Томми состроил гримасу, а Питер слегка приподнял бровь.

— Своими речами ты все больше напоминаешь мою мать, — сказал Томми. — Если нам что и нужно, так это хорошенько выпить.

Он проковылял в дом, оставив за собой открытой входную дверь. Дафна взглянула на Питера: видит ли он, как кровь приливает к ее лицу, поднимаясь от шеи вверх.

— Наверно, пить ему пока нельзя? — спросил Питер.

— Пока нет, — сказала она. — Какое-то время придется воздержаться.

К тому моменту, когда Дафна обнаружила Томми в гостиной, он уже успел налить себе виски.

— Дорогой, — сказала она, — доктора настаивают, что тебе нельзя…

— К черту докторов! Они уже месяц мучают меня. Ты не можешь представить себе, Дафна, весь ужас всего этого… — Его голос дрогнул, он закрыл рукой глаза, отвернувшись от нее.

— Мне очень жаль, — сказала она.

— Я смотрю, ты была рада от меня избавиться. Как обычно…

— Не думаю, что тебе помогло бы мое присутствие. Тебе был нужен отдых.

— Отдых? — прошипел он. — Хорошенький отдых, когда тебе разряжают в голову тысячу вольт электричества!

Она услышала, как Питер кашляет за дверьми в холле, и сказала Томми:

— Может быть, нам будет удобнее посидеть в «длинной комнате»?

— Не хочу нигде сидеть. Я смертельно устал. Допью виски и лягу спать.

— Не возражаешь, если тебе принесут немного какао?

— Кто принесет — миссис Дэнверс? И пилюлю снотворного, чтобы я угомонился?

Дафну поразила горечь, прозвучавшая в его голосе, выражение его серых глаз.

— Давай не будем спорить, дорогой. Я просто хочу, чтобы тебе было уютно.

— Неужели? Думаю, тебе было бы намного уютнее без меня — меньше беспокойства.

— Я люблю тебя, — сказала она. — И я рада, что ты здесь…

— Не лги, Дафна. Тебе это не идет.

Повернувшись, он вышел из комнаты, и она услышала звук его шагов на лестнице — тихий, какой-то неуверенный: он постоял на площадке, потом стал тяжело взбираться вверх и вдоль по коридору направился в свою комнату, где она не забыла положить на его кровать плюшевых медведей в честь его приезда…

Несколько мгновений она постояла в гостиной, пытаясь успокоить дыхание, затем последовала за ним и осторожно постучала в дверь. Ответа она не дождалась и позвала его, а потом попыталась войти, но дверь была заперта.

— Томми! — повторила она уже громче.

— Я пытаюсь уснуть, — отозвался он наконец. Голос его звучал приглушенно. — Может человек немного поспать в этом доме?

Дафна спустилась по лестнице, чтобы разыскать Питера. У нее возникло ощущение, что они втроем играют в прятки — какую-то полузабытую еще в детстве разновидность этой игры, правила которой ей не вполне понятны. Она выкрикивала имя своего кузена, переходя из одной комнаты в другую, и наконец нашла его там, где меньше всего ожидала увидеть, — в детской, на цокольном этаже в передней части дома.

— Здесь ничего не изменилось со времени моего первого визита, — сказал Питер. — Те же старые картинки на стенах.

Он стоял, рассматривая иллюстрации к «Питеру Пэну», которые Дафна повесила в детской вскоре после переезда в Менабилли.

— Пожалуй, все выглядит немного потрепанным пятнадцать лет спустя? — спросила она, внезапно заметив, что розовые с прозеленью обои местами выцвели, как и того же цвета занавески. — Эту комнату я приводила в порядок первой в доме — хотела, чтобы детям здесь было уютно. Они ведь сомневались, стоит ли приезжать сюда жить, называли этот дом крысиным дворцом. Помню, как выбирала эти обои, вставляла в рамки картинки с изображением твоего тезки и те, где папа играет этого ужасного Крюка.

— Джеральд всегда внушал ужас в этой роли, — сказал Питер, наклонив голову, чтобы получше рассмотреть фотографии в сепии с ранней постановки «Питера Пэна». — Эта дьявольская улыбка и ужасающая учтивость в каждом жесте, когда он вливал яд в стакан Питера. А потом его новое появление в качестве мистера Дарлинга, так что приходилось напоминать себе: он не Капитан Крюк и не Дарлинг, а просто дядюшка Джеральд. Хотя быть Джеральдом никогда не было просто… — Питер посмотрел на нее, улыбнулся своей кривоватой улыбкой, которую она так любила, и снова поднял бровь. — Ну, — сказал он, — расскажешь ты мне наконец, что у вас происходит? Томми сегодня едва ли вымолвил хоть словечко. Последний раз я видел его таким сорок лет назад, когда мы новобранцами отказывались говорить об окружающих окопных ужасах. Но тогда мы по крайней мере были в состоянии что-то бубнить друг другу насчет крикета.

— Вы были тогда так молоды — немногим старше Китса, попали из Итона прямо на войну… Я не перестаю напоминать об этом себе последние несколько недель, пока Томми был в больнице: бывали времена намного хуже, сейчас хотя бы нет войны.

— Верно, — согласился Питер. — Но это не объяснение того, что происходит с Томми.

— Не думаю, что мне удастся объяснить, — сказала она. — Не сейчас во всяком случае. Такое страшное несчастье. Извини, что потащила тебя сюда: ужасное зрелище, наверно.

— Но ведь для тебя происходящее намного ужасней. Давно это длится?

— Звучит глупо, но я не знаю. Была уверена, что с Томми все в порядке, до прошлого месяца, когда с ним случилась эта внезапная катастрофа. По-видимому, я утратила контроль за ситуацией из-за того, что мы редко виделись. А теперь у него такая сильная депрессия, что непонятно, сможет ли он от нее избавиться.

Несколько мгновений Питер молчал, а потом сказал:

— Помнишь, что писал Джим Барри о нашем дядюшке Гае, когда его убили на Первой мировой? «У него был суровый вид, но при этом он грустно улыбался, как человек, который притворяется, что жизнь веселая штука, но знает, что это не так». То же можно сказать и о Томми, да и о всех нас, ты не находишь?

Дафна вздохнула, вспомнив, каким благородным представлялся ей Гай, когда она была маленькой девочкой, как он приходил к ним в дом в своей офицерской форме цвета хаки, на груди у него блестели медали, а она стеснялась заговорить с ним — стояла и смотрела, пока мама не сказала ей, что нельзя быть такой невоспитанной. Но она ничего не могла с собой поделать, испытывая такое же благоговение и в присутствии Джорджа, старшего брата Питера, даже когда он наклонялся, чтобы поцеловать ее на прощание. Бедняга Джордж погиб в бою во Фландрии, всего через неделю после Гая, ему был всего двадцать один год. Джорджу не суждено было догнать и перегнать Гая по возрасту.

— Дядюшка Гай был таким героем, — сказала она, — и папа всегда говорил, что Джордж пошел в него. Когда они погибли, сердце моего отца было разбито. До сих пор помню эту ужасную неделю: папа плакал, не пытаясь скрыть от меня слез, но говорил нам, что мы должны всегда гордиться Гаем и Джорджем. Вот что значит иметь героев в семье — на их фоне все остальные выглядят надутыми фанфаронами.

— Мне так не кажется, — сказал Питер. — Про Томми во всяком случае этого никак нельзя сказать.

— Он совсем перестал улыбаться, — сказала она, предвосхищая вопрос Питера. — Даже грустную улыбку на его лице не видела уж не знаю как давно.

— Понимаю твои чувства, — сказал Питер, — но мы ведь продолжаем бороться, верно?

Дафна подумала, что он говорит о своей жене Маргарет, склонной легко впадать в депрессию, но не стала проявлять излишнее любопытство, а просто взяла его под руку и сказала:

— Пойдем поищем чего-нибудь на ужин.

Тод оставила в кладовой зеленый салат и холодный ростбиф, которые они и съели в столовой при свече, а затем взяли бокалы с вином в «длинную комнату». Когда же Дафна пошла зажигать электричество, Питер сказал:

— Оставь все как есть, здесь так уютно в темноте…

Она зажгла свечи у камина, и они посидели немного в этой умиротворяющей тишине.

Наконец он сказал:

— Дядя Джим ведь не видел этот дом?

— Нет, он умер еще до того, как я его арендовала, — но если бы он здесь побывал, непременно полюбил бы Менабилли.

— Знаешь, что он имел обыкновение приезжать в Фоуи на праздники? Возможно, шел по берегу моря и наткнулся на Менабилли, совсем как ты.