешь, кого любить крепче мамы…

– Крепче никогда не буду. Пусть хоть кто найдется… – шепотом пообещал я. Кажется, чересчур серьезно. Вдруг даже в горле щекотнуло…

Мама отпустила мои уши.

– Повяжись полотенцем, а то закапаешь соусом свой наряд…

На улице я сразу окунулся в горячий день. В солнце, в запахи нагретого асфальта, бензина и клейких тополиных листиков. И понял, что ни капельки не стесняюсь своего легонького наряда. Похоже, что встречные поглядывали на меня с одобрением: вот, мол, какая летняя птаха. Я видел в магазинных стеклах, что «птаха» похожа на цаплю. Ну и пусть! Не на гусака ведь и не на пингвина!