«Видали вы на траве комки белой пены, точно слюны? — писал в дневнике (после разговора со «старцем») слывший черносотенцем Б. В. Никольский. — В этой пенистой слюне живет червячок. Так и у Распутина, слова — слюнная пена, точно кто плюнул; никто и не заподозрит в глубине этого плевка вредного червяка-паразита, жадную, хитрую, скрывающуюся мысль». Эта образная характеристика свидетельствует о том, что отношение к Распутину базировалось на понимании его неординарности. Разумеется, заурядный человек никогда не смог бы удержаться у трона более десяти лет, не сумел бы, несмотря ни на что, оставаться «на плаву». Некоторые современники полагали, что «старец» обладал гипнотическими способностями и умело манипулировал своими царственными «друзьями».
Однако подобные заявления нельзя воспринимать всерьез. Дело было не в гипнозе. Конечно, многое в отношениях сибирского странника и царской семьи можно объяснить неизлечимой болезнью наследника. По воспоминаниям ближайшей подруги Александры Федоровны А. А. Вырубовой, Распутин мог останавливать кровоизлияния, часто случавшиеся у Алексея Николаевича. «После революции я встречалась с профессором Федоровым, лечившим наследника, — расписывала она. — Мы говорили о случаях, в которых, по словам профессора, медицинская наука бессильна остановить внутреннее кровоизлияние. В таких случаях стоило Распутину осенить наследника крестным знамением, как кровоизлияние останавливалось. „Нельзя не понять родителей больного мальчика“, — сказал профессор Федоров». Болезнь единственного царского сына, безусловно, наложила отпечаток на взаимоотношения Николая II и особенно его супруги с Григорием Распутиным. Но считать, что все вращалось вокруг его способностей останавливать кровь, — нельзя.
Вспомним: в течение Первой мировой войны Александра Федоровна регулярно писала мужу, упомянув имя «старца» 228 раз. А Николай II вспоминал о Распутине в своих письмах к ней только 8 раз. Видимо, не вполне корректно связывать огромное влияние Распутина лишь с его умением «заговаривать кровь» страдавшего гемофилией наследника — в тех же письмах имя «старца» в контексте с болезнью цесаревича Алексея практически не упоминается. Протопресвитер Г. И. Шавельский, имевший возможность в 1914–1916 годах регулярно видеть царя, отмечал, что если для Александры Федоровны разного рода блаженные, юродивые и прозорливцы были необходимы, то для государя — только не были лишними. «Императрица не могла жить без них, он к ним скоро привыкал. Скоро он привык и к Распутину».
Царь действительно привык к Распутину, но, по словам А. А. Вырубовой, с началом Первой мировой войны заметно охладел к нему. Произошло это из-за телеграммы «старца», посланной в ответ на депешу его царственных «друзей» с просьбой молиться об успешном завершении войны. В ответ Распутин написал, что необходимо достичь мира любой ценой и что война будет гибелью для России. «Получив эту телеграмму, император вышел из себя и порвал ее», — сообщает А. А. Вырубова. Конечно, подобные заявления не поддаются проверке, но игнорировать их не представляется разумным. Думается, не будет большой ошибкой предположить, что император относился к Распутину (как, впрочем, и ко всему остальному), исходя из усвоенных с юности мировоззренческих установок — неизменно полагаясь на волю Провидения, часто повторяя слова Христа: «Претерпевший же до конца спасется» (Мф. XXIV, 13).
Провидение послало ему «старца» Григория, который облегчал страдания его сына. К тому же Распутин был простым мужиком, нахождение которого у царского трона символизировало преодоление «средостения». Мужик мог быть и с достоинствами, и с недостатками, иначе говоря — мог быть разным. И хотя слухи о «старце» после 1914 года самым пагубным образом отражались на престиже императорской власти (о чем мы еще расскажем подробнее), выбросить его из жизни своей семьи Николай II не мог. В «обществе» это неизбежно восприняли бы как капитуляцию перед врагами «Друга». Чем громче звучали требования о необходимости удаления из дворца «грязного хлыста», тем сложнее Николаю II было выполнить эти требования, не изменив самому себе.
Круг замыкался. Ничего не менялось. Александра Федоровна могла быть уверена, что ее супруг не посмеет выслать «Друга». «Старец», очевидно, это также понимал и даже позволял себе пренебрежительные отзывы о Николае II. «Он не из царского матерьяла, — якобы говорил Распутин, — он создан для семейной жизни, чтобы любоваться природой с цветочками, а не царствовать. Это выше его сил…» При этом в телеграммах он увещевал Николая II слушаться советов супруги, которую ставил неизмеримо выше царя. В 1915–1916 годах в политической жизни империи Распутин играл исключительную роль, оказывая влияние на министерские назначения и решение государственных вопросов. Однако чем больше становилось влияние «старца», тем больше росло раздражение царя, недовольного политической активностью «Друга». «Мужик» зарвался, и только преданность императрицы Александры Федоровны позволяла ему и далее оставаться у трона. Его насильственная смерть в декабре 1916 года уже ничего не могла изменить.
«Сейчас в умах и душах русского народа происходит самая ужасная революция, которая когда-либо имела место в истории, — говорил 27 декабря 1916 года депутат Государственной думы В. А. Маклаков, представляя доклад о роли Распутина. — Это не революция, это — катастрофа: рушится целое вековое миросозерцание, вера народа в царя, в правду его власти, в ее идею как Божественного установления. И эту катастрофическую революцию в самых сокровенных глубинах души творят не какие-нибудь злонамеренные революционеры, а сама обезумевшая, влекомая каким-то роком власть». Отмечая, что власть ужаснулась бы, узнав, каким языком говорит деревня, облекая зерно истины «в невероятные одежды легенды», Маклаков предрекал ужас грядущей революции: «Это будет не политическая революция, которая могла бы протекать планомерно, а революция гнева и мести темных низов, которая не может не быть стихийной, судорожной, хаотичной». Депутат говорил об обрушении самой важной для монархической государственности идеи: гибели мистического союза царя с народом, символом которого в глазах Николая II долгое время и был Григорий Распутин…
Уже после отречения императора, 25 марта 1917 года, вспомнив о Распутине и пересказав легенду об отпевании сибирского странника, З. Н. Гиппиус определила главную проблему старой власти, спровоцированную близостью «старца» к царскому престолу: «Безнадежно глубоко (хотя фатально-несознательно) воспринял народ связь православия и самодержавия». На смену «мужику Распутину» пришел «мужик с топором», вместе со «средостением» уничтоживший монархию. В ноябре 1905 года, познакомившись с сибирским странником, Николай II об этом, разумеется, не мог и помыслить. Конечно, можно вслед за советскими исследователями утверждать, что «„распутинщина“ — это и симптом болезни и сама болезнь, означавшая, что царизм уже на пороге гибели»[85], но констатации не помогают разобраться в вопросе о роли Распутина в жизни последнего русского царя.
В самом деле, — кем он был? Мужиком или все-таки «старцем»? Полагаю, что прежде всего мужиком, «бородой перед престолом». Если для Александры Федоровны «старческие» подвиги Григория Ефимовича значили гораздо больше его «социального происхождения», то, повторимся, для Николая II он символизировал живую связь с простым народом. По словам Э. С. Радзинского, для царя Григорий — итог правдоискательства. Начавшись с А. А. Клопова, все завершилось подлинным мужиком, заключением союза царя и народа. «Конечно, — пишет Э. С. Радзинский в книге „Господи… спаси и усмири Россию“, — он знал о беспутстве Григория. И в отличие от Аликс не строил мистических обоснований. Нет, он принимал его как беспутство реального народа. Оно лишний раз доказывало: его народ не готов к конституции. Но вперемежку с этой дикостью он видел в Григории здравый смысл, доброту и веру. Голос Григория для него — глас народный».
