«Я тоже не замечала».

«Но теперь я их вижу. И я уже не могу встать».

«Давай вместе, а?»

«Нет. Ты начнешь страховать меня, забудешь об осторожности и разобьешься».

«Может, меня поймают», — пошутила я.

«Не поймают, — сказал Фил. — Разве ты не заметила? Они ловят только своих».

Мы немного посидели молча.

«Ну, хватит капризничать», — сказала я как бы сердито. Я подумала, что он ведет себя как маленький мальчик; если я проявлю некоторую строгость, может быть, это подействует… ну, как на маленького мальчика, понимаешь? Такая вот педагогическая психология.

(При этих словах Ана не удержалась, чтобы не глянуть на Марину, свой медицинский авторитет; и Марина едва заметно кивнула.)

— Итак, я сказала: «Хватит капризничать». Я поднялась и взяла его за руку. Я попыталась оторвать его от ступеньки и не смогла. Я посмотрела на него и увидела, что он белый как мел. Ему было дурно; он еле держался, чтобы не растянуться на лестнице; я испугалась, что в таком состоянии он, чего доброго, и впрямь свалится в дыру.

Я растерялась.

Сверху спускалась какая-то шумная группа. Люди смеялись, что-то оживленно обсуждали между собой; почти каждый из них держал в руках видеокамеру. Они вежливо остановились перед нами, все еще смеясь и как бы между делом ожидая, что мы встанем и пропустим их вниз.

Я встала. Фил не встал.

Смех и оживленный разговор смолкли. Некоторые из людей, не глядя на нас, прошли мимо. Некоторые не хотели идти. Вообще-то вниз было идти гораздо страшнее, чем вверх, потому что видишь перед собой гораздо больше этих дыр, ведущих в никуда; к тому же среди спускающихся я заметила молодую женщину с ребенком. В отличие от давешнего бесшабашного папаши, эта женщина несла ребенка не на плечах, а за плечами, как носят рюкзаки. Неэтично, неправильно было вынуждать эту женщину идти вдоль зияющих над бездной дыр.

«Эй, — сказала я, — давай пропустим людей».

«Нет», — сказал он.

«Можно прижаться к столбу. Обнять столб руками».

«Нет».

«Извините, — сказала я тогда этим людям. — Видите, ему плохо. Вам нужно идти здесь», — я показала, где. Мой испанский все-таки еще был совсем никудышным.

Они не понимали меня, смотрели на нас обоих неприязненно, а некоторые вовсе отводили взгляд. Тоже каталонцы, подумала я. Естественно: Барселона — для каталонцев. Потом мне пришло в голову, что каталонцы вряд ли стали бы в своей родной Барселоне ходить с таким большим количеством видеокамер. Наверно, подумала я, это все-таки не каталонцы. Я пригляделась к ним повнимательней и, несмотря на то, что чуть ли не все они пользовались очками, заметила, что у них узкие глаза.

Небось, японцы, поправила себя я.

«Извините», — повторила я по-английски… насколько же это было мне проще тогда! Я вмиг объяснила им, что происходит, и их лица добрели на глазах. Они начали шумно обсуждать ситуацию. Я удивилась. Прежде я думала, что японцы — сумрачный, заносчивый народ; я еще не знала, что японец в Японии и японец вне ее — это два совершенно разных человека.

«Нужно отхлестать его по щекам», — сказал по-английски самый резвый японец, который прошел мимо нас первым.

«Нужно стащить его за ноги», — сказал самый маленький японец, нерешительно стоявший выше всех.

«Нужно сделать ему укол», — сказал самый тучный и, видимо, самый важный японец.

Я с тоской подумала о Сашке. Мы сильно задержались в башне; чего доброго, он мог пойти нас искать. Я начала ругать себя за скупость. Почему я дала ему лишь триста песет? Надо было дать пятьсот… Между тем в группе, продолжающей громко спорить по-японски, выделилась пожилая дама, очень уверенная в себе; после нескольких произнесенных ею слов остальные японцы стали, держась за столбы, осторожно выглядывать в бездонную шахту. Возвращаясь в прежнее положение, они удивленно цокали языками, будто открывали нечто новое для себя, и продолжали спорить, но значительно тише.

«Простите, — обратилась я к пожилой даме, — мне показалось, Вы предложили что-то толковое».

«Я предложила обвязать его длинной веревкой и спустить вниз через эту дыру, — ответила дама и невозмутимо показала, как именно она бы это сделала. — Если двое из нас сейчас сойдут по лестнице вниз, то один сможет быстро вернуться вместе с веревкой».

«А зачем двое?» — спросила я.

«Второй должен остаться внизу и предупреждать людей, чтобы сюда пока что никто не ходил».

«Но предупреждать могут и испанцы…»

«Что Вы, — улыбнулась мне японка, — должно быть, Вы совсем недавно в Испании?»

«Да».

«Это заметно. Видите ли, испанцы не могут выполнять поручений; они очень милые люди, но они или забывают, или увлекаются чем-то другим».

«Вот как… А каталонцы?»

Японка подумала.

«Пожалуй, Вы правы, — признала она, — каталонцы внушают больше доверия».

Тут я сообразила, что мы обсуждаем какой-то малореальный, фантастический план. Я представила себе Фила — бесчувственного, болтающегося на веревке посреди шахты — и мне едва не стало дурно самой. В этот момент по шахте мимо нас пронеслись, один за другим, два знакомых скандинава; при этом летящий впереди старался извиниться перед своим последователем. Вежливость иногда вредит людям, подумала я. Если бы в тот раз небрежному скандинаву не сказали: «к вашим услугам», а всыпали бы по первое число, он был бы, может, поосторожней и не вывалился бы вдругорядь, вдобавок увлекая за собой спутника. Теперь же они оба вполне могли и разбиться — кто знает, найдутся ли внизу соотечественники, чтобы их уловить?

Пока я раздумывала о скандинавах, вниманием группы японцев овладела женщина с малышом за плечами — по правде сказать, самая худенькая и невзрачная из всех. Она что-то говорила, показывая в сторону стены, и все остальные понемножку смолкали.

«Что эта женщина говорит?» — спросила я у своей пожилой собеседницы.

«Когда мы стояли на смотровой площадке, — ответила та, — сверху спустился воздушный шар и бросил свой якорь прямо на площадку — уцепился за нее, как, знаете ли, морской конек. Митико-сан говорит, что могла бы попросить воздухоплавателя снизить свой шар немного еще; таким образом, если Ваш муж сумеет спуститься до первого же балкончика (который отсюда совсем недалеко), то с этого балкончика он перешел бы прямо в корзину».

«Но как добраться до балкончика?» — спросила я.

«Именно над этим все мы сейчас и думаем; если, к примеру, он бы смог пересесть на следующую ступеньку вниз от него…»

«А потом — на следующую», — догадалась я.

«Да. И так далее».

«Это гениально, — сказала я. — И… знаете? Не нужно никакого воздушного шара. Мы просто доберемся таким образом до балкончика и присядем на нем; вы все пройдете, а потом мы уж сами как-нибудь дальше».

Дама объяснила всем остальным содержание нашей беседы. Японцы дружно поаплодировали сообщению и стали поздравлять нас со столь удачно найденной мыслью. После этого план был приведен в исполнение. На каждую новую ступеньку Фил перемещался все увереннее, а когда сбоку от нас — теперь уже слева, как ты понимаешь — опять появились низкие столбики, он и вовсе нашел в себе силы встать на ноги; при этом японцы, восхищенно глядя на него, поаплодировали вторично.

«Дух этого человека очень могуч», — громко сказал тучный японец и поклонился.

Фил вымученно улыбнулся и прижался к высокому столбу, пропуская всех японцев под стеною (хотя здесь-то уже особой нужды в этом не было); и каждый японец, проходя мимо него, отвечал ему вежливой улыбкой и уважительно кланялся.

Восточные церемонии, подумала я с некоторой неприязнью, уверенная, что в глубине души они смеются над ним. Но пока они проходили, рядом со мной остановилась пожилая дама, моя недавняя собеседница, и сказала мне следующее: «Наверху так хорошо! Глядя то, как Ваш муж преодолел себя, мы уверены, что в следующий раз вы с ним уж точно доберетесь до площадки; желаем Вам, чтобы это случилось как можно скорей». Я поглядела на нее и вдруг поняла, что уважение японцев было полностью искренним. Это меня удивило больше всего; и даже сейчас, через столько времени, это так и осталось для меня самым удивительным из всего, что я видела в башне.