Всеобщий любимец, Алексей Николаевич был бойким и озорным ребенком. Однако стоило Николаю II строго посмотреть на сына, как тот успокаивался. Добрый и простой в общении, цесаревич вел себя так, как обыкновенно ведут себя дети его возраста. Для Николая II он, безусловно, был самой большой радостью и гордостью. И хотя воспитатель цесаревича видел много неудобств от его долгого пребывания в Ставке, Николай II полагал, что лучше временно пожертвовать образованием сына, даже рискуя его здоровьем, чем лишать его той пользы, какую приносила жизнь в Могилеве. Царь, страдавший от своей застенчивости и от того, что его в молодости держали вдали от дел, не хотел повторять старых ошибок, воспитывая своего наследника. Ребенок должен был расти среди тех, кем он впоследствии должен был править.

Время от времени в Ставку приезжала императрица с дочерьми. Она предпочитала жить в собственном поезде, но официальные завтраки неизменно посещала. Современникам она запомнилась своим величественным видом и скорбным взглядом. Во время пребывания императрицы в Ставке Николай II обедал только со своей семьей. Императрицу не любили, и она, очевидно, это чувствовала, но ничего изменить не могла: покупать любовь подданных, подлаживаясь под их вкусы, для нее было неприемлемо. Она стала главным советником супруга, не стеснялась давать советы по вопросам военного и государственного управления, что, разумеется, не могло вызвать симпатии к ней не только общественности, но и генералов Ставки, опасавшихся мифических «германских симпатий» императрицы.

Не радовало военных и желание Александры Федоровны добиться приезда в Ставку Григория Распутина. Однажды в разговоре с М. В. Алексеевым она спросила, почему он противится этому. «Ваше Величество, — ответил ей генерал, — глас народа — глас Божий. Я, верный слуга своего государя, готов сделать все для его облегчения, но не могу допустить присутствия здесь человека, о котором армия и народ единодушно самого отрицательного мнения». Понятно, что такие беседы не способствовали взаимопониманию императрицы и генералов Ставки. Отношения были формально корректными, но не более.

Трудно сказать, что подтолкнуло Александру Федоровну к той грани суеверия, к которой и ранее влекла ее «неведомая сила» души, — болезнь единственного сына или еще что-либо. Но вера в Распутина оказалась для нее и для династии роковой. Имя царского «Друга» ко времени Великой войны стало нарицательным, а общение с его носителем — показателем моральной нечистоплотности. И дело не в том, соответствовало ли восприятие действительности, а в том, что оно сказывалось на отношении к самодержцу и к принципу самодержавия. Данное обстоятельство Александра Федоровна не понимала, а царь — игнорировал. «Общественное» мнение для них не существовало. «Старец» прочно занял свое место в жизни венценосных «друзей».

Показательный пример: в феврале 1916 года, на первой неделе Великого поста, Николай II и его семья причащались в Федоровском соборе Царского Села, как обычно — перед Царскими вратами; Распутин же причастился в алтаре собора, куда был проведен без предупреждения об этом дворцового коменданта. «Свой человек» в семье, Распутин был в курсе личных дел близких последнего венценосца, в частности, младшей сестры государя — великой княгини Ольги Александровны. Именно в годы Великой войны ее жизнь кардинальным образом изменилась, — она вышла замуж по любви, но с нарушением «Учреждения об Императорской фамилии». Ольга Александровна совсем не походила на царственную особу, нередко гуляла по столице одна, заходила в лавки, бывала в театральном училище. Письма писала не в виде рескриптов, а самые обыкновенные.

Простосердечная девушка, наивная и искренняя, в июле 1901 года она стала супругой принца Петра Александровича Ольденбургского, который был старше ее на 14 лет. Брак оказался несчастливым — страстный игрок и кутила, принц, ко всему прочему, не интересовался дамами. Много лет спустя Ольга Александровна вспоминала, что за 15 лет брака они с принцем ни разу не состояли в супружеских отношениях. Но принц не хотел стеснять супругу в ее сердечных увлечениях. В 1903 году на военном параде великая княгиня познакомилась с гвардейским офицером Н. А. Куликовским, в ее жизнь вошла первая и единственная любовь. Великодушный принц в 1911 году сделал Куликовского своим адъютантом и поселил в своем петербургском дворце на Сергиевской улице. А во время войны с октября 1915 года штаб-ротмистр находился в распоряжении П. А. Ольденбургского.

Тогда же Ольга Александровна решилась, наконец, изменить свою жизнь и в сентябре 1916 года добилась развода с супругом. Следующим шагом должно было стать венчание с Н. А. Куликовским. О том, что великая княгиня будет добиваться заключения неравного брака с ротмистром, в царской семье знали заранее. И Александра Федоровна сетовала в письме к Николаю II, сожалея, что «в такое время, когда настроены непатриотично и против нашей семьи», великая княгиня «придумала такую вещь». И все-таки ее стремление к личному счастью нашло отклик у императрицы. Александра Федоровна даже решается спросить у Распутина, «когда лучше этому быть».

В октябре Ольга Александровна письменно попросила разрешения обвенчаться 5 ноября 1916 года. Император согласился. «Я принял ее сторону, сказав, что, по моему мнению, надо покончить с этим делом», — написал он супруге 30 октября. Но потом венчание перенесли на пятницу 4 ноября. Оно состоялось в Киеве, в маленькой церкви над Днепром, где некогда помещалось изваяние Перуна. «Да благословит ее Бог и да будет Н. А. [Куликовский] действительно достоин ее любви и жертвы!» — писала 2 ноября императрица. Венчание Ольги Александровны отметил в своем дневнике и царь. На скромном торжестве присутствовали императрица Мария Федоровна, великий князь Александр Михайлович, офицеры патронируемого Ольгой Александровной полка и сестры милосердия ее госпиталя.

А что же сибирский «старец»? Он был очень огорчен поступком великой княгини. Заявив, что заключение брака «было нехорошо» по отношению к царю и «что это не принесет ей счастья». Александра Федоровна сразу же написала и о своем сожалении по поводу брака Ольги Александровны, не забыв выразить понимание ее вполне естественному стремлению к личному счастью. Однако Григорий Распутин ошибся — брак сестры царя и Н. А. Куликовского оказался счастливым и долгим. И — безнаказанным. Николай II, судя по всему, смирился с нарушениями брачных правил, установленных его отцом для членов Императорской фамилии. Но стоит ли винить царя за понимание чувств своей сестры? Вопрос, очевидно, некорректен. Война на многое заставила посмотреть по-другому, закрыть глаза на то, что раньше воспринималось вопиющим нарушением династического порядка и семейной дисциплины. При этом закон 1886 года царь и не думал изменять, на бумаге все оставалось как и при Александре III. Парадоксально только то, что «радетелем» императорских традиций выступил сибирский странник, а не глава Фамилии.

Пройдет немногим более трех месяцев, и самодержавие рухнет. Личное счастье Ольги Александровны, во время Великой войны служившей сестрой милосердия и удостоенной за храбрость солдатской Георгиевской медали, намного переживет монархическую государственность…

В политической жизни России начало 1916 года ознаменовалось уходом И. Л. Горемыкина с поста председателя Совета министров. 20 января он получил рескрипт государя, в котором говорилось о заслугах сановника, о «его» ходатайстве об отставке и о пожаловании ему чина действительного тайного советника первого класса. Эта странная награда в царствование Николая II давалась дважды: первый раз в мае 1906 года — графу Д. М. Сольскому, короткое время состоявшему председателем Государственного совета, и, соответственно, И. Л. Горемыкину. Согласно Табели о рангах, после чина действительного тайного советника следовал чин канцлера. Можно предположить, что изобретение чина преследовало единственную цель — никого не награждать претенциозным чином канцлера. Награждение Горемыкина, таким образом, должно было свидетельствовать о том, что его отставка никак не связана с ухудшением отношения к нему монарха и его супруги (кстати сказать, именно Александра Федоровна и предложила дать сановнику «титул старого Сольского»). Царь вынужден был пожертвовать Горемыкиным в преддверии возобновления заседаний Думы, но вовсе не желал назначать на его место лицо, пользовавшееся доверием цензовой «общественности».