Словом, Кейт с радостью оставил Палермо и направился к кораблям, запирающим выходы из занятой французами Мальты. Нельсон, его сопровождавший, тоже, казалось, ожил на море. В особенное возбуждение пришел он, когда 18 февраля 1800 года, находясь на борту своего флагманского судна к югу от Сицилии, услышал возглас впередсмотрящего, предупреждающего о появлении неизвестного корабля. Им оказался «Щедрый», участвовавший в абу-кирском сражении. Нельсон приказал своему флаг-капитану Эдварду Берри начать преследование: «Сэр Эдард (так Нельсон произносил имя «Эдвард»), пусть «Молниеносный» летит как на крыльях!»

И «Молниеносный» рванулся вперед, но не так быстро, как другой корабль английской флотилии, «Нортумберленд», готовый обойти его. «Ни за что, сэр Эдард! Вы же сами прекрасно знаете, «Щедрый» может капитулировать только перед флагманом. Мы должны обогнать «Нортумберленд» — и мы его обгоним».

Сэр Эдвард заметил: у Нельсона трясется культя — верный признак напряжения и гнева, обрушившегося на сей раз на явно замешкавшегося старшину-рулевого: «Эй ты, подлец, чего зеваешь? Сэр Эдард, а ну-ка вызовите вашего лучшего рулевого!» Но когда заговорили пушки «Щедрого», а английские канониры открыли ответный огонь, Нельсон вновь обрел хладнокровие и, по словам мичмана Парсонса, начал обнаруживать именно ту участливость и доброту — так редко проявлявшуюся в последние несколько месяцев, — которая и принесла ему любовь офицеров и матросов, служивших под его командой.

«Когда очередное ядро пробило стаксель на бизань-мачте, — повествует Парсонс, — Нельсон, погладив стоящего рядом юного моряка по голове, шутливо спросил его, как ему нравится эта музыка, и, заметив на лице того тень тревоги, успокоительно заметил — сам Карл XII, впервые в жизни услышав свист ядра, бежал, а ведь его впоследствии назвали «Великим», и своей отвагой он вполне это заслужил. «Короче, в будущем я многого от тебя ожидаю», — закончил Нельсон».

Методичный огонь, крошивший мачты «Щедрого», заставил французов капитулировать. Капитан Берри поднялся на борт и принял шпагу от смертельно раненного французского адмирала.

На следующий день Нельсон представил отчет невозмутимому, как всегда, лорду Кейту. Тот выслушал его молча и даже, могло показаться, с некоторым осуждением, но, столь же щедрый духом, сколь и строгий в поведении, докладывая в адмиралтейство, он чрезвычайно высоко оценил действия Нельсона.

Однако же прошло совсем немного времени, и у лорда Кейта появился новый повод для недовольства строптивым подчиненным. Командующий засобирался в Геную и на время своего отсутствия решил оставить у берегов Мальты, где оставались запертыми французы, именно Нельсона. Но у того, как выяснилось, имелись собственные соображения. «С равным успехом, — писал он Кейту, — речь могла бы идти не о четырнадцатидневной, а о четырнадцатилетней задержке. Я же не могу оставаться здесь по состоянию здоровья и вынужден просить вашего разрешения вернуться к друзьям в Палермо». И несмотря на настойчивые просьбы коммодора Трубриджа, всячески пытавшегося отговорить его, Нельсон все-таки вернулся в Палермо.

Его поведение вызвало явное неудовольствие и капитана Харди, и Трубриджа, хотя первый, человек более спокойный и уравновешенный, не столь открыто высказывался о леди Гамильтон, считая отношения с ней личным делом адмирала, поскольку они не вредят службе, но, к сожалению, дело порой обстояло иначе. Вот, например, такой случай. Провинившиеся матросы с корабля под командованием Харди явились к леди Гамильтон с просьбой избавить их от наказания, используя свое влияние. Она отправилась к Харди, тот, как обычно, ничего определенного не сказал, но на следующий же день матросов подвергли экзекуции, а за визит к леди Гамильтон капитан велел дать еще по десять плетей, о чем ей и сообщил, добавив, что так будет и впредь при любой попытке вступиться за нарушителей дисциплины.

Самовольство Нельсона, объясняемое многими его безумной любовью к леди Гамильтон, вызывало все большую озабоченность и в Англии, и на Средиземноморском флоте. Его старинный приятель, адмирал Гудолл, писал ему из Лондона, вспоминая историю Риналдо, одного из самых благородных рыцарей в окружении Карла, и заманившей его в любовные силки прекрасной колдуньи Армиды.

«Надеюсь, как говорят моряки, мое письмо застанет Вас в добром здравии, в каковом и я пребывай… Вас сравнивают с Риналдо, попавшим в руки Армиды, и для Вашего спасения, говорят, требуется твердость Убальдо и его брата-ры-царя. Кто спорит, соблазн велик, я и сам ему весьма подвержен. Но согласно моей максиме, Cupidus voluptatum, cupidor gloriae (Как бы ни жаждал я любви, славы я жажду более). А впрочем, будь что будет, здоровья и счастья Вам».

Но такой терпимости не-проявил лорд Спенсер.

«Менее всего я желаю Вашей отставки, — писал он Нельсону, — однако же, если вы покинули Мальту по состоянию здоровья (чего, заверяют меня, в любом ином случае никогда бы себе не позволили), полагаю, Вам действительно куда целесообразнее немедленно вернуться домой, нежели без дела сидеть в Палермо… В Англии Вы окрепнете и восстановите силы куда быстрее, чем в пустом времяпровождении при иностранном дворе, как бы высоко там ни ценили ваши заслуги и какие бы знаки внимания и признательности ни оказывали».

Впрочем, ссылки Нельсона на здоровье отнюдь не являлись пустой отговоркой: его мучили боли в груди, и со своей обычной мнительностью он принимал их за роковую болезнь сердца. Александр Болл рекомендовал ему поменьше писать, ведь Нельсону самому казалось, будто, слишком часто склоняясь над листом бумаги, он наносит ущерб своему здоровью. Тем не менее перспектива возвращения в Англию Нельсона отнюдь не привлекала. «Теперь, когда мне так ясно дали понять, что на пост командующего морскими силами на Средиземном море я не гожусь, остается только удалиться на покой в Гринвичский госпиталь», — ворчливо обронил он в разговоре с лордом Минто.

Замена сэра Уильяма Гамильтона на посту британского посла при неаполитанском дворе заставила совершенно по-другому взглянуть на проблему возвращения домой самого Нельсона. Он убедил себя в невозможности без посредничества Гамильтонов выполнения своих обязанностей в Королевстве Обеих Сицилий, и потому, коль скоро они возвращаются в Лондон, то и он отправится вместе с ними. Но для начала предполагалось совершить небольшую морскую прогулку, и вот, даже не уведомив лорда Кейта, Нельсон пригласил друзей к себе на «Молниеносный» и взял курс на Мальту через Сиракузы. Перед отплытием он устроил на корабле прием в честь недавней победы над еще одним французским судном, «Вильгельмом Теллем», символ которого, выполненный в дереве, — гигантское трехцветное перо, — вывесили в большой адмиральской каюте. Докладывая своему командующему лорду Кейту об одержанной капитаном Берри победе, Нельсон умудрился проявить чудеса бестактности: «Слава Богу, меня там не было! Даже представить не могу, как можно хоть единый листик вырвать из лаврового венка, заслуженного этими храбрецами. Меня бы это просто доконало, ведь они — мои любимые дети, и я ими горжусь. Они воспитанники моей школы, а в груди у всех нас горят страсть профессионалов и огонь, зажженный великим и добрым графом Сен-Винсеном».

На борту «Молниеносного» отмечали не только победу над «Вильгельмом Теллем», но и женитьбу сэра Джона Актона, породившую в Сицилии множество-толков и пересудов. Казалось, он вполне доволен холостым положением, собираясь завещать свое поместье в Шропшире младшему брату Джозефу. Но Джозеф какое-то время служил во французской армии, и это лишало его права на наследование. Вот сэр Джон и попросил у него руки дочери, хотя той еще и четырнадцати не исполнилось. Джозеф не возражал, препятствий со стороны папы, который должен был дать сэру Джону разрешение на брак со своей юной племянницей, тоже не предвиделось. Но самой девушке, естественно, совершенно не хотелось выходить замуж за шестидесятичетырехлетнего дядюшку. Пока отец с дядей обсуждали ее будущность, она пряталась под диваном, а затем, переодевшись мальчиком, попыталась сбежать из дома. Ее перехватили еще во дворе и возвратили под отчий кров, а затем капеллан адмирала Нельсона обвенчал ее с дядей в доме Гамильтонов.