— Что же тут, господа, разговаривать? Надо дело делать. Жертвую двадцать пять тысяч рублей на учреждение бумагопрядильной школы в Москве.
— Не стоять Лодзи супротив Москвы! — кричит с другого конца московский мануфактурист. — Жертвую сорок!
— Мы — пятнадцать тысяч, — поддержали ярославцы.
— Мы — десять, — поддакнула Тверь.
И пошло, и пошло… В какие-нибудь пять минут вырос капитал в четверть миллиона рублей. Такие же сцены происходили зауряд у железоделателей, у машиностроителей. Капитал гулял и щеголял собою».[259]
Любопытно, что большое значение Морозов придавал прессе. В частности, под его опекой находилась газета «Волгарь», которая на своих страницах «подчеркивала значение консолидации российских фабрикантов и коммерсантов».[260] Таким образом, в арсенале Морозова имелся хороший набор средств, позволявших ему объединить купечество на пути к той или иной намеченной им цели.
К 1896 году Савва Тимофеевич неустанной деятельностью на пользу торгово-промышленного класса снискал себе громкую всероссийскую славу и уважение. Его заслуги на поприще торговли и промышленности были отмечены государством «по засвидетельствованию господина] министра финансов» С. Ю. Витте. Так, 28 февраля 1892 года «за полезную деятельность и особые труды по ведомству Министерства финансов» он получил орден Святой Анны 3-й степени (носился на груди, на ленте). 31 декабря 1893 года, за «полезную деятельность на поприще отечественной промышленности», Морозов был «всемилостивейше пожалован» званием мануфактур-советника. Это звание много лет с честью носил его отец. То, что к этому званию прилагался гражданский титул «ваше высокоблагородие», вряд ли грело ему душу. Само звание Морозов ценил — это была высокая, а главное, заслуженно высокая оценка его профессиональной деятельности. Наконец, в 1896 году, после проведения Всероссийской промышленной и художественной выставки, он удостоился одной из высших наград Российской империи — ордена Святой Анны 2-й степени (носился на шее).[261] Его отец, Тимофей Саввич, получил такую же награду в возрасте 59 лет, а Савве Тимофеевичу исполнилось только 34 года — это ли не доказательство успеха! Анна 2-й степени давала своим кавалерам право на личное дворянство. Тем не менее Савва Тимофеевич, как и его отец, остался верен купеческому сословию — и это многое о нем говорит. Сколь часто в те годы купцы стремились забыть свои «мужицкие корни», получить дворянское звание! Лишь немногие, те, кто чтили свою принадлежность к купечеству, кто понимали огромную роль этого сословия в жизни страны, отказывались от дворянского титула. Лучше всего это выразил видный купец, создатель крупнейшей картинной галереи П. М. Третьяков: «Очень благодарю… за великую честь, но от высокого звания дворянина отказываюсь. Я родился купцом и купцом умру».[262]
Безусловно, получение всех этих наград льстило Морозову, в очередной раз доказывало ему, что он занят своим делом и выполняет его хорошо. Новая общественная роль, которую он на себя примерил, оказалась ему впору. Надо было ей соответствовать — не только делами своими, но и внешней стороной жизни. Иначе говоря, надо было обзавестись жильем, которое соответствовало бы его новому статусу. Вероятно, именно с получением первого ордена, а не с тем, что «небольшой дом, в котором жила в Москве семья Морозовых, стал тесным», связано приобретение в апреле 1893 года участка на Спиридоновке, где впоследствии будет возведен знаменитый морозовский «дворец» в стиле английской неоготики по проекту Ф. О. Шехтеля. А сейчас, в середине 1890-х годов, жизнь Саввы Тимофеевича шла заведенным чередом. По крайней мере некоторое время.
Резкие перемены в жизни и деятельности Морозова обычно связывают с его увлечением Московским Художественным театром… и некоторыми театральными деятелями. Однако на самом деле они начались в тот момент, когда Художественный театр еще не появился на свет. И связаны с событием, пришедшимся на 1896 год, которое принято называть «звездным часом» С. Т. Морозова. Действительно, оно оставило яркий след в биографии Саввы Тимофеевича. Правда, нельзя однозначно оценивать его роль и последствия для купца.
Летом 1896 года Нижний Новгород временно превратился в деловую столицу Российской империи. «Лето 1896 года было жарким для русских чиновников, дельцов, промышленников и торговых людей, предпринимателей, прожектеров, журналистов, изобретателей, авантюристов и прочих сил, которыми выражается — по крайней мере напоказ — культурный слой общества. Едва откипев в суете и шуме коронационных торжеств, несколько пригорюнившихся под конец, точно пришибленных ужасами Ходынки, все эти силы потоком хлынули из Москвы в Нижний Новгород».[263] Здесь, в Нижнем, одновременно проходило три важнейших для экономической жизни страны события: Нижегородская ярмарка, 16-я Всероссийская промышленная и художественная выставка (с 28 мая по 1 октября) и Всероссийский торгово-промышленный съезд (4–17 августа). Ко всем трем событиям С. Т. Морозов имел непосредственное отношение. И с ними связано важнейшее достижение Саввы Тимофеевича как главы ярмарочного комитета.
Дело в том, что на период проведения Нижегородской ярмарки Государственный банк регулярно выдавал купцам кредиты на определенный срок. Одно из трех крупных мероприятий, планировавшихся на лето 1896 года, — открытие Промышленно-художественной выставки, — должно было состояться за полтора месяца до начала ярмарочных торгов. Это вынудило ярмарочный комитет обратиться к Министерству финансов с ходатайством об увеличении срока предоставления кредитов на нужды торговли и промышленности. Однако глава ведомства, С. Ю. Витте, ответил на это ходатайство отказом. Тогда-то Морозов и вышел на сцену. По словам А. В. Амфитеатрова, «по вопросу о долгосрочном казенном кредите ярмарке он впервые «тряхнул Витте» — тряхнул победоносно и гордо, без каких-либо задних ходов и протекций, а просто и выразительно показав министерской бюрократии, что за его спиною сомкнулась сила всероссийского капитала: готова ответить на утеснение финансовою войною и, вообще, требует, чтобы с нею в Петербурге считались не свысока, а вровень; при случае же, как вот сейчас, например, пожалуй, даже и снизу вверх».[264]
Максим Горький пишет, что это происходило следующим образом. На одном из заседаний ярмарочного комитета купечество обсуждало отказ Витте. «Представители промышленности говорили жалобно и вяло, смущенные отказом.
— Беру слово! — заявил Савва Морозов, привстав и опираясь руками о стол. Выпрямился и звонко заговорил, рисуя широкими мазками ловко подобранных слов значение русской промышленности для России и Европы. В памяти моей осталось несколько фраз, сильно подчеркнутых оратором.
— У нас много заботятся о хлебе, но мало о железе, а теперь государство надо строить на железных балках… Наше соломенное царство не живуче».[265] Жесткая речь Морозова произвела впечатление на слушателей. «Кто-то заметил ему, что правительство серьезно заинтересовано вопросом о положении рабочих, а он: «Да, чиновников очень заботит положение во гроб всех насущных вопросов жизни, и хотят они так положить их, чтобы они возможно дольше не воскресали». Не нахожу я, что это остроумно сказано, а впечатление на слушателей — хорошее!» — эти слова Горький вложил в уста одного из персонажей в ранней редакции романа-хроники «Жизнь Клима Самгина».[266]
Произнесением бойкой речи дело не ограничилось. Свой успех Савва Тимофеевич тут же закрепил делом. Тот же Горький в очерке «Савва Морозов» отмечал: «В конце речи он предложил возобновить ходатайство о кредитах и четко продиктовал текст новой телеграммы Витте — слова ее показались мне резкими, задорными. Купечество оживленно, с улыбочками и хихикая, постановило: телеграмму отправить. На другой день Витте ответил, что ходатайство комитета удовлетворено».
