Отчуждение от друзей юности было во многом закономерно. В университете Савва Тимофеевич окунулся в иную, незнакомую ему ранее, бурную студенческую жизнь. И, путешествуя по ее лабиринтам, обрел новый опыт.
В любые времена университетская жизнь имеет две стороны. Первая — глубокое погружение в науку: посещение лекций и семинаров, самостоятельные занятия в лабораториях, чтение специальной литературы. Другая сторона — безудержное веселье, коему студенты предаются в свободное от учебы время. Судя по сохранившимся свидетельствам, первое время Савва Тимофеевич с одинаковой охотой отдавался и тому, и другому занятию. «Случалось Савве поздней ночью на лихаче подкатывать к отчему дому. А на другой день на вопрос родителей: «Где это ты так поздно гулял, Саввушка?» — старший сын отвечал непринужденно: «В Петровском парке, у цыган, место привычное».[116] О том же, по словам А. Н. Сереброва, рассказывал сам Савва: «В университете увлекался химией, а чаще того с однокашниками — Сергеем Толстым, сыном Льва Николаевича, и с Олсуфьевым — резались в карты, а то ездили в Грузины, к цыганам. Была там одна цыганка — Катюша. Огонь! Толстого она называла «простоквашей», а меня почему-то «подпругой».[117] Разве похож?..»
Иными словами, двадцатилетний Савва Морозов вел себя, как избалованный сын богатого предпринимателя, стараясь получать от жизни как можно больше удовольствия. Очень многие его сверстники, оторвавшиеся от дома, воспитывавшиеся в гимназиях и университетах, пошли по тому же пути и уже не сумели с него свернуть. Но Савве Тимофеевичу всё же достало сил вовремя остановиться. Может быть, дело в том, что он получил от родителей прививку правильного образа жизни. Довольно скоро С. Т. Морозов пришел к осознанию: разгульная жизнь не помогает заполнить душевную пустоту. Его верующий сверстник в подобной ситуации обратился бы к Богу, но Савва Тимофеевич от этого был далек. У него имелся лишь один способ спастись от всепожирающей пустоты — всерьез заняться наукой.
Эта область деятельности была Морозову по душе. Успехи в научной сфере приносили ему настоящее удовлетворение, которое с наступлением утра не сменялось головной болью и муками совести. Настоящей страстью Саввы Тимофеевича стала химия. По воспоминаниям С. Л. Толстого, после занятий Савва Морозов много времени проводил в химической лаборатории. Сергей Львович пишет о себе, что в 1883 году, перейдя на третий курс, он «…опять стал с увлечением заниматься в химической лаборатории количественным и титрованным анализом. После лекций я шел в лабораторию, завтракал там пирожками из булочной Чуева, пил чай из химического стакана, заваренный на газовой горелке, и работал до пяти часов. Там же работали И. А. Каблуков (будущий профессор и академик), Савва Тимофеевич Морозов и др.».[118] Это была известнейшая в России лаборатория, которую возглавлял крупный химик, профессор Владимир Васильевич Марковников. Видный теоретик, прославившийся благодаря научным открытиям, он оказался одновременно прекрасным практиком: ученый содействовал развитию отечественной химической промышленности и стал одним из организаторов Русского химического общества (1868). Знания, которые Савва Тимофеевич получил под руководством В. В. Марковникова, впоследствии сослужат ему добрую службу в его предпринимательской деятельности.
Во второй половине XIX века обучение в Московском университете длилось четыре года, и весной 1885 года Савва Тимофеевич должен был окончить учебу. Действительно, сохранилось прошение студента 4-го курса физико-математического факультета Саввы Морозова от 30 мая 1885 года: «Прилагая при сем квитанцию о взносе денег за напечатание аттестата, покорнейше прошу мне выдать свидетельство об окончании курса».[119] После получения аттестата Савва Тимофеевич мог «продолжать… занятия в химической лаборатории и посвятить себя науке». Для этого следовало написать кандидатское рассуждение — письменную работу, которая свидетельствовала о тех знаниях, которые приобрел соискатель на степень кандидата. Намерение написать эту работу у Саввы Тимофеевича имелось и было запечатлено в прошении на имя ректора. Вот только… обстоятельства не благоприятствовали его претворению в жизнь.
Современные исследователи Т. П. Морозова и И. В. Поткина предполагают, что Савва Тимофеевич передумал представлять кандидатское рассуждение, «решив, что для его дальнейшей практической деятельности диплом не так уж нужен». Но, думается, дело в ином. С. Т. Морозов учился в университете не ради получения диплома, а потому, что наука, и в частности химия, с некоторых пор составляла неотъемлемую — и лучшую — часть его существования. Максим Горький, который дружил с предпринимателем и вел с ним частые беседы по душам, в 1932 году вспоминал: «Савва Морозов… химик, мечтал о профессуре и имел к этому все данные. У него были отличные работы по химии, и вообще ставился вопрос об оставлении его при университете».[120]
Савва Тимофеевич был вынужден прервать обучение не по собственной воле. Ему помешало событие, которое вошло в литературу под названием «Морозовская стачка». Одна из крупнейших организованных забастовок рабочих Российской империи, она разразилась в январе 1885 года на текстильной фабрике «Товарищество Никольской мануфактуры Саввы Морозова сын и К°». Это событие по своему масштабу не имело аналогов в истории русской промышленности. Более того, оно стало первым — неожиданно громким — раскатом грома, предвещающим грозную бурю. Говоря словами крупного предпринимателя Владимира Павловича Рябушинского, забастовка на морозовской фабрике «составила эпоху в истории русского фабричного законодательства». Кроме того, стачка коренным образом изменила жизнь хозяина фабрики, Тимофея Саввича Морозова, и его старшего сына. Поэтому здесь она будет освещена довольно подробно.
Морозовская стачка началась в селе Никольском 7 января 1885 года и продолжалась 11 дней, до 17 января. В первый же день забастовки в ней приняло участие огромное по тем временам число рабочих — обычно называют цифру в 8, а иногда и в 11–12 тысяч человек. Думается, первая цифра более правдоподобна.[121] Что же вызвало столь массовый протест?
На этот вопрос самые разные источники отвечают однозначно: причинами стачки стали понижение заработной платы и высокие штрафы на производстве. Подробное описание размера и порядка штрафования дал лидер большевиков, Владимир Ильич Ленин. Для него Морозовская стачка была одной из крупнейших вех в становлении революционного сознания рабочих — переходом от стихийной борьбы с «притеснителями» к борьбе организованной, под руководством «передовых» рабочих. «С 1882 года Морозов стал сбавлять плату, и до 1884 года было пять сбавок. В то же время становились всё строже и строже штрафы: по всей фабрике они составляли почти четверть заработка (24 копейки штрафов на заработанный рубль), а иногда доходили у отдельных рабочих до половины заработка».[122] Однако свидетельство В. И. Ленина нуждается в существенном уточнении.
Во-первых, в тот период — вплоть до 1886 года — система штрафов за выработку некачественного товара и нарушение трудовой дисциплины существовала не только на морозовских фабриках, но и на других предприятиях страны: «До 1886 года… фабриканты могли брать штрафы, за что хотели и в каком угодно количестве». Во-вторых, Владимир Ильич ничего не говорит о причинах, побуждавших Тимофея Саввича Морозова штрафовать работников, а без этого информация о штрафах оказывается неполной.
Люди, укорененные в советской действительности 1930-х и сочувствовавшие российскому рабочему движению, утверждали: «Владелец фабрики, просматривая итоги штрафов, часто говорил браковщикам: «Мало, прогорю», — в то время как сумма штрафных денег составляла более 20 тыс[яч] руб[лей] в год».[123] Но это не соответствует действительности. Начиная с 1880 года по распоряжению Т. С. Морозова штрафные деньги шли не в его карман, а на выплату рабочим пособий по увечью.[124] Вероятно, несколько ближе к истине свидетельство Зинаиды Григорьевны Морозовой, невестки Тимофея Саввича. Зинаида Григорьевна писала об упрямом характере своего свекра: «Не жаден был, не скуп, мог бы фабричному народу скостить штрафы. Ан нет, амбиция хозяйская не позволяла… Вот и достукался до забастовки».[125] Иными словами, Тимофей Саввич, радея о будущности всего предприятия, не сумел или не захотел вовремя пойти на уступки. В пользу того, что Т. С. Морозов не был человеком жестоким или жадным, говорит следующий факт: наравне с представителями других ветвей морозовской династии он постоянно заботился о благоустройстве быта своих рабочих.
