— На этом месте должна быть сенсация, — предположила Марина.

— Взрыв бомбы, — поправила Вероника.

— Ну разумеется, — ухмыльнулась Ана, — должно было взорваться — и взорвалось… Выяснилось, что этот сеньор растратил казенные, то есть клубные деньги; громкий скандал! Впрочем, до суда не дошло — он как-то уладил дело… но от должности был отстранен. Сначала София уверенно заявляла, что он может полностью рассчитывать на ее поддержку в такой тяжелой для него ситуации (хотя она лично тут и не при чем), но очень скоро признала, что они решили расстаться, разумеется как друзья.

— Ага, — сказала Марина и вновь посмотрела на Софию, как бы примеривая к ней все сказанное.

— Обожди, — сказала Ана, — это еще далеко не все. После римских фотографий Мар Флорес с графом Леккио — помнишь? — в прессе промелькнуло несколько фото графа с какими-то еще женщинами, уж не помню с какими, а потом появились фото все того же графа — с кем бы ты думала? — вот с этой самой Софией.

— Неужели? — поразилась Марина.

— Именно так. Впрочем, короткий был роман.

— Ага, — сказала Марина и посмотрела на Софию еще разок, примеривая к ней теперь уже и это. — Никак не назовешь ее обаятельной, — произнесла она наконец свой вердикт. — Милая Соль, — обратилась она к графине, зорко увидев, что та завершила свой боковой разговор, — не скажешь ли, а как нынче дела у Мар Флорес?

— Не так чтобы я уделяла этой дамочке уж слишком много внимания, — улыбнулась графиня, обращаясь уже к ним троим, — но, видно, придется; дела с наследником Альба, кажется, неплохи…

— Так они воссоединились? — ахнула Ана.

— Уже давно; не следишь за прессой, милочка…

— Как же я из России могу следить? — сокрушенно развела руками Ана.

— А через Интернет, — подсказала графиня. — Вы слышали о перепалке наследника Альба с графом Леккио?

— Нет…

— Это было забавно… то есть печально, я хочу сказать… Уже после того как эта сеньора возобновила отношения с наследником — скажем, с год назад — в журналах появились скандальные снимки двухлетней давности: она и граф Леккио в постели. Наследник повел себя весьма достойно: во-первых, дал публичную отповедь графу (впрочем, тот не остался в долгу), затем отвез сеньору в клинику по поводу нервного срыва (где она провела не менее полутора дней), а после этого потребовал от журналистов, чтобы они оставили в покое ее личную жизнь. Из-за этой истории она даже отложила съемки в какой-то новой телепрограмме в Валенсии… Какой позор! — сказала графиня, покачивая головой. — Впрочем, как я уже говорила, сейчас все в порядке; у нее новый дом, который является отражением ее значительной и утонченной personalidad… и я сама видела ее фотографии на фоне будущего герцога Альба… Однако, — забеспокоилась она, обращаясь теперь к Марине, — мы заговорились, а у меня еще множество дел…

— Вы, кажется, намеревались… — выдавила Марина.

— Ах, да, — сказала графиня, и Марина поняла, что она, разумеется, ни на секунду не забывала своего намерения, но лишь теперь, вынудив Марину с жалким видом напомнить ей, окончательно простила ее за эту выходку с газетой. — Идем же! — Она взяла Марину за руку и повела ее сквозь толпу, улыбаясь направо и налево.

Здесь, в окружении десятка блестящих мужчин, разговаривали две дамы: одна — яркая брюнетка в воздушном платье из многослойного вышитого тюля, вероятно работы Эльбаза, украшенным тяжелыми, романтическими, непередаваемой формы бусами не иначе как от Поля Гольтье; другая — не менее яркая шатенка в жакете из кожи питона, темно-красных длинных полуперчатках и слегка расклешенных галифе из оливкового атласа империал. Какой ужас, подумала Марина, пытаясь слегка придержать графиню, влекущую ее за руку; ведь питоновый-то жакет небось тоже от Тимистера… но неужели она не видит? Куда она прет? Однако графиня, видно, знала, куда перла, потому что при виде ее шатенка немедленно закруглила разговор и растворилась средь черных смокингов, в то время как брюнетка, наоборот, сделала шаг навстречу графине и раскрыла перед ней свои объятия. Марина узнала герцогиню Оргас.

— Ваше высочество, — церемонно сказала графиня Соль, — надеюсь, помните? я говорила Вам о своей юной русской подружке…

— Как же, — живо отозвалась дама, — прекрасно помню… Протеже de principe Jorge d’Etver?

— Именно, дорогая; я хотела бы представить тебе ее.

Марина низко склонилась. Герцогиня посмотрела на нее и протянула к ней руку.

— Подойди ко мне, дитя мое.

Марина подошла, намереваясь поцеловать руку герцогини. Краем глаза она заметила, что с крепостной стены свесился папарацци и, расположившись подобно нетопырю вниз головой, готовился сфотографировать эту сцену.

Герцогиня протянула к Марине и вторую руку, слегка притянула ее к себе и с двух сторон коснулась ее лица.

— Ваше высочество, — сказала Марина, — у меня нет слов, чтобы описать свое восхищение вашим туалетом.

— Твой тоже неплох, — милостиво улыбнулась герцогиня. — Тебе нравится в Испании?

— О, ваше высочество…

Прием продолжался.

В тот момент, когда публика начинала рассаживаться по своим столам, калитка в стене отворилась. Марина бросила взгляд в ту сторону и увидела на пороге троих иностранцев, видимо туристов, забредших сюда ошибочно или, может, в поисках ночлега. Их было трое — по виду, семейная парочка с сыном-подростком, одетые простенько, по-дорожному. Конечно, они сразу поняли, что попали не туда, но красивое зрелище, видимо, было настолько притягательно, что они не находили в себе сил сразу же захлопнуть калитку. Марина заметила, что охрана не бросилась выпроваживать незваных гостей — если бы они зашли, их, может, даже посадили бы где-нибудь с краешку, как путников, как в старину, как в сказке…

Странно, подумала Марина. Она не могла найти внутри себя ничего к этим людям — они будто остались вовне ее души. Ведь я и сама совсем недавно была такая, подумалось ей; я должна бы сочувствовать им… но я не могу… Может быть, мне их презирать? Но я не могу и этого…

Она вздохнула. Она знала себя. Свою целеустремленность, работоспособность и так далее. Для нее никогда не было скучных дел. Отчего же так? Ведь все это, такое красивое, начинало ей понемножку надоедать.

Потому что я пробуксовываю, подумала она. Змей, я подвожу князя. Я занимаюсь бестолковщиной. Надо бы написать ему письмо.

Она опять глянула на калитку. Калитка была закрыта. Она еще раз вздохнула и прикоснулась к еде. Стол был неплох — паштет из утиной печенки, бульон-желе с икрой, индюк с апельсинами, баранина в апельсинах и омар в апельсиновом соусе, затем рябчик с капустой, морской черт в трюфелях и беконе, эскалопы из страуса в соусе из сморчков, и вина из Пенедеса, Риохи и Хереса вполне соответствующие; а на десерт предложили обожженные апельсины с корицей и медом — а еще особенно любимый Мариною ореховый флан.

Над молодою женщиной, ослепительно красивой, обнаженной, лежащей на надувном матрасе посреди ласковой голубой воды, завис небольшой вертолет и стал постепенно снижаться. Едва не достигнув водной поверхности, покрывшейся крупной рябью под воздушной струей, вертолет резко взял к дому и опустился на покрытую травой лужайку. Треск вертолета умолк. Дверца его распахнулась, и из нее вышли два одетых в черное человека.

— Мисс Сьёкье *ссон? — спросил тот из них, кто был выше ростом и стройней в талии.

— Подойдите к микрофону, господа, — ответила женщина, — мне отсюда не слышно.

— В таком случае извольте подплыть.

Сьёкье (а это была она), грациозно гребя руками, подплыла к краю бассейна, в то время как двое в черном тоже, со своей стороны, подошли к нему же и встали рядом с пластмассовыми белыми стульями, однако не сели на них.