— Не знаю.

— Из глубин подсознания, — сказала Марина. — Ты постоянно проецируешь себя на Ану, равняешься на нее; впрочем, это естественно, так как ты ее любишь. Поскольку в вашем разговоре она вспомнила об этой встрече, а ты еще вдобавок пересказала мне этот разговор, теперь твоя естественная потребность — сделать то же, что и она, то есть упомянуть эту встречу в беседе со мной как бы уже независимо, от своего собственного лица…

— Это правда, — сказала Вероника. Она вдруг подумала, что делала Вадику заказ, по-обезьяньи воспроизведя давнюю Зайкину фразу о капуччино — фразу, на которую она тогда разозлилась ни с того ни с сего. Она вспомнила, как ей в тот раз стало стыдно за свою мелкую выходку. Какое счастье эта Марина, подумала она. Как ловко и бесстрастно она вскрывает глубинные пласты ее личности… ей, Веронике, никогда не хватило бы логики и решимости вот так безжалостно обозвать себя обезьяной.

— Ты все-таки не безнадежный пациент, — пошутила Марина, и Вероника жалко улыбнулась в ответ. — Теперь понимаешь мысль, да? Раз уж ты непринужденно вспомнила тот давний разговор, полагалось бы рассказать о нем полностью; однако вряд ли это полезно, так как прошло столько времени и изменилось столько вещей, что ты не расскажешь о нем иначе как в своей очень личной интерпретации. Вот если бы у нас была его магнитофонная запись… было бы интересно сравнить. Но у тебя же нет такой записи?

— Ай да вопросец… Я что, агент?

— Ну, мало ли… Может, ты настолько любишь ее, что записываешь свои с ней беседы на память.

— Хм.

— Значит, записи нет, — заключила Марина. — Что ж; в таком случае я должна задать вопросы о фактах — если не будешь врать, ответы на них позволят нам воспроизвести хотя бы основную суть того разговора.

— Да что ты прицепилась к тому разговору? Я тебе даже не успела рассказать о своем червячке!

— Странно, — пожала плечами Марина. — Я же спросила тебя: «это все»? Ты сказала — все.

— О разговоре, — подчеркнула Вероника. — Я сразу сказала — о разговоре. Но не о червячке.

— Ну что ж, — опять пожала плечами Марина. — Расскажи о червячке, если ты считаешь это важным.

— А разве это неважно? Я думаю, в этом суть.

— Суть чего?

— Чего, чего… Проблемы!

— Не тебе судить, в чем суть проблемы, — строго сказала Марина. — Мы что, сплетничаем? Если хочешь знать, я готовилась к этой встрече. Столько перекопала источников! Кстати, вовсе не одного только Фрейда; оказалось, современный психоанализ уже далеко от него ушел. Впрочем, ничего такого о себе я сказать не хочу; ты же знаешь, я никогда этим не занималась… но коли уж решили, изволь подчиняться правилам. Ты рассказываешь — я слушаю. Я спрашиваю — ты отвечаешь. А в чем суть чего, это не твое дело; а если тебе так не нравится, допиваем вкусненький «шеридан» и заканчиваем на дружеской ноте.

— Все, — сказала Вероника, — молчу.

— То-то же.

— Можно закурить?

— Валяй.

— А ты, кстати, сама никогда не куришь?

— Нет, — сказала Марина, будто раздумывая.

— Кажется, ты не прочь попробовать.

— Представляла себе это… Нет, нет.

Вероника закурила, испытывая некоторую досаду от провалившейся попытки совращения.

— Да что этот «шеридан»! — махнула она рукою. — Дорогущий, а толку с него… Может, врежем как следует? По крайней мере я усыплю противного цензора, который сидит у меня внутри и мешает сеансу.

— Этак все психоаналитики были бы алкашами, — не вполне уверенно заметила Марина, — со своими пациентами заодно.

— Ну, ради первого раза…

— Ну давай.

— Здорово! — обрадовалась Вероника. — Вадик!

— Ась?

— Нам бы чего покрепче.

— Водочки-с? или типа виски?

— Скажите, — спросила Марина, — нет ли у вас случайно ликера «Старый Таллин»?

Вероника глянула на нее с некоторым интересом.

Вадик потупился.

— Чего нет, того нет, — сказал он, скроив убийственно печальную рожу. — По этой тематике могу предложить, однако, «Рижский Черный Бальзам». Градусов не меньше…

— Его разве не в кофе? — удивилась Вероника.

— Мэм! — воздел руки Вадик. — Это вопрос индивидуального вкуса! Одни льют в кофе, другие — так!

— Не называйте меня «мэм».

— Понял вас, — с гротескной серьезностью склонил голову официант. — Два «Рижских»? Безо льда?

— Безо… да побольше.

Вадик ушел, размышляя о причудливых пертурбациях потребительских настроений.

— Ну-с, — сказала Марина, — продолжим. О чем хочешь рассказывать — о червячке? или о том разговоре?

— Командуй сама, — сдалась Вероника.

— Тогда следуем моей линии, — решила Марина, — то есть о разговоре; к червячку еще подойдем. Повторяю вопрос, на который ты мне не ответила: какие именно проблемы Аны вы обсуждали тогда?

Вадик вернулся с двумя высокими рюмками, почти до верху наполненными легендарным напитком. Вероника несколько нервно закурила. Вадик улыбнулся и ушел. Вероника тут же схватила рюмку и безжалостно, одним махом, влила в себя половину ее содержимого.

— Вот чего мне не хватало, — сказала она через десять секунд, удовлетворенно прислушиваясь к своим ощущениям. — Понимаешь, ее проблемы были связаны с тобой; вот почему мне так трудно было ответить.

— Со мной? — удивилась Марина. — Я уже была?

— Первый день… или второй день… да, ты как раз появилась… и должен был вернуться Филипп…

Вероника опорожнила рюмку. Это не предательство, подумала она; я делаю это ради нас… и во всяком случае я говорю это не какому-то мутному извращенцу, а твоей служанке, твоей наперснице, преданному тебе существу.

— Она очень страдала. Она никогда… она уже давно не ревновала Филиппа, отучилась его ревновать… а тут ты.

— Видишь, как важно, — заметила Марина. — Ты ведь тоже поначалу ужасно ревновала меня к ней.

— Да, — подтвердила Вероника. — Но она страдала вовсе не от своей внезапно вспыхнувшей ревности… точнее, она страдала именно от нее, но не от нее как таковой, а от того, что она появилась.

— Вот как.

— Да. Это было для нее неожиданно, неприятно, и даже стыдно и унизительно. Она как бы потеряла часть уважения к себе; вот такая-то и была у нее проблема.

— Это все? Других проблем не было?

— Вроде нет.

— Но ты все время употребляла множественное число.

— Правда? — удивилась Вероника и поискала взглядом Вадика, чтобы заказать что-нибудь еще, но не нашла и, успокоившись, затушила сигарету. — Почему ты не пьешь бальзам? Может, поделишься?

Марина взяла пустую рюмку Вероники и осторожно, над полом, перелила туда половину своего.

— Спасибо.

— А больше вы на эту тему не говорили?

— Как не говорили, — поморщилась Вероника. — Собственно… благодаря этому мы и стали… близки… Послушай! — воскликнула она, пораженная неожиданной мыслью, — а ведь не будь тебя, у нас бы ничего не было! Если бы она не плакала, не нуждалась в утешении, у меня никогда не хватило бы смелости ею овладеть… сказать по правде, в то время я даже не осознавала своего желания.

— Это важный факт, — сказала Марина, — я имею в виду не свою роль, конечно, а твое латентное желание. Запомним; продолжай.

— О чем?

— Ты упомянула, что она плакала.

— О!.. в три ручья…

— А ты ее утешала, да? И возбудилась?

Вероника вздрогнула.

— Ты меня поражаешь все больше и больше, — промолвила она, глядя на Марину чуть ли не со страхом. — Ты необыкновенно умна. Как ловко ты размотала эту ниточку! Но я-то хороша… как я сама могла об этом не вспомнить? Конечно! все было именно так! Я ее утешала… помогала в беде… и как же она после этого может сейчас говорить, что принципиально не хочет от меня никакого утешения и никакой помощи!

— Стоп, — подняла руку Марина, — опять начинаешь рассуждать; этого не надо. Расскажи лучше про своего червячка.

— Если уж продолжать эту бесконечную проекцию, то мой червячок похож на тогдашнюю Зайкину проблему, — задумчиво сказала Вероника. — Меня почему-то задело это ее высказывание. Я усмотрела в нем ее стремление дистанцироваться от меня… оградить какие-то свои сферы…