Собственно, это было первым, что произошло после долгой, мучительной для всех и весьма театральной паузы. Ситуация немедленно обрела движение и звук. Ана лихорадочно захлопотала над распластавшейся поперек кабинки подругой, пытаясь привести ее в чувство и делая это, надо признать, довольно бестолково; Марина, наоборот, действовала со штатной четкостью профессиональной медсестры. Стремительно вторгшись в прежде запретную зону кабинки, она проверила пульс и зрачки пострадавшей и, убедившись, что опасности нет, кратко скомандовала: «в постель». Вдвоем с Госпожой они подняли бесчувственное тело и не без труда переместили его в постель, смятую, но зато разобранную будто в ожидании именно этой оказии. Марина накрыла пострадавшую одеялом и пошире раскрыла окно, в то время как Госпожа облачилась в купальный халат. За считанные секунды все сделалось приторно надлежащим: дама без чувств — в постели; дама из душа — в халате; домработница-медсестра в передничке оказывает первую помощь.
— Как она? — спросила Госпожа.
— Возможно, ушиб, — сказала Марина и попыталась найти на голове пострадавшей шишку, но так и не нашла. — Во всяком случае, ей нужно полежать… Удачно, — добавила она, — что пол там пластмассовый. Был бы чугунный, тогда бы… а так…
— Боже, — сказала Госпожа по неопределенному поводу. И тут же беспокойно спросила: — А когда она придет в себя?
Марина пожала плечами.
— Можно хоть сейчас… если есть что-нибудь вроде нашатырного спирта… Хотя, — скромно заметила она, — лучше бы ненадолго оставить ее в покое.
— Да… пожалуй… — медленно согласилась Госпожа.
Они посмотрели друг на друга и одновременно улыбнулись — очень-очень слабо, едва-едва, только чтобы дать понять друг другу, что, может быть, ничего страшного не произошло. Чтобы Ана подумала, что — может быть? — с Мариной не обязательно расставаться. А Марина чтобы подумала, что — может быть, змей! — Госпожа подумает именно это. С этим можно будет жить, подумали обе. В конце концов, это ее личная жизнь — ее, Аны, Госпожи; кто такая Марина, чтобы судить ее или вмешиваться? Ничего не случилось, беззвучно сказали они друг другу. Ничего не было? — ну, это не так, это было бы нетерпимой фальшью — ясно, что было, и ясно, что будет, но так же ясно, что это не должно иметь никакого значения ни для Аны, Госпожи, ни для Марины.
Ни для Вероники, которая тем временем приходила в сознание — впрочем, отнюдь не спеша. Несколько минут она продолжала имитировать обморок, пытаясь сделать то же самое, что и Марина незадолго до того, то есть осмыслить ситуацию и найти какой-нибудь выход. Она ничего не слышала и поэтому не могла даже приблизительно предположить, что происходит вокруг. Она не знала, сколько пробыла без сознания. Она ощутила себя в постели и заключила, что стыдно хлопнулась в обморок прямо в душе; под силу ли Зайке было ее перенести? Без сомнения, ей помогла та, русалка. Боже… какой позор… Что было потом? Почему не слышно звуков? Может быть, Зайка уже выгнала русалку из дома? А что, если они — ее возлюбленная с наглой русалкой — просто бросили ее, как ненужный хлам? если, захваченные всплеском эмоций, они уже уединились где-нибудь в комнате для гостей? Она боялась открыть глаза — боялась потерять возможность недолгого размышления… или, может быть, увидеть на талии своей возлюбленной русалкину руку…
— Смотри, — сказала Ана, — мне кажется, она приходит в себя. Видишь — веко дрогнуло…
Конечно, Марина видела не только дрогнувшее веко. Она поймала момент, когда незнакомка очнулась; однако, угадав, что с ней происходит — уж ей-то это было несложно угадать — она не спешила поделиться с Госпожой своим открытием. Теперь же, раз Госпожа сама проявила похвальную для дилетанта наблюдательность, ей оставалось лишь ретироваться — опять же, как несколько дней назад из кухни с нагим Господином.
Она очень надеялась на то, что безмолвный их диалог с Госпожой возобладает над аффектом немой сцены в душе и, таким образом, она не будет изгнана. Правда, оставалось еще неучтенным будущее влияние незнакомки — пока еще безымянного и, возможно, враждебного Марине существа. Может, не стоит пока что оставлять их одних — например, с сожалением констатировать сотрясение мозга? Заманчиво… но глупо; если незнакомка настроена против нее, все равно будет вызван врач, и ее положение только ухудшится.
Что ж, подумала она с легким вздохом, действительно пора сматываться; единственное, что еще полагалось бы сделать — это попытаться умаслить незнакомку, сделать ей маленький прощальный презент. И она сказала:
— Ей действительно лучше, волнения позади; но все-таки она еще в шоке. Я, пожалуй, здесь больше не нужна… позанимаюсь делами… а Вы приспустили бы здесь штору да и посидели рядышком.
— Может быть, все-таки… — нерешительно предположила Ана.
— Нет, — слегка улыбнулась Марина. — Думаю, все будет хорошо. — В последнюю фразу она вложила максимум тепла, и ей показалось, что Ана поняла это.
Обернувшись с порога, она добавила:
— Если вдруг что-то понадобится, я — внизу.
* * *
Вслушиваясь в ровное дыхание Вероники, Ана сидела рядышком, как велела домработница-медсестра, и время от времени приоткрывала одеяло, чтобы проверить, не холодно ли среди повлажневшего белья ее бедной любовнице. С каждым последующим разом она откидывала одеяло все дальше и на все более долгий срок, любуясь большим, красивым телом Вероники и начиная испытывать вожделение. Внезапно ей пришло в голову, что следовало бы растереть Веронику. Она встала и принесла из ванной махровое полотенце; однако не успела она сделать первый пасс, как Вероника открыла глаза, схватила ее за руку, приподнялась и уставилась ей в лицо испытующим, требовательным взглядом.
Слова были излишни. Нежными прикосновениями губ и рук Ана успокаивала подругу, такую красивую и большую, но такую глупенькую; Вероника тихо плакала от счастья и от стыда за то, что позволила себе усомниться. Акта не было; оргазма не было; совокупное их существо было снова разобщено в пространстве спальни и объединено в пространстве космоса. Все было хорошо между ними, и мысль каждой из них понемножку понизилась, приземлилась, спустилась по лестнице туда, где занималась своими делами домработница-медсестра, русалка Марина.
Она не избавится от нее, подумала Вероника. Она успокоила меня, но все равно ей не постичь глубин отчаяния, в которые я погружалась. Зато, похоже, я постигла страдание, которым она пыталась поделиться со мной… попала в ту же психологическую ловушку… Я должна доверять ей, и я доверяю… я не могу оскорблять нас обеих недоверием, и сегодняшний случай порукой тому… но почему, почему тогда я так неспокойна? Я доверяю… но, увы, эта картина так и стоит перед моими глазами: я вижу, как русалка будет ходить здесь, как будет показывать ей свое лицо, свои руки и ноги, будет разговаривать с ней… будет шутить… И все это время в глубине ее души будет дремать воспоминание о том, как русалка смотрела на их близость… и как она смотрела… и, конечно, настанет момент, когда она соблазнит ее… Кто — она? Кого — ее? ах, неважно… настанет момент, когда они соблазнят друг друга…
— Я запуталась в тех же тенетах, что и ты, — грустно сказала она. — Психоаналитическая проблема… помнишь?
— Да, — улыбнулась Ана. — Я понимаю тебя.
— Теперь я тоже тебя понимаю…
— Теперь я должна тебя успокоить?
— Теперь я понимаю, что никто меня не успокоит… даже ты… Только я сама могу себя успокоить.
Странная мысль вдруг пришла Веронике в голову.
— Выходит, все это время после наших бесед ты так и не была спокойна? Выходит, мне только казалось, что я успокоила тебя?
Ана опять улыбнулась.
— О… дорогая, любимая… прости мне мою душевную слепоту… Насколько ты действительно мудрее и совершеннее…
— Прекрати, — сказала Ана. — Если бы я не заплакала тогда в кофейне… если бы ты, проявляя заботу, не отвела меня домой… мы бы так и не были вместе.
— Да, да… говори еще, успокаивай меня, милая…
