Но существует еще один уровень исследования целого, будь то организм или «живое тело» почвы, — еще более тонкий, дробный, детальный. Это молекулярный уровень, когда исследуются силы, связывающие отдельные молекулярные конструкции организма и процессы, в которых проявляется уже взаимодействие отдельных атомов и их электрических зарядов. Это вполне закономерный этап, и, достигнув его, наука одержала ряд замечательных побед.
Если мы с этой меркой подойдем к происходящему, то легко обнаружим, что Вильямс, в сущности, подошел именно к этому, «молекулярному уровню». Он наблюдал взвеси из мельчайших глиняных частиц, обнаруживавших, как он выражался, «связность». А это значило, что он достиг уже той степени дробления вещества, когда отдельные частицы уже начинают быть соизмеримыми с молекулами, а общая их поверхность становится так велика, что начинает играть совершенно особую роль. Например, с возрастанием общих размеров поверхности всех частиц взвеси колоссально увеличивается и поглотительная ее способность, то есть способность притягивать, как говорят физико-химики, адсорбировать на себе, еще более мелкие частицы, отдельные молекулы или атомы различных веществ.
Вот бы где остановиться! Вот бы над чем задуматься! Еще немного, и было бы сделано огромное, решающей важности открытие…
Но оно прошло мимо Вильямса, или, лучше сказать, он прошел мимо него. Попытка проникновения «на молекулярный уровень» была предпринята с негодными средствами, без должной подготовки, без руководящего начала.
Химический подход Вильямс сразу отверг, как безнадежный и бесперспективный. В той же магистерской диссертации он писал: «Пытаясь разобраться в вопросе о возможности определения плодородия почв путем лабораторного исследования их, я необходимо должен был столкнуться со способами физического и химического исследования почв. И результаты изучения этих способов были неутешительны. Приходилось начинать с самого начала, с изучения самих составных элементов почвы, чтобы разобраться в самых противоречивых мнениях об их характере и свойствах».
Мы успели убедиться, что попытка «разобраться» в этом с позиций механического анализа Вильямсу не удалась.
Оставалось признать неудачу — как мы видели, это было сделано со всем мужеством и решимостью, — и… продолжать поиски так трудно дававшейся истины? Нет. Вильямс избрал другой исход, а именно: возвращение к начальному рубежу.
Даже по маленькому отрывку из его магистерской диссертации можно предугадать, как он постепенно будет готовить это отступление.
В поле его исследовательского зрения снова появляется целостный почвенный «организм». Он будет всматриваться в его жизнь так же, как это делали натуралисты начального, описательного периода. Он возьмет себе в союзники другие могучие умы. Он воспользуется ключом к пониманию происхождения почвы, который уже готово вручить ему генетическое почвоведение, созданное Докучаевым. Он воспользуется обобщениями, составившими славу почвоведения Костычева. И здесь он остановится, в то время как наука о почве совершит новый рывок в гениальных — так они будут оценены мировой наукой — работах замечательного советского ученого Константина Каэтановича Гедройца. Здесь произойдет слияние физико-химического почвоведения с агробиологией, развиваемой школой Прянишникова. Здесь, на «стыке» двух параллельно развивающихся ветвей естествознания, обозначатся новые «точки роста» науки, которые несказанно обогатят земледелие.
«Птицы одного пера, — говорит народная пословица, — слетаются вместе». О глубинных научных связях ученых различных школ нам больше говорят не высказывания, а прямые дела. Далеко не случайно редактирование посмертного издания руководства «Почва, ее обработка и удобрение», принадлежавшего перу безвременно сгоревшего на своем научном посту замечательного русского ученого Павла Андреевича Костычева, взял на себя именно Д. Н. Прянишников. Костычев прокладывал дорогу биологическому направлению в агрономической химии, выполняя в России то же дело, какое во Франции выполнял Буссенго. А наиболее полное свое выражение это направление получило в работах преемника Костычева — П. С. Коссовича в Ленинграде и ученика Тимирязева — Д. Н. Прянишникова в Москве.
Почему же на протяжении последних десятилетий мы постоянно встречали имя Костычева совсем в другой связи? В научных трудах, в агрономических плакатах, в популярных изданиях — повсюду нам виделся «комплекс Докучаева — Костычева — Вильямса». Универсальная отмычка к плодородию! Панацея от всех бед и невзгод сельского хозяйства!
Нам не удастся здесь остановиться на истории искусственного сближения первых двух имен великих русских ученых, бывших яростными противниками, спорившими между собой до последних лет жизни. Этого нам не позволит ни место, ни время. По необходимости особо придется коснуться третьего имени — их самозванного наследника, воспользовавшегося их недосказанными идеями для создания своей фантастической концепции преобразования сельского хозяйства без удобрений.
В действительности коренное идейное родство сближало научные школы Костычева и Прянишникова.
Павел Андреевич Костычев — ученый ярчайшего, многостороннего таланта — был сыном крепостного крестьянина Шацкого уезда Тамбовской губернии. Мальчиком он был послан учиться его помещицей сначала в Шацкое училище, а затем в Московскую земледельческую школу, которая готовила агрономически грамотных управляющих для имений. Освобождение крестьян от крепостной зависимости дало возможность одаренному молодому человеку поступить в Петербургский земледельческий институт, а с 1868 года стать сотрудником химической лаборатории Александра Николаевича Энгельгардта, которую тот организовал в Петербургском земледельческом институте.
Через два года Энгельгардт был обвинен в участии «в незаконных сборищах студентов» и произнесении противоправительственных речей. Его заточили в печально знаменитую Петропавловскую крепость. Однако Энгельгардту не смогли предъявить сколько-нибудь серьезных обвинений, и за распространение среди студентов «безнравственных и демократических идей» он был лишь сослан. Царское правительство не нуждалось в одаренных химиках.
Энгельгардт решил применить свои знания естественных наук для того, чтобы на примере собственного бездоходного запущенного имения Батищева в Смоленской губернии создать образцовое хозяйство. После его смерти имение было приобретено департаментом земледелия и преобразовано в Энгельгардтовскую опытную станцию.
Известна ленинская характеристика Энгельгардта, как человека замечательной наблюдательности и безусловной искренности. Энгельгардтовские «Письма из деревни», печатавшиеся в «Отечественных записках», статьи Энгельгардта: «Химические основы земледелия» и «Вопросы русского сельского хозяйства» на русском языке штудировал Маркс.
Костычев получил от этого человека доброе напутствие в жизнь. Поначалу ему пришлось разделить участь своего наставника. Он был арестован в связи с протестом студентов против произвола полиции и бесправия. В Земледельческий институт ему удалось вернуться в качестве преподавателя, а затем профессора лишь спустя много лет. Костычев организовал там химическую станцию для анализа почв и удобрений и со свойственной ему пылкостью восстал против описательного и наблюдательного докучаевского почвоведения. Он не отрицал значения классификации почв, но волновали его глубоко практические вопросы обработки почв и удобрений.
Именно Костычевым с исчерпывающей полнотой было развито учение о важности создания мелкокомковатой структуры почвы. Его агрономическая оценка структуры почвы настолько точна и всеобъемлюща, что превосходит по своей законченности все последующие повторения. Ее стоит привести здесь целиком: «Всего лучше, — писал Костычев, — когда почва будет иметь зернистое мелкокомковатое строение, тогда вода проходит, не застаиваясь, в более глубокие слои, так что после дождя промокает на всю глубину, высыхание почвы в таком состоянии происходит медленно, так что растения долго не страдают от засухи. В мелкокомковатой почве всегда есть достаточно воздуха для дыхания корней и подрастающих семян, но в то же время не бывает больших пустот, так что семена и корни всегда соприкасаются с землей… Необходимо, однако, чтобы почва обладала не только известным строением, но чтобы, кроме того, строение это было бы прочным, то есть чтобы его нелегко было уничтожить».
