Это было заманчиво, однако для этого требовалось не только повернуть налево, но и резко затормозить — очень резко, иначе просвет между контейнеровозом и скалой не успеет стать достаточно широким; нырнув в эту клином сходящуюся щель, машина Филиппа будет просто расплющена между скалой и массой контейнеровоза. Наехать левым колесом на скалу? Это было бы как в кино; машина начнет переворачиваться, но опрокинуться на крышу не даст контейнеровоз, а стоя на боку машина должна уместиться в щели…

Что поделаешь — не каскадер; к тому же, при торможении может занести еще до спасительной щели. Лобовой удар… или боковой удар… И даже если повезет и он все-таки проскочит в щель, нет никакой гарантии, что сразу же за грузовиком не следует другая машина. На узких горных дорогах за такими тяжеловесами иногда скапливается целая очередь… Нет, мысль о левом нырке приходилось с сожалением, но решительно отбросить.

Оставалось — вправо. Пока грузовик занимал еще не всю полосу, был шанс проскочить справа от него, но тогда нужно было, наоборот, резко ускоряться, иначе места на полосе не останется. Правда, непонятно, сможет ли он сам-то после этого вписаться в поворот… Насколько крут поворот, не было видно из-за контейнеровоза. Если бы Филипп не потратил секунду на замок — ту самую секунду, за которую грузовик выкатился из-за скалы, — он бы успел увидеть поворот… раньше бы начал маневр… а теперь… но какой уже смысл об этом…

Время двинулось снова; Филипп резко переключился на более мощную передачу и до упора вдавил в пол правую педаль. Он успел в последнюю долю секунды. Огромные колеса и металлические бока контейнеровоза страшно скользнули в сантиметрах от бокового стекла. Затем они отдалились, и Филипп понял, что первую часть задачи он выполнил; теперь следовало погасить скорость и выполнить поворот. Он уже оторвал было ногу от педали газа, собираясь перенести ее на педаль тормоза, но в тот же момент длинное тело контейнеровоза кончилось, миновало, открыло обзор, и Филипп увидел, что вторая часть его задачи неисполнима. Поворот оказался слишком крут; вписаться в него было немыслимо. У Филиппа оставалось опять два варианта: или что есть силы тормозить и после заноса падать в пропасть боком, задом, кувыркаясь, ударяясь обо все, что можно, и глядя, как его любимая делается сломанной, страдающей, окровавленной; или же, не снижая скорости, вылететь с дороги по ходу движения — и лететь, как птицы, быть вместе еще, может быть, пять долгих секунд…

Это было прекрасно. Обняв руками маленький, теплый, родной кулачок вместо ставших ненужными органов управления, Филипп завороженно наблюдал за изменением окружающей картины. Пока они не опустились ниже уровня шоссе, он еще успел заметить несколько машин следом за контейнеровозом и порадоваться своей интуиции, удержавшей от поворота налево; успел порадоваться за ребят в кабине контейнеровоза, уже возвращавшихся на свою полосу — наверно, в трансе от пережитого; затем за стеклами замелькали деревья — вначале назад и вверх, потом все круче вверх, все круче; машина не заваливалась передней частью, но падала почти горизонтально, отчего они не видели приближающейся земли, видели только деревья, и в какой-то момент просвет между деревьями опять открыл взору печальный, загадочный замок на недостижимой горной вершине. Слабо блеснули Глазки… И все погрузилось во мрак.

Сид с Марией голышом валялись на крошечном пляже, игрой природы устроенном в складке между двумя острыми, высокими, каменистыми утесами. Царевич, обнаженный тоже и похожий на папуасского мальчика, забавлялся морским дном у подножья одного них. Утесы ограждали покой трех существ точно дозорные, оглядывающие безбрежную гладь; позади они были соединены невысокой грядою, отделявшей пляж от всего остального острова — впрочем, столь же необитаемого, как и пляж.

— У тебя красивое тело, — сказала Мария.

— У тебя тоже, — отозвался Сид. — А что это за цепи на тебе? Почему-то две… и такие разные.

— Да так.

— Толстая очень красива, — заметил Сид.

— Да, — сказала Мария. — Ты был женат?

— Нет.

— Почему?

— Потому что воздухоплаватель. А ты была замужем, Мария?

— Да, — ответила она и, помедлив, добавила: — Этот брак был ужасно несчастлив.

— Жаль, — сказал Сид.

Мария вздохнула.

— Я вовсе не собираюсь расспрашивать тебя о подробностях, — сказал Сид. — Я считаю, что чем меньше знаешь о друге, тем дружба прочней; поэтому я терпеть не могу всякие расспросы; в конце концов, если кому-то очень хочется рассказать, он сделает это без всяких расспросов. А другой послушает это (разумеется, в контексте текущей беседы), а через день-два снова забудет, как не очень-то значимый факт. Ведь это и впрямь менее значимо, чем, к примеру, скорость ветров; а смысл общения, мне кажется, в том, чтобы постоянно представать друг перед другом по-новому.

— Ты абсолютно прав.

— Тебе хорошо со мной?

— Ты даже не представляешь, как мне хорошо с тобой. Наверно, я всю жизнь стремилась именно к этому.

— Тебе нужен мужчина?

Мария задумалась.

— Я еще не знаю ответа на этот вопрос. А тебе, Сид, нужна женщина? Я обратила внимание, что за не столь долгое, но вместе с тем и вовсе не краткое время нашего полета ты ни разу не попытался ко мне приставать.

Сид смутился и перекатился на живот.

— А отчего ты перевернулся? — лукаво спросила Мария. — Уж не оттого ли, что у тебя началась эрекция?

Сид оторвал от песка половинку лица и уставился на нее одним открывшимся глазом.

— Мы еще не обсуждали этих тем.

— Это такие естественные темы, — пожала плечами Мария. — Почему бы не предположить, что мы с тобой будем любовниками? Другое дело — что потом… Я слишком много страдала, чтобы сейчас не дорожить тем, что есть. Люди связаны такими тонкими нитями!

— Да.

— Причем я заметила: чем тоньше нить, тем больше она доставляет изысканного удовольствия; но, сам понимаешь, тем легче ее порвать.

— Да. А у тебя было много мужчин?

Мария рассмеялась.

— Ты же сказал, что не интересуешься деталями.

— Я спрашиваю не об истории жизни, а о твоих сексуальных интересах, предпочтениях и так далее.

— Разве это зависит от количества мужчин? — удивилась Мария.

— А разве нет? — тоже удивился Сид. — Секс не такая вещь, чтобы его изучать по книжкам.

— Это правда, — сказала Мария.

— Но ты, кажется, ушла от ответа на мой вопрос.

— Разве? Я отвечу; но вряд ли ты поймешь мой ответ… С одной стороны, у меня было несчетное количество мужчин — я даже примерно не скажу, сколько их было… а с другой стороны, не знаю, можно ли называть их мужчинами в том смысле, какой ты имеешь в виду. Ведь я, чтоб ты знал, девственница.

Сид с удивлением открыл оба глаза.

— Это шутка, — предположил он.

Мария покачала головой.

— Тогда, — сказал он, — ты права, я ничего не понял в том, что ты сказала. Это своего рода обет?

— Нет.

— Не буду гадать, — сказал Сид, — иначе получится, будто я лезу тебе в душу. А как же твой брак? — спросил он, внезапно вспомнив.

— Но я же сказала тебе, что он был несчастлив. Мой муж погиб; брак длился всего лишь два часа. — Мария нахмурилась. — Я не хочу про это говорить; никогда больше не напоминай мне о моем браке.

— Хорошо, — послушно кивнул Сид головой. — Скажи только, хотела бы ты потерять девственность?

— Ты иногда задаешь хорошие вопросы, — серьезно сказала Мария. — Собственно, ты задаешь те вопросы, которые я сама не решаюсь задать себе.

— Продолжать задавать их?

— Да… только не все подряд.

Сид перевернулся опять на спину, и Мария увидела, что его змей уполз. В ее воображении возник Господин — веселый, благой, притягательный, сжимающий правой рукою не рукоять рычага скоростей, но кулачок Госпожи.

Она почуяла нечто опасное, разлитое над далеким асфальтом. Она насторожилась. Она почуяла запах жженой резины, краски, металла… повела глазами вокруг… и успокоилась, поняв происхождение запаха: отрок, негодник, забавлялся вовсе не природными диковинами, а какими-то шутихами, по случаю купленными в Тенерифе.