— Вот-вот. Жду.

Им повезло, что трасса, вдоль которой лежал Оргас, была на ремонте. Лощеная, предназначенная для туристов обертка здесь лопнула, с жалобным треском поползла по швам, и из-под нее выглянула истинная страна — та, что многими постигается лишь с годами.

И уже на второй день своего тогдашнего путешествия они, вполне как вылезшие на природу обыватели маленького кастильского городка, под ласковый шум приютившей их сосновой рощицы вкушали хамон из недорогой лавки и запивали его местным красненьким за девяносто девять песет. Все было в кайф. Даже жирная пыль цвета охры, то и дело окутывавшая машину, была хороша, обещая скорый асфальт, а затем и прибрежные пальмы.

Ближе к вечеру мнения разделились. Он рассчитывал до полуночи достичь побережья, без сомнения полного отдыхающих, с массой больших и малых гостиниц, зазывающих клиентов наперебой. Она, после Толедо не так уж в этом уверенная, предлагала останавливаться по трассе, да побыстрей. Чика, от заднего своего сиденья унылая, в спор не встревала. Впрочем, спора и не было, так как трасса все никак не предлагала гостиниц; наконец, близ полуночи, фары высветили надпись «Велес», стрелу вбок и долгожданный иероглиф кровати. Филипп повернул.

Через десять минут, поднимаясь по горной дороге, они оказались в центре очередного маленького городка. Теперь стало ясно, почему те городки, что они проезжали днем, казались такими пустынными: они действительно спали, ведь стоял жаркий день; зато теперь, в полночь, настало самое время для развлечения. Главную улицу города запрудила веселящаяся толпа — народное гулянье в прямом, грамматическом смысле; этим людям было здесь хорошо. Машина пришельцев не вызвала ни умиления, ни настороженности. Справляясь у словоохотливых аборигенов через окно, Филипп доехал до гостиницы и остановился.

Гостиница была закрыта. Да работала ли она вообще? Окна были закрыты деревянными планками. «Скажите, — спросил Филипп, выйдя из машины, — эта гостиница будет открыта?» Его вопрос озадачил людей. Будто никто из них даже не знал, что вот этот респектабельный, двухэтажный, каменный дом называется «гостиница». А если они даже и знали название дома, то его назначение оставалось тайной для них. Они не могли взять в толк — как это? разве гостиница может быть открыта? Но они не решались поднять вздорного иностранца на смех и поэтому отвечали в осторожных, уклончивых формулах.

Вокруг звучала музыка и горел яркий свет. Вокруг ходили парочки и большие компании, ездили велосипедисты, с криком бегали дети, мамаши катали коляски с грудными младенцами. Все это было в полночь. Филиппу почудилось, будто он попал в сумасшедший дом. Слабая надежда, что портье запер дверь и пошел развлекаться вместе с друзьями, улетучилась.

В конце концов старая женщина, развлекавшаяся как могла возле церкви, сказала: ищите гостиницу дальше, за мостом. «Где мост?» — спросил Филипп. — «Там», — показала старуха. В ее голосе Филиппу послышалось что-то вещее. Он вернулся в машину и порулил куда было сказано. Моста не было, гостиницы тоже.

Через час они увидели с гор огни кораблей на рейде. Они спрыгнули вниз. Они покатились вдоль моря.

Они увидели пляжи и набережные, наполненные все тем же светом, все такой же громкой, веселой, досужей толпой. Запомнился огромный резиновый домик, разноцветный, надутый воздухом, настежь открытый с двух из шести сторон; внутри домика бесились детишки — прыгали, кувыркались, ходили на голове. Пухлые стены домика ходили ходуном. Было два часа ночи.

Толпы людей стали казаться Филиппу призрачными, как в детстве. Надежда найти ночлег исчезла полностью. Они смиренно прибились к какому-то кемпингу и задремали в своем авто, ожидая рассвета. Их разбудил сторож, чтобы взять за стоянку двадцать песет. Они осмотрелись. Кемпинг стоял у подножья горы. На вершине горы стоял старый замок.

Днем вновь стало реально и хорошо. Средиземное море начиналось за кемпингом. Оно приняло их в свои ласковые объятия, как родных. Они валялись на пляже. В полночь они влились в мир толпы, он перестал быть для них призрачным. На другой день они съездили вдоль побережья и в свете солнца осмотрели тамошние городки. В одном месте, где шоссе пересекало глубокий овраг, они узрели огромный, кружевной, многоярусный мост римской постройки. Два моста, каменный и железный, разделяли с километр расстояния и две тысячи лет; они шли параллельно друг другу. Филипп стал на обочине, чтоб сфотографировать изумительный вид. Перегнувшись через перила сегодняшнего моста, Глазки зорко увидели виноград, растущий прямо в овраге. Глазки с чикой полезли в овраг. Они вернулись наверх исцарапанные, но с огромным пакетом ничейного, крупного, очень вкусного винограда. Они поехали дальше.

Вечером близ их кемпинга появился бродячий цирк и развернулся прямо под окнами. Африканский слон снисходительно угощался травою из рук местных зевак. Чика презрительно фыркнула и принесла из кемпинга винограду. Слон оказался не дураком и немедленно проявил предпочтение. Никогда прежде Филипп не кормил слона; прикосновение его хобота вызывало умильное чувство. Когда виноград был доеден, слон вздохнул и разразился вертикальной струей толщиной с дерево. Струя с силой ударила в землю и рассыпалась множеством брызг.

Путешествие обрело ритм, сделалось дружелюбным. Они ехали дальше — в Малагу, где пробовали сладкие вина в погребке; в Гранаду, где на улочке, ведущей к Альгамбре, Филипп разговаривал с одноруким конструктором гитар; в Севилью, где в плавучем театре на реке Гвадалквивир они смотрели фламенко и общались с танцовщицей по имени Люпе, что родом из Африки. Они и позже много ездили по этим местам, то есть по югу пенинсулы да и по востоку. Только с Кордобой им не везло: всякий раз они попадали туда к вечеру; гуляли, конечно, по тому же Гвадалквивиру, заросшему и неширокому там, но главная ценность — Мескита, средневековая мечеть — рано закрывалась, а наутро дорога звала их вдаль. Не успели… Что ж поделаешь. Ну, и Аллах с ней, с этой Мескитой.

Большой, разноцветный воздушный шар медленно полз над цветущей пенинсулой. Прекрасные виды открывались с его высоты; однако единственный человек, находящийся в плетеной корзине, не любовался этими видами. Глубоко задумавшись, он сидел среди ящиков и мешков, громоздящихся там и сям в корзине, и перед взором его, устремленным вовнутрь себя, проплывали иные места и иные горизонты.

Он вспоминал последнее путешествие — друга, ставшего теперь из настоящего старым, норвежку и даже птицу, хоть он и не любил таких птиц. Как они, с двумя последними, летели в высоких слоях атмосферы, пересекая Атлантику с запада на восток по маршруту великого Фоссетта; как намертво примерзали к перистым облакам из-за каверзы ушедшего на континент антициклона, и лишь российский уполномоченный по Балканам, носившийся над водами туда и сюда, всякий раз вызволял их горячими струями своей мощной машины. Они помрачнели разом, завидев в тумане европейские берега. Там теперь шла война; там гибли живые люди, и воздухоплаватель, сам много страдавший и чувствительный к чужим страданиям, не удержался от слез. Ему полегчало, когда они, наконец, покинули трагические широты, сошли с маршрута предшественника и повернули к северу.

Здесь нижний ветер подхватил их — вначале медленно, а потом все быстрей, увлекаемый дружелюбным Гольфстримом и несущий их прямо по назначению. Шар затрясло на воздушных оврагах — то начались фьорды внизу; звонкий приветственный клич норвежки был хрипло поддержан птицею. Приближалась семидесятая широта, удивительное местечко, где теплая океаническая река сталкивается с дыханием полюса; шар зябко вздрогнул, сжался от холода и медленно начал снижаться. Два непостижимых создания, даже не дотерпев до земли, разом выпрыгнули из корзины, и шар, облегченный, опять ринулся ввысь.