В декабре 1905 года, когда Котовский грабил на больших дорогах, в соседнем городке Комрат восстали крестьяне и ремесленники. Они обезоружили и арестовали представителей местных органов власти и десять дней обороняли «Комратскую республику трудящихся». Но отряд Котовского и не думал помогать революционерам, хотя находился в нескольких десятках километров от этих событий. У Котовского были иные цели и задачи… Хотя рассказывают, что Котовский называл свою группу «черноморцами», якобы проводя какие-то аналогии с восстанием на броненосце «Потемкин».

С января 1906 года в банде Котовского уже 15–18 хорошо вооруженных человек, многие из которых действуют на конях. Оружие было захвачено у исправника, который вез винтовки в Оргеев в отделение полиции.

Штаб-квартира банды переместилась в Иванчевский лес на околицах Кишинева. Для Бессарабии это было крупное бандитское формирование, что могло соперничать с самой влиятельной там бандой Бужора, насчитывавшей до сорока бандитов.

Январь следующего года был также не по-зимнему «жарким». Начался он нападением первого января на купца Гершковича в Ганчештах. Однако сын купца выбежал из дома и поднял крик, на который сбежались полиция и соседи. Отстреливаясь, «котовцы» едва смогли унести ноги. 6–7 января банда совершила 11 вооруженных ограблений. Всего с 1 января по 16 февраля 1906 года было совершено 28 ограблений. Случалось, что за один день ограблению подвергались три квартиры или четыре экипажа. Известно нападение Котовского на имение своего бывшего благодетеля, которым владел, после смерти Манук-бея, помещик Назаров. В начале 1906 года за поимку уголовного авторитета Котовского полиция объявила премию в две тысячи рублей. Газеты «Бессарабская жизнь», «Бессарабец», «Друг» смаковали налеты Котовского, изображая его как атамана бандитской шайки, что отличалось крайней смелостью и строгой дисциплиной. Уже тогда, в 1905–1906 годах, «ковалась» легенда о «благородном разбойнике» Котовском».

Говорят, полиция очень долго не могла выяснить имя того, кто возглавляет некую банду разбойников, неожиданно объявившуюся на дорогах Бессарабии. Однако ее предводителя уже тогда называли «опытным и ловким начальником».

«Он появлялся всегда неожиданно, – констатировал Шмерлинг. – Когда Котовского ждали ночью, он появлялся на заре. Его искали в Бардарском лесу, по Ганчештской дороге – он же в это время выслеживал банкира в Кишиневе.

Котовский подобрал себе людей, каждый из которых действовал за десятерых. (…)

Котовский был непреклонен в своих требованиях к богачам. Он всегда знал, кому предъявить счет. Испуганным помещикам, торговцам и ростовщикам он говорил в лицо едкие, правдивые слова об их жадности и жестокости.

«Когда мои соучастники делали обыск у Сериогла, я все время стоял у дверей Сериогла, разговаривал с ним, говорил, что он сам вышел из бедных людей, а между тем обижает таких же бедняков, служащих у него» (из протокола допроса обвиняемого Г. И. Котовского от 26 февраля 1906 года. Смотритель Костюженской больницы Сериогла отличался злоупотреблениями по службе и жестоким обращением с подчиненными).

Котовский часто читал в газетах, как хроникеры искажали правду о его действиях. Ему приходилось даже посылать свои опровержения в газету «Бессарабская жизнь». Нередко приписывали ему поступки, которых он не совершал. Казнокрады пытались скрыть свои преступления, сваливая их на Котовского. Но он каждый раз находил пути призвать таких людей к ответу.

Котовский всегда интересовался тем, как разные слои общества реагируют на его действия. Он знал, что слухи о каждом его поступке, как эхо, разносятся по Бессарабии. Бедняки обращались к нему со своими нуждами; многие искали случая передать ему жалобу на кулака-мироеда, на судью-взяточника, на доносчика. Часто приходилось ему менять свою черную сатиновую рубаху на смокинг, барашковую шапку – на цилиндр или котелок, а высокие охотничьи сапоги – на лакированные туфли. Не только он, но и его дружинники пользовались гримом. Котовский переодевался до неузнаваемости. Когда требовали обстоятельства, он мог выдавать себя то за купца, то за дипломата, то за приехавшего иностранца. Он вынужден был исполнять самые различные роли. Чтобы не выдать себя, он изменял голос, всячески стараясь скрыть свое заикание, становившееся особо заметным, когда он волновался. На собственном выезде, важно восседая в фаэтоне, появлялся Котовский в Кишиневе, останавливался в перворазрядных гостиницах, покупал первые места в театрах, посещал кондитерские и рестораны. Разодетым барином он прогуливался по кишиневским улицам, ожидая встречи с нужными ему людьми. Иногда же под видом бродячего музыканта или точильщика входил за ограду богатых особняков. В его «гардеробе» имелись также мундир городового и монашеская ряса.

Эти маскарады требовали от Котовского особой настороженности и напряжения. Оказавшись в доме богача, он в нужный момент медленно снимал со своих рук лайковые перчатки, а потом тихо, но внятно произносил: «Я – Котовский». Эти слова действовали сильнее всяких угроз.

Исправники, приставы и следователи уже давно вели «дело» Котовского. Папки распухали от разных свидетельских показаний, заявлений «потерпевших» и самых неправдоподобных донесений агентов. Но и Григорий Котовский также вел «учет». У него всегда была под руками небольшая книжечка, куда он записывал суммы, которые он отбирал у богачей и раздавал неимущим».

Как-то сына Котовского, Григория Григорьевича, напрямик спросили о разбойничьей деятельности отца, которая, мол, подпадает под уголовную категорию. Он ответил категорически: «Никогда не соглашусь. Предположим, отец и в самом деле был просто уголовником. Но как тогда объяснить такой факт: после того как он бежал с каторги из Сибири в Россию, он устроился управляющим крупного имения по подложным документам. Казалось бы, получил хорошее место с хорошим жалованьем. Блестяще справлялся со своими обязанностями. Что еще нужно? Но отец вновь начинает грабить богатых. Почему? Что, он уголовник по своему психофизическому состоянию? Конечно, рядом с ним были настоящие одесские бандюги, которые после грабежа получали свою часть (попробовал бы отец с ними не поделиться!). Но свою часть награбленного раздавал окрестным жителям и часть средств переправлял в Бессарабию. Значит, он действительно грабил по идейным соображениям и был своего рода Робин Гудом XX столетия. Это была «экспроприация экспроприаторов». Помнится, в 1940 году, когда состоялось воссоединение Бессарабии с Россией, органы НКВД устроили нам с мамой и сестрой поездку в Бессарабию, сперва в Кишинев, а потом в местечко Ганчешты, где родился и провел детство отец. Мы приехали как раз на торжества открытия первого в Молдавии памятника отцу работы скульптора Б. Н. Иванова. Этот памятник был просто отлит из бетона. (…) Все знали, что приедет семья Котовских. В старом «ЗИСе» мы подъехали к центральной площади Ганчешты. Сейчас это уже процветающий городок, в то время типичное захолустное румынское село. Ко мне подошли несколько местных стариков, стали целовать мне руки, говорили: «Мне ваш отец лошадь дал, забрал у богатых…, а мне корову…» и т. д. Эти старики были живыми свидетелями деятельности отца в 1915–1916 годах. Но главное не это, а жизнь отца после Революции. Если бы Котовский действительно был человеком с уголовными наклонностями, то и после Революции он продолжал бы грабить для собственного обогащения. Но Котовский был уникумом, человеком, у которого вообще не было личной собственности».

В контексте сказанного не менее важно и свидетельство Шмерлинга, которое он не мог просто «высосать из пальца»: «В Кишиневе, в Оргееве, в Бельцах и ганчештской школе Бабенко помнят о том, как неимущие студенты-бессарабцы в 1905–1906 годах ежемесячно получали пакеты с деньгами от неизвестного. Этим «неизвестным» был Григорий Котовский. Жительница Кишинева Рахиль Лукмер вспоминает, как Котовский помог ей деньгами, когда она осталась с маленькими детьми без средств к существованию. Возчик Дубоссарский рассказывает, как однажды зимой в сильную вьюгу он вез несколько женщин в город. Котовский остановил подводу и спросил: