В пустоту… Гражданская война входила в силу, смерть стала восприниматься «народом» буднично, как нечто понятное и естественное. Большевики могли не волноваться: их призывы и лозунги о непримиримой борьбе с «эксплуататорами» усваивались быстро и прочно. О последствиях радующиеся гибели царя не задумывались, хотя предвидеть их было не столь трудно. Еще 29 октября 1917 года З. Н. Гиппиус, никогда не любившая и не уважавшая последнего самодержца, пророчески написала по поводу новых претендентов на власть в России:

Хотела этого З. Н. Гиппиус или нет, но для русского человека на протяжении веков святыней были «вера, царь и Отечество». В 1917 году два первых слова оказались уничтоженными, заменить их было нечем. «Отечество», всегда мыслимое только в неразрывном единстве с «царем» и «верой», стало понятием абстрактным, лишенным своего метафизического звучания. Право сильного в подобных условиях и значило право Хама, о котором супруг поэтессы Д. Мережковский написал еще в 1906 году.

Откликнулась только Церковь, уничижаемая и растаптываемая борцами «за светлое будущее без Бога». 19 июля на Поместном соборе, проходившем в Москве, обсуждалось предложение о необходимости совершить панихиду «по убиенному рабу Божиему бывшему государю Николаю II». Присутствовавший на заседании князь Е. Н. Трубецкой напомнил, что екатеринбургское убийство совпало с днем памяти великомученика Московского митрополита Филиппа (Колычева), пострадавшего за правду при Иоанне Грозном. «Это совпадение, — заявил князь, — налагает на нас особый долг»: не скрывая правду и не заботясь о возможных последствиях, а осенив себя крестным знамением, совершить моление об упокоении души Николая II. В результате Собор принял решение о совершении панихиды.

А 21 июля, за литургией в Казанском соборе Москвы, патриарх Тихон (Беллавин) выступил перед верующими и резко осудил убийство царя. Не желая судить дела убитого монарха, патриарх напомнил, что тот отрекся от престола из любви к России, не покинул пределов страны, желая страдать вместе с ней и безропотно покорившись судьбе. «И вдруг он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России небольшой кучкой людей не за какую-либо вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние — уже после расстрела — одобряется высшею властью. Наша совесть примириться с этим не может, и мы должны во всеуслышание заявить об этом как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточают в тюрьмы, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: „Блаженни слышащий слово Божие и хранящий е“». 26 июля члены Собора поддержали патриарха, указав, что в его слове выражены мысли и чувства, которые должна исповедовать вся православная Россия. Был ли исполнен этот долг? Ответ дала история. Голос патриарха («глас вопиющего») услышали немногие. Но то, что Церковь нашла в себе силы оценить действия большевистской власти, бессудно убившей последнего самодержца, — было не только проявлением христианского долга, но и актом гражданского мужества.

А вскоре за убийством Николая II и его семьи пришла очередь и других Романовых. Еще в марте 1918 года из Северной столицы постановлением Совета комиссаров Петроградской трудовой коммуны были высланы великие князья Сергей и Николай Михайловичи, Павел Александрович и Дмитрий Константинович, а также князья императорской крови Гавриил, Иоанн, Константин и Игорь Константиновичи. Вместе с ними в ссылку отправился сын Павла Александровича князь Владимир Палей. Всех Романовых обязали выбрать место жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губерний. В случившемся великий князь Николай Михайлович — известный историк и фрондер — увидел грустную усмешку истории. В письме журналисту А. В. Амфитеатрову, автору нашумевших «Господ Обмановых», он подчеркивал, что это его вторая ссылка: в первую он отправился по царскому повелению 1 января 1917 года, а сейчас — по декрету Зиновьева и Урицкого. «Невольно вспоминаю слова моего покойного батюшки, которые он передавал по завету его отца (нашего деда) Императора] Николая I: „Всякий из вас должен всегда помнить, что только своей жизнью он может искупить происхождение великого князя“. Эти слова глубоко запечатлелись в моей юношеской башке и стали лозунгом моего земного существования». Нам трудно судить, что имел в виду Николай Михайлович, говоря об «искуплении» великокняжеского происхождения, но то, что в революционное лихолетье Романовы заплатили за него исключительно большую цену — несомненно.

Николай Михайлович и Дмитрий Константинович в апреле 1918 года оказались в Вологде, где встретились с Георгием Михайловичем, арестованным в Финляндии и доставленным в Россию, в ссылку. До начала июля они пользовались относительной свободой. Однако с ужесточением режима всех их вернули в Петроград и посадили под арест в Доме предварительного заключения. Туда же вскоре перевели Павла Александровича и Гавриила Константиновича, по состоянию здоровья весной 1918 года оставленных в бывшей столице империи. В дальнейшем только князь Гавриил Константинович, благодаря содействию М. Горького, сумел выйти из тюрьмы и эмигрировать из России. Остальных великих князей расстреляли 29 января 1919 года в Петропавловской крепости, хотя за Николая Михайловича официально просила Академия наук. Они пали жертвами «красного террора» — были лишены жизни в ответ на «злодейское убийство в Германии товарищей Розы Люксембург и Карла Либкнехта»[130].

За полгода до этой расправы большевики убили находившихся на Урале, в Алапаевске Пермской губернии, сестру императрицы великую княгиню Елизавету Федоровну, великого князя Сергея Михайловича, князей императорской крови Иоанна, Константина и Игоря Константиновичей и князя Владимира Палея. Большинство из них попали в Алапаевск, месяц пробыв в Вятке и затем (в течение двух недель) — в Екатеринбурге. После «побега» Михаила Александровича из Перми ко всем находившимся в Алапаевске Романовым по распоряжению областного Совета применили тюремный режим. Их содержали в «Напольной школе», находившейся на краю города. Оттуда они и взошли на свою Голгофу. Убийство было совершено в ночь на 18 июля, то есть в то время, когда тела царственных узников и их слуг еще не захоронили.

Членов дома Романовых и их людей (сопровождавшую Елизавету Федоровну сестру Марфо-Мариинской обители Варвару Яковлеву и служившего у Сергея Михайловича Ф. С. Ремеза) сбросили в шахту живыми: лишь оказавший палачам сопротивление великий князь Сергей Михайлович был убит. Смерть была мучительной: покалеченные люди умирали в течение трех дней (очевидцы рассказывали, что из шахты слышались молитвы и религиозные песнопения). Н. А. Соколов, расследовавший дело о гибели царской семьи, полагал, что «и екатеринбургское и алапаевское убийства — продукт одной воли одних лиц». Как и в Екатеринбурге, в Алапаевске в ход пустили провокацию, первоначально заявив, что находившихся под стражей Романовых похитили «белогвардейцы». Ложь достаточно быстро открылась: осенью 1918 года, после того как большевиков выбили из Алапаевска, следственным органам удалось найти ту страшную шахту, куда были сброшены тела членов дома Романовых.