Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Сергей Фирсов

НИКОЛАЙ II: ПЛЕННИК САМОДЕРЖАВИЯ

Посвящаю эту книгу моей маме Екатерине Николаевне Румянцевой

ПРЕДИСЛОВИЕ

О последнем российском самодержце — императоре Николае II — в XX столетии написано множество книг и статей. Но его личность и судьба по-прежнему вызывают живейший интерес современного общества, создавая почву для полемики и размышлений. Для одних Николай II — священный царь, до конца претерпевший все невзгоды, обиды и унижения и прославленный Церковью в лике святого; для других — слабый и безвольный правитель, не сумевший справиться с возложенной на него Провидением миссией; для третьих — жертва политических обстоятельств, оказавшихся сильнее его. Советская идеологическая система в течение многих десятилетий приучала смотреть на Николая II через призму классово понимаемых социально-экономических отношений. В СССР существовало негласное правило: заявляя о «гнилости» монархии, обращаться к авторитету основателя Советского государства В. И. Ленина, с публицистической хлесткостью писавшего весной 1917 года в своих «Письмах издалека» о телеге, «залитой кровью и грязью Романовской монархии», которая на крутом повороте истории опрокинулась сразу.

Характеристика Николая II как «кровавого» царя подобными оборотами утверждалась и усиливалась, последний самодержец окарикатуривался, превращался в «придаток» собственной власти, изначально порочной и потому требовавшей уничтожения. Впрочем, специально о Николае II Ленин не писал, но в своих работах постоянно давал ему «социальные» определения: «царь-помещик», «главный крепостник», «самый черносотенный помещик», «самый крупный помещик и угнетатель масс» и т. п. Так вместо человека появлялся шарж, дешевая пародия, не дающая никакого представления о личности последнего самодержца. Он выставлялся в качестве «приводного ремня» монархической государственности и уже поэтому мог олицетворять только «злое начало».

Подменять портрет карикатурой — старый прием, и в отношении Николая II его использовали задолго до того, как в нашей стране утвердилась ленинская концепция исторических оценок последнего самодержца. Первым карикатурный портрет Николая II постарался нарисовать В. П. Обнинский, еще в 1912 году, в Берлине, выпустивший очерк жизни и царствования императора России. Ровесник царя, в молодости служивший в гвардии, Обнинский хорошо знал офицерскую среду, которую так любил «Хозяин Земли Русской». Многие слухи и сплетни о нем автор и вынес из этой среды. Метод до убожества банален: издеваясь над носителем власти, показать порочность той системы, олицетворением которой тот являлся. Неслучайно резкая, грубая, явно тенденциозная книга Обнинского в 1917 году была частично переиздана и послужила «источником» для написания разного рода пасквилей о царе.

«Тропа», проложенная бывшим гвардейским офицером, после революции уже не зарастала. Свой вклад в дело создания образа «ничтожного офицерика» тогда же, в 1917 году, внес и писатель Л. Жданов, опубликовавший объемного «Николая Последнего» — дешевую пародию на историческую беспристрастность. В том же году в Москве были изданы «Материалы для характеристики царя и царствования», выдержанные в духе разоблачения «проклятого прошлого».

Традиция «идейного» шельмования и обнародования всевозможных сплетен о последнем самодержце и его окружении поддерживалась и в первое послереволюционное десятилетие. В 1923 году, например, вышла книга И. М. Василевского (Не-Буквы), видевшего миссию Николая II в том, чтобы погубить самодержавие, его корни и идею. Для автора царь — человек «короткомысливший», не вызывавший никакого иного чувства, кроме равнодушия. «Не за политику, а за неудачничество, за бездарность, за войну, за воспрещение водки, за дороговизну, за нескладицу, за убогую жизнь желали мстить восставшие толпы», — писал He-Буква, называя Николая II «Антоном Горемыкой на троне».

Свою лепту в разоблачение «ничтожества» Николая II в 1920-е годы внес и главный историк-марксист Страны Советов M. H. Покровский. В предисловии к «Переписке Николая и Александры Романовых» он назвал последних Романовых вырожденцами, «ордой дикарей», у которых не было и не могло быть никаких политических убеждений и политической системы.

Подобные характеристики, безусловно, формировали негативное отношение к последнему самодержцу (хотя необходимо признать, советский читатель имел возможность самостоятельно познакомиться с бумагами, письмами и дневниками Николая II, публиковавшимися в 1920-е годы).

В год смерти Ленина появилась новая книга о последних Романовых, заключительный раздел которой был целиком посвящен последнему самодержцу. По мнению ее автора С. Любоша, Николай II являл собой «венчанную пошлость», которая была хуже и страшнее «венчанного гнева» — Иоанна Грозного. Любош называл Николая II «царем-недотепой», ходячими «двадцатью двумя несчастьями», монархом, доведшим принцип царизма до самоотрицания. Такой герой не вызывал жалости, а только презрение. Бессудная смерть царя (о которой автор умалчивал) обесценивалась его «пустой» жизнью. Смерть самодержца заменили рассуждения о смерти царизма. Показательная подмена! В дальнейшем этот путь станет для советских исследователей магистральным, по нему пойдут (и много чего на нем найдут) все, кто захочет изучить последние десятилетия существования русской монархии.

Порой этот путь выводил ученых и на вопрос о личности Николая II, но в 1930–1950-е годы специально никто не занимался изучением его биографии. Коммунистическая монархия с великим вождем во главе жила по своим правилам, предполагавшим не столько исследование новейшей отечественной истории, сколько ее «правильную» интерпретацию. В таких условиях изучение жизни последнего императора было совершенно бессмысленно, ибо выводы предопределялись задолго до того, как автор приступал к сбору необходимого материала. Для честных историков «камнем преткновения» не мог не стать и вопрос об убийстве царя, его безвинных детей и слуг. Но даже если бы серьезное исследование о «Николае Кровавом» и было написано, на фоне сталинской вакханалии расправ с противниками «рабоче-крестьянской» власти оно выглядело бы, скорее всего, как выполненный идеологический заказ, со всеми полагающимися такому заказу отличительными свойствами. В конце концов, хотим этого или нет, но на прошлое мы смотрим через призму своего времени, достижений и поражений своего поколения. Сталинское время активного строительства «нового мира», время «сильных и волевых» людей даже психологически не подходило для написания работ о «слабом» царе.

Ситуация изменилась к началу 1970-х годов, когда советский читатель смог познакомиться с новой книгой о Николае II. Разумеется, она была выдержана в духе уничижительного отношения к самодержавию и самодержцу. Но все-таки это была первая объемная работа, целиком посвященная ранее не популяризировавшейся в Советском Союзе теме. Ее автор М. К. Касвинов, назвавший свое произведение «Двадцать три ступени вниз», описал даже екатеринбургское убийство и попытался доказать, что приговор революционного Уралоблсовета был справедлив. Советский человек, воспитанный на ленинской теории усиления классовой борьбы по мере строительства социализма и переживший разоблачение «культа личности» вождя всех народов, хрущевский «волюнтаризм», борьбу с религией и обещания скорого построения коммунизма, оказался морально подготовлен к спокойному восприятию жизненных перипетий последнего самодержца. Неслучайно Касвинов вынес в название книги число «двадцать три» — тем самым он не только негативно оценивал историю правления Николая II (с 1894 по 1917 год), но и глумливо напоминал, что свой последний путь в подвал екатеринбургского дома Ипатьева — со второго этажа на первый, в расстрельную комнату, он тоже преодолевал, минуя двадцать три ступеньки. Только вниз, все время вниз…

Но текст содержал бытовые подробности «давно минувших лет», на страницах книги оживали реальные люди, некогда управлявшие огромной империей, любившие и ненавидевшие, страдавшие и надеявшиеся, дружившие и враждовавшие. Это, очевидно, и заставляло истосковавшегося читателя «пропускать мимо» традиционные для советской литературы пассажи об обреченности самодержавия и безусловной правоте революции и ее героев. Сквозь шелуху трескучих фраз все-таки можно было услышать подлинные «голоса истории», прочитать, как царь говорил, что читал, как принимал министров и генералов. Неслучайно книгу Касвинова неоднократно переиздавали. Она пользовалась популярностью и в годы перестройки, когда на прилавках книжных магазинов стали появляться и другие, не идеологизированные работы о «России, которую мы потеряли».

1
{"b":"197313","o":1}