В это время поморские стоянки и сопутствующие им кресты проникли в самые отдаленные и недоступные уголки архипелага — участники шведской экспедиции 1899–1902 годов встретили в Мурчисон-фьорде крест с датой 1798 год, причем один из участников указанной экспедиции отмечал, что русские из Онеги, Колы и Мезени промышляли здесь к тому времени более 30 лет, добираясь сюда на судах водоизмещением от 60 до 16 тонн. В. Карлхейм-Гюлленшельд в своей книге «На 80-м градусе северной широты» продолжает: «Наиболее часто посещаемыми районами были западное и северное побережье Шпицбергена, с большим количеством удобных гаваней, изобилующие фиордами, а также южные и юго-западные части Восточного Шпицбергена (остров Эдж. — А К.). Напротив, пролив Хинлопен, большая часть Северо-Восточной Земли и западное побережье Стур-фиорда, негостеприимные берега которого заняты ледниками, вообще не имеют признаков былых плаваний русских… Вряд ли есть какой-либо фиорд, где бы русские охотники не возводили свои постройки и не ставили свои кресты на высоком побережье фиордов. Сейчас почти все они исчезли, избы разрушены, кресты попадали и следы пребывания русских становятся все менее заметными».
Шведы предприняли раскопки русских развалин и так описали результаты своих археологических изысканий: «…изба была преднамеренно разрушена, поскольку на ее опорных столбах остались следы топора.
Наши труды в течение нескольких часов были вознаграждены с лихвой, и те предметы, которые мы обнаружили в земле, дали нам полную и четкую картину той жизни, которая существовала в этих охотничьих угодьях», с перечислением целого ряда находок, включая осколки темно-зеленого стекла, судовые детали (в частности, блоки), веники, топор, лопата, наконечники копий, гарпуны, колышки для натяжения шкур, деревянная бочарная клепка, обручи и другие остатки бочек, ткацкие принадлежности (веретена, вязальные спицы для вязки сетей), женский гребень, палочки с зарубками — календари, остатки одежды и обуви, многочисленные кухонные принадлежности (глиняные горшки со следами сажи, деревянные тарелки), жировые лампы-ночники, многочисленные кости оленя, птицы и рыбы и т. д. «Все указывало на то, что русские устраивались здесь с максимальными удобствами и точно так же, как у себя дома… Наличие женщин и детей (о чем, в частности, свидетельствовали детские сапожные колодки) показывает, что им здесь жилось весьма неплохо».
Вместе с тем Карлхейм-Гюлленшельд приводит примеры гибели в целом ряде случаев поморских судов и поселений, причем не только от цинги или голода. Так, например, «около главного русского поселения в Хорнсунне в 1820 году была обнаружена севшая на мель ладья с полностью погибшим экипажем. Многие обстоятельства указывают на то, что эта неудачная экспедиция была уже готова к отправлению домой, но подверглась нападению и разграблению морскими разбойниками». Таким образом, случаи пиратства, о которых сообщал еще Корнилов почти столетие назад, очевидно, продолжались и жертвами их нередко становились и русские промышленники. Отмечены и случаи совершенно противоположного характера. Например, в 1743 году в Петербург из Голландии были доставлены 12 поморов, снятых с аварийного судна голландскими моряками (Иванов, 1935, с. 15).
Если свидетельства Карлхейма-Гюлленшельда были сделаны уже спустя примерно полвека после прекращения деятельности русских промышленников на Шпицбергене, то норвежский геолог (первый норвежский ученый на Шпицбергене) Б. М. Кейльхау наблюдал закат русской деятельности непосредственно на архипелаге, особенно при посещении одного из заброшенных становищ в районе Хабен-нихт-бухты на западе острова Эдж летом 1827 года, которое, видимо, оказалось весьма суровым, о чем свидетельствует целый ряд признаков, отмеченных этим ученым.
Так, кромка льда в конце августа располагалась на пол-пути между Медвежьим и Шпицбергеном, а на западе архипелага почти в 20 милях от Земли Принца Карла (что в наше время выглядит необычно). Поверхность ледников в Хорнсунне оставалась заваленной снегом даже в конце лета и голого льда не было видно и т. д. Русанов первым отметил различия в рельефе на западе и востоке Шпицбергена: «Подошли к берегу, имевшему здесь совсем иную форму, чем на западном побережье, — вместо тесно сбитых между собой фьельдов с острыми краями и зубцами, в этой южной окраине Шпицбергена находятся две широкие возвышенности, образованные, как это видно издали, слабо наклонными горными пластами».
При посещении Хабен-нихт-бухты на острове Эдж взгляду открылось брошенное русское поселение, поразив его своими размерами и полным безлюдьем. «Становище, одно из крупнейших на Шпицбергене, рассчитанное на 40–50 человек, ныне опустевшее… На юге из плоскогорья торчал рог, образовавший самую высокую гору этой местности, она все же не превышала 1000 футов над уровнем моря. Прочее нагорье, чьи крутые склоны ограничивали долину, казалось, в высоту составляли 400–600 футов над морем. Все горные пласты были горизонтальными, так что их выходы образовывали ступени лестницы по склонам…
Широкая бухта, прорезавшая середину плоского побережья, образовала небольшой полуостров, где было устроено небольшое поселение перед чередой низких скал. Оно состояло из двух отдельных жилых домов… каждый со множеством пристроек. За исключением некоторых из последних, все было сооружено из добротного строевого леса…
Размеры большого дома 12 локтей в длину, 8 в ширину и 3–4 в высоту. Плоская крыша засыпана землей с камнями. Нары с проходом на высоте локтя. Возле нар множество окон. Русская печь. Надпись мелом на шкапе — 23 июня 1825 года. На стене вырезана надпись “на семь месяцев”. Сени, токарный станок, баня.
Еще изба с надписью “Сия изба староверская”. Много мелкой утвари: ложки, тарелки из дерева, горшки, светильники, вязальные спицы, сапожные колодки (включая детские). Староверская баня из камня. В 20 локтях от бани пресное озерко с мостками, которое покрывал лед со старым снегом. Пять крестов высотой 5–6 локтей с искусной резьбой и датами, например “Этот крест был поставлен православными христианами во славу Божию 20 августа 1823 года” или “Этот крест был поставлен православными христианами во славу Божию корщиком Иваном Рогачевым в год 1809”. Самая поздняя дата — 1826».
Когда спустя полтора века российские археологи при участии автора посетили этот интереснейший объект исследований, в его поисках важнейшую роль, помимо описания, сыграла гравюра, опубликованная Кейльхау в своем труде, причем с характерной вершиной на заднем плане — важнейшим ориентиром в наших поисках, увенчавшихся в конце концов успехом. Дальше лишь оставалось убедиться в полноте описания норвежского геолога — вплоть до совпадения в положении мостков в крохотном озерке на переднем плане, которые спустя полтора века оказались там, где положено.
Неудивительно, что увиденная картина произвела на Кейльхау мрачное впечатление одновременно с далекоидущими выводами: «Русские мало-помалу прекратили свои поездки на Шпицберген и склонны, по-видимому, уступить его норвежцам». Правда, наши предки еще с четверть века оставались на архипелаге, однако в оценке ближайших перспектив Кейльхау, к сожалению, оказался прав…
Другой участник той же экспедиции немец Барто фон Левениг своими записками рисует несколько иную, причем во многом противоречивую, картину, вместе с тем отмечая главное: роль государства в деятельности своих подданных на Шпицбергене, причем весьма убедительно. Во времена датского владычества (то есть до завершения Наполеоновских войн) рыбный промысел в норвежских водах принадлежал казне, а местные жители прибыли от него не имели — вот с чем связано их стремление на Шпицберген, в чем им способствовали сами русские в самом конце XVIII века! «Первой попыткой попасть из Хаммерфеста на Шпицберген следует, быть может, считать полунорвежскую экспедицию, которую один тамошний купец снарядил в 1795 году совместно с русскими». Поначалу норвежцы действовали на архипелаге только в летнее время, поскольку первая норвежская хижина, пригодная для зимовки, была построена лишь в 1822 году в Конгс-фьорде.
