Подобного смешения политических интересов и личных дел монарха в русской истории, думается, не было никогда. Знавшим подоплеку событий современникам оставалось лишь наблюдать происходившее, фиксируя все новые и новые подробности. Одной из таких «подробностей» стала история «ложной беременности» императрицы в 1902 году. Официальное сообщение о состоянии здоровья Александры Федоровны было опубликовано 21 августа в «Правительственном вестнике» и подписано профессорами Оттом и Гиршем. Страна извещалась, что за несколько месяцев до того в состоянии императрицы «произошли перемены, указывающие на беременность». Но «благодаря отклонению от нормального течения прекратившаяся беременность окончилась выкидышем, совершившимся без всяких осложнений при нормальной температуре и пульсе». Из последующих бюллетеней о здоровье Александры Федоровны можно было узнать, что ее выздоровление идет успешно (последний бюллетень появился 27 августа). О том, что болезненное состояние, связанное с выкидышем, прошло, свидетельствовал и отъезд 14 сентября царской четы из Нового Петергофа в Крым.
И тем не менее это, казалось бы, обыкновенное происшествие стало предметом бурного обсуждения в обществе. По мнению А. А. Половцова, именно Филиппу страна была обязана «постыдным приключением императрицыных лжеродов. Путем гипнотизирования, — писал Половцов, — Филипп уверил ее, что она беременна. Поддаваясь таким уверениям, она отказалась от свидания со своими врачами, а в середине августа призвала лейб-акушера Отта лишь для того, чтобы посоветоваться о том, что она внезапно начала худеть. Отт тотчас заявил ей, что она ничуть не беременна. Объявление об этом было сделано в „Правительственном вестнике“ весьма бестолково, так что во всех классах населения распространились самые нелепые слухи, напр[имер], что императрица родила урода с рогами, которого пришлось придушить, и т. п.».
Апокрифические рассказы всегда находят благодарных слушателей, это неудивительно. Интереснее и важнее другое — кто и почему становится «героем» подобного рассказа. Неслучайно и спустя много лет, уже после того как революция навсегда похоронила монархическую государственность, рассказы о «лжеродах» продолжали жить. Младший современник А. А. Половцова, Б. А. Энгельгардт в своих мемуарах практически дословно повторил скандальную версию о Филиппе, который якобы «напророчил» императрице рождение сына. Императрица «вдруг порешила», что беременна, отказалась от медицинского освидетельствования, продолжала настаивать на своем, и лишь когда прошли все сроки, обнаружилось: «все была сплошная фантазия». О том же самом писал и М. Палеолог, по-своему интерпретируя официальное сообщение как попытку подтвердить слух, «что императрица не была на самом деле беременна и что отклонение в ее физиологии объяснялось исключительно ее нервным состоянием». Столь вольный пересказ не имел ничего общего с действительным заявлением «Правительственного вестника», но для М. Палеолога важнее было доказать, что «правда вскоре стала известна и весь Двор ополчился против лионского чудотворца».
Как видим, миф о «внушенной» беременности обрел сомнительные права на существование. Слухи доходили и до царской четы, не имевшей никаких возможностей с ними бороться: ведь Филипп действительно был вхож в императорский дворец. Очевидно, что никакой «лжебеременности» не было — 20 августа Николай II записал в дневнике информацию о выкидыше, случившемся у его супруги «при совершенно нормальных условиях. После этого грустного события окончилась искусственным образом та неизвестность, в которой мы жили за последнее время». Состояние Александры Федоровны было хорошее, «…но к ней приставали с расспросами о „нашем друге“. Вообще о нем разносят такой вздор, что тошно слушать, и не понимаешь, как люди могут верить чепухе, о кот[орой] сами болтают!».
Действительно, объясняться по поводу беременности и выкидыша императрицы было и абсурдно, и неприлично. Николаю II приходилось изливать свое возмущение на страницах дневника. К тому времени он понял, что Филипп воспринимается придворным сообществом как враг, а его близость к царской чете — как трагедия, которую необходимо прекратить. Ситуация чем дальше, тем больше запутывалась. Странным образом в истории с Филиппом оказался задействован и отец Иоанн Кронштадтский, один из самых известных и почитаемых священников православной церкви того времени. В начале сентября 1902 года великая княгиня Милица Николаевна заявила великому князю Сергею Александровичу, что на свою деятельность Филипп имел благословение отца Иоанна, к которому-де ездил в Кронштадт. Сергей Александрович пригласил к себе пастыря и узнал от него, что с Филиппом отец Иоанн встречался только один раз — в Знаменском, на даче у Милицы Николаевны. Однако разговаривать они не могли: отец Иоанн не знал французского, а Филипп не говорил по-русски, «так что свидание это прекратилось весьма скоро предложением идти всем в церковь молиться». Но есть информация и о другом, «антифилипповском» заявлении Кронштадтского пастыря. Согласно ему, отец Иоанн, «призванный к царям», сказал, что лионский врачеватель «действует от духа прелести, нехороший человек, его молитвы негодны… от таких молитв плод жить не может».
Даже если приписываемые отцу Иоанну слова легендарны, уже то, что его познакомили с Филиппом, показательно и симптоматично. «Черногорки» прекрасно знали, насколько авторитетным в православных кругах было мнение кронштадтского пастыря. Признание им лионского «магнетизера» позволило бы покончить с разговорами о нездоровых мистических увлечениях царской четы, доказать если не святость, то хотя бы безобидность Филиппа. Но признания не последовало. То, что в дальнейшем царская чета и ее ближайшие друзья к отцу Иоанну Кронштадтскому не обращались, можно объяснить его отношением к Филиппу. Таким образом, первый «Друг» Николая II и Александры Федоровны признания в церковной среде не нашел. Но из этого еще ничего не следовало — доверие к Филиппу поколебать было трудно.
И все же, стремясь остановить оккультно-мистические увлечения царя, императрица Мария Федоровна в 1902 году повелела собрать данные о лионском «магнетизере». «Обвинения в уголовных преступлениях Филиппа не подействовали на царя. Тогда должны были подействовать „Протоколы [сионских мудрецов]“, имевшиеся давно в распоряжении Рачковского. Ими раскрывались козни масонов, посланцем коих являлся Филипп»[58]. Исследовавший вопрос русский революционер и борец с провокацией в революционной среде B. Л. Бурцев, которому принадлежат цитированные выше строки, так описывает возможную схему: надо было доказать царю, что он — во власти масонов, стремящихся уничтожить монархию (неслучайно в «Протоколах» содержатся места, направленные против деятельности Филиппа). Воздействовать предполагалось через разорившегося орловского помещика C. А. Нилуса, вооруженного «Протоколами».
Как одна из самых скандальных фальшивок XX века попала к нему в руки, известно давно — еще в 1921 году об этом рассказал читателям эмигрантских «Последних новостей» А. М. дю Шайла, некогда хороший знакомый С. А. Нилуса. Француз по происхождению, дю Шайла познакомился с «Протоколами», написанными от руки по-французски, и сразу же понял, что составил их иностранец. Тогда же Нилус рассказал ему, как в его руки попал этот текст. Некая госпожа К., долгое время жившая во Франции, получила рукопись от одного русского генерала. «Генералу этому прямо удалось вырвать ее из масонского архива». Генералом этим был не кто иной, как П. И. Рачковский, по словам Нилуса, «хороший, деятельный человек, много сделавший в свое время, чтоб вырвать жало у врагов Христовых». Переживший процесс «обретения веры», С. А. Нилус к тому времени уже был известен как религиозный писатель. Его книги читала и великая княгиня Елизавета Федоровна, боровшаяся против мистиков-проходимцев, окружавших Николая II, в том числе и против Филиппа. Великая княгиня недолюбливала и царского духовника отца И. Л. Янышева, не умевшего оградить царя от нездоровых мистических влияний. Она искренне верила в возможности Нилуса благотворно повлиять на царя.
