Нужно сказать, что по дворам ходили так же одетые китайцы-торговцы, с большими тяжелыми, завернутые в белые простыни, тюками на спине и с железным аршином в руке. В тюках находились сатин, китайская «че-су-ча» и другие дешевые текстильные материи.[88] Им удавалось иногда находить покупателей, соблазнившихся доставкой товара прямо на дом.
Можно было видеть и китаянок в национальной одежде с туго забинтованными крошечными ступнями. В то время для китайских женщин маленькие ноги считались признаком изящества, и достигалось это тугим бинтованием ног с раннего детства. Эти китаянки продавали на улицах бумажные разноцветные веера, менявшие свою форму при встряхивании, или маленькие, цилиндрической формы, глиняные коробочки с бумажным дном-мембраной, привязанные на конском волосе к маленькой палочке с восковой головкой. При вращении палочки коробочка вращалась вокруг нее, натягивая волос и издавая резкий, жужжащий звук. Они продавали маленькие, свернутые из бумаги цветные мячики на резинке, всегда возвращавшиеся после броска к своему владельцу.
Все посетители дворов — продавцы, артисты, мастеровые, кроме китайцев, непрерывно наполняли дворы своими голосами. Шумели дети, играя в салки, прятки, казаков-разбойников и прочие детские игры, доносились из окон звуки различных музыкальных инструментов. Негромкими голосами пели мастерицы у портных во время работы, что дозволялось и было принято вообще во многих мастерских без тяжелого физического труда. Проникали шумы и с улиц.
В чинных домах с дорогими квартирами описанных посетителей во дворы не пускали, и в воротах вывешивалась оскорбительная надпись:
«Вход татарам, торговцам, музыкантам и мусорщикам воспрещается». Последних было много, но они не издавали никаких шумов, кроме шарканья своими опорками по асфальту или камню, и тихо копались своими палочками в помойках, выискивая бутылки, кости и прочий полезный утиль, собираемый в грязный мешок ради полуголодного существования.
Во всех остальных домах москвичи были привычны к звукам, доносившимся почти беспрерывно с дворов и входившим в их жизнь так же, как бой часов и звон колоколов. Кстати о последних: ведь окна многих квартир находились прямо против колоколен, имевших несколько колоколов, подвешенных вокруг центрального большого колокола, издававшего гул, от которого вибрировали близ стоявшие стены. И, тем не менее, люди привыкали к этому и не обращали на это внимания.
10 Бульвары, парки, зрелища
В 1919 году я впервые поднялся на крышу самого высокого московского дома. Этот дом и сейчас стоит в своем первоначальном виде в Б. Гнездиковском переулке, что у Пушкинской площади, на одной из самых высоких точек Москвы. Дом этот 9-ти этажный, этажи по современным понятиям очень высокие. Его внутренняя планировка совершенно необычна для того времени: он построен по коридорной системе и имеет однокомнатные квартиры с малюсенькими кухнями. Комнаты большие, с альковом.
Доходный дом Нирензее (вид 1920х-нач.1930х гг.)
Интересна история этого дома. Он принадлежал владельцу Нирензее, продавшему его банкиру-аферисту по прозвищу Митька Рубинштейн, а тот по каким-то соображениям подарил его (так говорили) царскому фавориту-проходимцу Распутину.[89]
В подвале этого дома находился небольшой театр- кабаре «Летучая мышь», организованный талантливым актером Балиевым, работавшим до этого во МХАТе, а после эмигрировавшим в начале революции за границу. Театр охотно посещался буржуазией, в особенности нуворишами.[90]
Впоследствии в его помещении начал работать цыганский театр «Ромэн».
Крыша этого дома была плоской и пользовалась для открытого ресторана, имевшего и закрытый павильон, на котором возвышалась дымовая труба в виде квадратной башни с площадкой наверху, вроде капитанского мостика. Высота ее соответствовала 12-му этажу.
После революции, еще до НЭПа, рассеялись как дым буржуи и им подобные, исчезли все кабаре, ресторан был закрыт и дом перешел в собственность Моссовета.
Знакомый киномеханик, бывавший в этом доме, пригласил меня в летний солнечный день 1920 года посмотреть в бинокль на Москву с «птичьего полета» и привел на верхнюю площадку, то есть на высоту 12-го этажа, в то время самую высокую обзорную площадку Москвы, если не считать колокольню Ивана Великого.
Выросший в этом районе и не ожидавший увидеть что-нибудь особенно новое, я был поражен открывшемся зрелищем. Москва лежала как на ладони, весь горизонт кругом был в дымке лесов и полей, разве только на юго- востоке виднелись на самом горизонте завод Гужона (теперь «Серп и молот») и Дангауэровская слобода.[91] Несмотря на то, что озелененными считались только бульвары и Садовое кольцо, зелень была видна всюду: в многочисленных церковных дворах и во двориках особняков и многих старинных домов. Хищники- домовладельцы еще не успели все повырубить и застроить доходными домами.[92]
Тверской бульвар (конец XIX в.)
Внизу под ногами пролегал прямой, как стрела, Тверской бульвар с казавшимся маленьким памятником Пушкину. Трамвайного движения в тот год из-за нехватки электроэнергии не было. Извозчиков тоже не было — лошади либо околели с голоду, либо их пустили на конину, а если сколько-нибудь и осталось на весь город, то в этот момент их не было видно. Прохожих тоже почти не было.
Улицы с высоты казались удивительно чистыми, вопреки действительности. Несмотря на то, что в годы войны и революции железные крыши не красились и многие стояли ржавыми, город выглядел красавцем таким, каким его никогда не увидишь с земли. Он лежал подо мной, вызывая чувство радости, красоты и душевного подъема. С тех пор прошло более полувека, но эта картинка стоит передо мной так ясно, как вчерашний день.
Но спустимся с высоты на землю, на тот же Тверской бульвар и посмотрим, как он выглядел за 7–8 лет до этого дня.
Тверской бульвар задавал тон всем остальным бульварам Москвы. По обеим его сторонам вытянулись в линию старинные и современные особняки, а у Никитских ворот высилось несколько 5-6-ти этажных домов с дорогими буржуазными квартирами. На месте памятника Тимирязеву стоял трехэтажный дом, сгоревший дотла в Октябрьские дни 1917 года.
На бульваре находился дом градоначальника, с одного конца бульвара проходила Тверская с ее большим движением и разношерстной публикой, с другого конца академическая Б. Никитская и Малая Бронная улицы, с проживающими в большом числе студентами. Памятник Пушкину стоял на самом бульваре, а на том месте, где он стоит сейчас, находилась колокольня Страстного монастыря.[93]
Страстной монастырь и памятник Пушкину (1900е-1910е гг.)
