26 июня эскадрилья Федора Атрашкевича штурмовала переправы через Прут. Плотный огонь с земли летчики называли — «зенитный суховей…» МиГ Атрашкевича загорелся. «Самолет из горизонтального положения перешел в пикирование. Было видно, что он нацелен в самую гущу вражеской техники… Решил ли Атрашкевич идти на таран или же был убит в воздухе, мы никогда не узнаем. На самолете не было радиостанции… Превыше всего Федор Васильевич ценил в истребителе способность до конца выполнить боевую задачу», — пишет Покрышкин. В документах полка указано — родился комэск в 1905 году в Витебске. На обороте фотографии Атрашкевича, которую хранил Покрышкин, осталась надпись: «Молчи, грусть, молчи…»

Александр Иванович исполняет обязанности командира эскадрильи. Приказ — наносить штурмовые удары с оборудованного передовой командой полка аэродрома «подскока», расположенного у самой линии фронта у села Сынжерея. Утром эскадрилья, прилетев из Семеновки, заправлялась в Сынжерее горючим и боеприпасами, вечером, после боевой работы, возвращалась обратно.

Первый год войны истребители полка «жили больше интересами земли, чем неба». Надо было остановить или хотя бы замедлить движение наползающих с Запада колонн…

Наивысшие потери в Великой Отечественной войне среди летчиков выпали на долю летчиков-штурмовиков. Немцы, как известно, называли наши Ил-2 «черной смертью». Но смертниками были и сами пилоты Илов, заходящие на цели, закрытые по-немецки отлаженной системой зенитного огня. Не всегда спасало от гибели бронирование кабины, важнейших частей самолета. А МиГ-3 не имел такого бронирования, он предназначался для перехвата высотных бомбардировщиков… Покрышкин и его однополчане называли свои штурмовки «пляской смерти».

Перед очередным вылетом на штурмовку, который задерживал утренний туман, Александр Иванович подошел к летчикам, собравшимся у самолета Леонида Дьяченко.

«— О чем вы тут спорите?

— Да вот, Дьяченко начал сравнивать наши штурмовки с выступлениями гимнастов под куполом цирка, — пояснил Лукашевич.

— А что, товарищ командир, схожего очень много. Мы при штурмовке крутимся над немцами и рискуем собой, как гимнасты без страховки. Захватывающий момент: объявляется «смертельный номер под куполом цирка», дробь барабанов — и все, затаив дыхание, ждут. Гимнасты срываются иногда с трапеции и бездыханными лежат на арене.

— А вот и есть разница. Музыкальное сопровождение состоит из трасс зенитного огня и разрывов снарядов… — высказался Лукашевич.

— А результат один. Упал гимнаст или ты врезался в землю и взорвался. Только и осталась добрая память о тебе у твоих товарищей».

Покрышкин прервал разговор: «Кончайте болтать, пока еще есть время — поспите». Потом он шел вдоль стоянок самолетов и думал: «Может быть, такие разговоры отвлекают их от тяжелых мыслей, служат своеобразной разрядкой. Они, рискуя собой, честно выполняют свой долг. Каждый из них безраздельно верит в нашу победу, хотя сомневается, что ему удастся дожить до нее…»

В сборнике «Крылатая книга» поэта Феликса Чуева рядом с фотографией Покрышкина и его боевых товарищей опубликовано стихотворение «Летчикам Великой Отечественной», в котором есть строки:

…Там ни дороги, ни окопа, И спрятать некуда себя, Но «подсоби!» кричит пехота, И ждет отмщения земля.

…Снова барабанная дробь зенитного обстрела, шумовая какофония боя. Они снова в кабинах своих МиГов, чья конструкция (за исключением средней части крыла — центроплана) состоит в основном из сосны и дельта-древесины с фанерой и дюралюминиевой обшивкой… Они снова исполняют «пляску смерти», пикируя с километровой высоты вниз…

Покрышкин, получив задание штурмовать дороги на двух направлениях, после раздумья решает: «Наиболее целесообразно действовать на этих разобщенных направлениях единой группой, в составе всей эскадрильи. В этом случае два или три звена наносят удар, а одно подавляет зенитный огонь и прикрывает штурмующих от внезапных атак вражеских истребителей. При таких условиях удары будут более эффективными и мы понесем меньше потерь».

Метод оправдывает себя. Горят подожженные летчиками автомашины на дороге от Унген к Кишиневу, затем северо-западнее Бельц. Свой поврежденный самолет к утру отремонтирован техниками.

В одной из штурмовок зенитный снаряд разорвался в МиГе Довбни. Выбросившись на парашюте, он попал в плен. Остался жив, в отличие от замкомэска Федора Шелякина, сбитого 13 июля и погибшего на пути в лагерь военнопленных. В 1944 году Довбня вернулся в родной полк…

Еще несколько летчиков пропали без вести…

Анатолий Соколов 21 июля был подбит. С ведомым Алексеем Овсянкиным они приземлились на аэродром, который на карте оставался нашим, но к этому часу уже был занят немцами. Летчики отстреливались, а затем, как писали тогда, предпочли плену смерть. Об этом рассказал на допросе сбитый немецкий пилот.

…Площадка в Сынжерее оказалась небольших размеров. Как вспоминал Покрышкин: «На такую садиться можно только умеючи, с подтягиванием мотором». Александр Иванович объяснил своим летчикам, как надо здесь садиться, после чего произошел характерный для тех дней разговор.

«Укоренившаяся привычка и боязнь пойти против утвердившихся положений довлела над некоторыми, что и вызвало вопросы.

— Товарищ командир, в наставлениях, инструкциях установлен расчет на посадку без газа, — не вытерпел всегда очень исполнительный Лукашевич.

— Товарищ Лукашевич! Вы же воюете с первого дня, а задаете такие вопросы. Неужели вам не ясно, что боевая жизнь показала несостоятельность многих положений уставов и наставлений, потому что они писались в «конторах» в отрыве от жизни.

— Но мы же никогда так не делали расчет на посадку.

— А теперь будете делать. Вот нас учили летать тройкой, а сейчас стремимся боевой порядок строить из пары. Тоже не по уставу. Вот и скажите, как лучше?

— Конечно, парой.

— То-то же. Мы воюем, набираемся опыта, и нам надо самим создавать положение. До начальства дойдет — и устав изменят.

— Пока изменят, нас уже перебьют, — зло заметил Дьяченко.

— Будем воевать умело — не перебьют. А на нашем опыте научатся другие. Все понятно?

— Понятно, товарищ командир.

— Вот выполняйте, как сказал».

Стремление Покрышкина воевать по-своему начинало раздражать штаб дивизии. После доклада о действиях с площадки у Сынжереи Иванов сказал:

— Покрышкин, вашей работой очень недоволен Осипенко. Считает, что вы мало сделали налетов на штурмовке.

— Как же мало! На каждого летчика пришлось в два раза больше вылетов, чем установлено.

— Он требует штурмовать звеньями, беспрерывно, на каждом направлении…

— Это же, товарищ командир, будут булавочные уколы. Через пару дней эскадрилья останется без самолетов и без летчиков. Нельзя так воевать! — с возмущением ответил я.

Иванов, еще раз уточнив результаты вылетов, принял решение:

— Ну хорошо. Действуйте так и дальше. А Осипенко я возьму на себя. На завтра вам те же задачи. Отдыхайте.

Командир полка на сей раз прикрыл своего комэска. Но гроза надвигалась.

На следующий день после штурмовок Покрышкин по своей инициативе задумал вечером, возвращаясь в Маяки, снова зайти за Бельцы и там поискать цели, еще раз расплатиться с врагом за сбитого в этот день Довбню.

Это была первая «свободная охота» Покрышкина. Действует он с той «смелостью до безрассудства», которую почитаемый Александром Ивановичем французский ас Первой мировой войны Рене Фонк считал неотъемлемой чертой настоящего истребителя. Хладнокровие обретут те кто уцелеет в первых боях…

На западе заходило солнце, воздух был насыщен пылью и дымом от горевших молдавских сел. Пикируя на колонну машин, Покрышкин увидел летевшего выше разведчика-корректировщика артиллерийского огня «Хеншель-126», подошел к нему на 70 метров, маскируясь фоном земли. «Яркие в сумрачном небе огневые трассы прошивают снизу фюзеляж и мотор. Мимо меня летят какие-то белые листы. Что это? Я его расстреливаю, а он бросает листовки? Моментально соображаю, что это куски дюраля от разрывов снарядов». «Хеншель» пытается обмануть Русского пилота, у самой земли он выходит из спирали падения и низко над землей пытается уйти. В ярости Покрышкин пикирует и добивает корректировщика. Затем замечает идущий ему на смену новый «хеншель». Еще одна точная очередь, загоревшийся разведчик срывается в штопор. Покрышкин, считая это уловкой, вертикально пикирует за «хеншелем» на полной скорости, забыв на мгновение, что земля — очень близко. Опомнившись, рванул на себя ручку управления, потерял сознание и очнулся в десяти-пятнадцати метрах от земли, все-таки успев выйти из пике. Перегрузка столь велика, что с МиГа сорвало сдвижную часть фонаря кабины. «И как я сам выдержал?» — удивлялся этому летчик в своих воспоминаниях… Пикирование оказалось излишним, «хеншель» падал без обмана.