— Ну и дураки, — перебил Сида в этом месте старина Эбенизер, — нужно было зайти в любой клуб подводного плавания, каких здесь хватает, да и выковырять бочонок из-под воды. Дамбу закончили в шестнадцатом году; стало быть, прошло всего-то восемьдесят с чем-то лет — не такой это срок, чтобы доброму бочонку прохудиться. Уж мне ли в бочонках не знать толк!

— Мы так было и подумали, мистер Стамп, — сказал Сид. — Конечно, вы уже поняли, почему я говорю «мы»? потому что мой друг — это и есть Вальдемар П., а ваш покорный слуга — не кто иной, как младший Франсиско…

— Ага! — воскликнул старина. — По правде говоря, я уже давно заподозрил именно это — иначе откуда бы тебе знать столько подробностей?

— Так вот, что касается подъема бочонка из-под воды, то я просто упустил эту подробность разговора с касиком. Дело в том, что он категорически отказался открыть нам это место, мотивируя отмену всех договоров обстоятельствами непреодолимой силы (в данном случае так называемой Большой Водой). Мы поняли, что не зря индейцы прослыли коварными и весьма изобретательными.

— Попробуйте сказать такое на людях, — проворчал Эбенизер. — Вас живо в кутузку упекут.

— Спасибо, что предупредили, — церемонно склонил Сид голову. — Но мой рассказ окончен; надеюсь, я дал исчерпывающий ответ на ваш вопрос?

— Вполне. Значит, вы так и не добыли бумаг.

— Увы.

— И эта красавица не пойдет за тебя замуж.

— Увы…

— Жаль, — сказал Эбенизер.

Воцарилось молчание.

— Нужно признать, мистер Сид, — заговорил старина через какое-то время, — что твой рассказ тронул меня; под конец я уже, можно сказать, горячо ему сочувствовал. По справедливости я должен бы извиниться, что то и дело подавал признаки нетерпения… вот только одного не пойму — при чем здесь страус?

— Страус? — ошеломленно переспросил Сид.

— Ну да, страус. Вы же утверждаете, что он ваш? Из рассказа я не понял, каким это боком.

Сид помолчал.

— А почему это я должен был рассказывать про страуса? — вскричал он с интонацией самозащиты и очевидно не желая признать, что про страуса он вовсе забыл. — Вы какой вопрос задали? Вы спросили, откуда мы; при этом страус в собирательном смысле отнюдь не подразумевался. Я и ответил… исчерпывающе, как вы сами признали… а поскольку про страуса это совсем другая история, теперь уж ваша очередь рассказывать, масса Эбенизер.

— Как моя? — изумился старик.

— А что же вы думаете, — пришел Вальд на выручку выдохшемуся другу, — вам совсем-таки нечего нам рассказать? Между прочим, у нас тоже поднакопилось вопросиков… например: почему у вашего города такое странное имя. Мы ожидали, что вы разъясните нам.

— Так я и знал, что этот проклятый вопрос будет задан! — моментально взъярился старина. — Ну конечно; только идиот не заметит такого! А что бы вам не пойти в мэрию и не спросить у тамошних чинов: «Господа, почему вы живете в городе с таким дурацким именем? Как это вас угораздило, а? А не боитесь ли вы, что от такого имечка кто-нибудь попросту спятит — так ли богата ваша казна, чтобы выдержать громкий процесс?»

— Мне показалось, — осторожно заметил Вальд, — что вам не очень-то по душе это имя.

— Не очень-то по душе! — саркастически воскликнул старик. — Да я его терпеть не могу; я уж давно бы уехал в Кентукки из-за одного этого, если б умел сдаваться. Но нет; не таков, не таков Эбенизер Стамп! Уж он — в отличие от некоторых — истинный патриот здешних мест; уж он добьется восстановления справедливости!

— Но вы заинтриговали нас, — сказал Вальд. — Я вижу, здесь кроется какая-то тайна. Что же все-таки произошло?

— Стыдно такое рассказывать, — сказал Эбенизер с горечью в голосе, — а без бутылки и вообще невозможно. Кто со мной?

Вальд и Сид одновременно встали.

— Ну так вот, — сказал старина, когда была открыта новая бутылка амонтильядо, — город раньше назывался Горячие Ключи. Как правильно заметил мистер Сид, эти самые ключи когда-то были индейским секретом, и мне особенно жаль, что Кампоаморов вынудили покинуть эти места — не то приток ревматиков начался бы гораздо раньше, и глядишь, бойкому шоумену не удалось бы так запросто обдурить целый городок. Но — все по порядку. Ваше здоровье, джентльмены…

Началось с обычной радиопрограммы, игры. Так она называлась — «Правда или Последствия». Название само по себе довольно глупое, но для радиоигры ведь любое сойдет, верно? Ведь это развлечение и не более того. Даже если это очень удачная и известная игра, она все равно останется всего-навсего развлечением.

Люди на многое горазды, лишь бы славы достичь. Кто-то убивает Леннона… кто-то, как флагом, машет обструканным платьем перед толпой… а если ты шоумен и заболел манией величия, что ты тогда делаешь? Ты берешь в руки свой fuckin’ микрофон и вещаешь в него: «Эй, Америка! Я самый лучший; я сделал передачу, которую слушают все и которой уже десять лет. Америка! Какой из твоих городов согласен переименоваться в название моей игры? Коли такой найдется, я начну оттуда вещать, и вместе мы прославимся еще больше!»

На беду, не всем людям хватает здравого смысла. Не все могут сказать зарвавшемуся шуту: «Ты, парень, небось спятил от своего нервного бизнеса… забери лучше потихоньку назад свое дурацкое предложение и не срамись!» Вместо того, чтобы сказать так, они совещаются в высоких креслах, куда посадил их народ, и говорят: «О, это нам подходит! Мы всю жизнь только и думали, как бы переназвать город. Ведь это же единственная наша проблема: Горячие Ключи — как банально! да таких в Америке полным-полно… То ли дело — Правда или Последствия. Глуповато звучит? зато необычно».

Ну, Эбенизер Стамп, в ту пору еще молодой, но уже борец за справедливость — Стампы-то кентуккийцы по происхождению! — взял винтовочку наперевес, пошел в мэрию, попытался образумить нескольких идиотов.

«Эй, выборные чины! — сказал им Стамп. — Что за моча ударила в ваши головы? Где ваши, извините, идейные устои? Ведь вы живете в стране великих людей! Эдисон изобрел фонограф, Белл — телефон, Форд — конвейер и так далее. Уж небось это покруче, чем даже самая распрекрасная радиоигра. Но разве мистер Эдисон предлагал какому-нибудь городу сделаться Фонографом? Мистер Белл разве говорил: а вот не желаете ли переименовать свой город в Телефон? Хотя эти названия звучали бы уж точно красивей, чем Правда или Последствия. Желаете спорить?»

«Мы согласны, что Правда или Последствия — это не Телефон, — разводят они руками, — однако не наша вина, что мистер Белл не предложил назвать город Телефоном. Предложил бы — может, мы бы и назвали; а так, сам видишь, выбор невелик».

«Эх, вы! — говорю. — Да мистеру Беллу и всем остальным и в голову не пришло бы предлагать такое, потому что они были истинно великими; они-то уж знали, что мать История сама расставит все по своим местам. А вы собрались потрафлять выскочке, фигляру…»

«Мистер Эдвардс вовсе не фигляр, — отвечает тут один из них, — а весьма уважаемая фигура на почве шоу-бизнеса. И чем он хуже того же Эдисона? По крайней мере, первый встречный на улице вряд ли скажет тебе, кто такой Эдисон, а уж Ральфа Эдвардса всякий знает».

А другой добавляет:

«Да и что толку нам называть город Конвейером или Телефоном? Отломится ли нам от Форда или от Тако Белл хоть что-нибудь? Фигу. А вот мистер Эдвардс широко осветит смену имени в национальных газетах и начнет отсюда вещать; мало того что это привлечет инвестиции, одних туристов нахлынет — чуешь сколько?»

«Это еще бабушка надвое сказала, — говорю. — Вот ревматики, те уж точно подумают, что хана ключам… да и поедут купаться в другое место».

«Не надо ля-ля, — говорят. — Мы все посчитали».