Все было тихо и спокойно теперь вокруг него или казалось тихим и спокойным.
Укрывшись надежно в день своего юбилея от нашествия поздравителей, он не мог, конечно, остаться равнодушным к изъявлению обращенных к нему чувств и написал по этому случаю шуточные стихи:
Все сегодня, словно братья,
Раскрывают мне объятья,
И любовные признанья
Шлют мне с искренним стараньем.
В этот день весенний, жаркий
Получаю я подарки —
Все, что только сердцу мило
Престарелого кутилы!
Попрошаек целый хор
Мне слагает льстивый вздор.
От такой несметной чести
Взвился я птенцом с насеста,
Но теперь настал момент
Вам вручить мой комплимент,
Пожелав спокойной ночи.
В небе солнышко хохочет!
Подпись под этим посланием, начертанная по-латыни, гласила: «А. Эйнштейн, согрешил 14.3.1929».
Он поселился в маленьком уютном доме на берегу поросшего кувшинками озера вблизи Потсдама. Дом назывался «виллой Капут» (по имени близлежащей деревушки), и каждый розовый куст в саду был посажен им самим, подстрижен и бережно укутан на зиму. Сделав несколько шагов в сторону от дома, можно было заметить видневшееся на горизонте довольно высокое строение, напоминавшее по своим очертаниям каланчу или башню. Башня являлась частью потсдамской астрофизической обсерватории и была построена в начале двадцатых годов с единственной целью — обнаружить «красное смещение» линий солнечного спектра, предсказываемое общей теорией относительности. «Башня Эйнштейна» — так было названо это сооружение, и туристы, посещавшие Потсдам, поспешно устремлялись туда в тщетной надежде увидеть «самого Эйнштейна»…
Проселочная дорога, ведшая от Потсдама в сторону, к Вердеру-на-Хавеле, туристами не посещалась. И как раз там, затерянный между холмами и рощами, спускавшимися к самому озеру Хавель, схоронился дом Эйнштейна.
События, предшествовавшие его поселению на этих идиллических берегах, могли бы вызвать улыбку, если бы не наводили на иные размышления. Берлинский магистрат, узнав о влечении Эйнштейна к парусному спорту, пожелал преподнести ему к юбилею виллу на озере Хавель. Предложение было принято, и Эльза отправилась осматривать подарок. К своему удивлению, она обнаружила, что вилла уже имеет обитателей. Муниципалитет поспешил принести извинения: произошла досадная ошибка! Чтобы исправить ее, Эйнштейну была вручена дарственная запись на участок соснового леса в районе того же озера. Он может располагаться там, как ему заблагорассудится. Участок был отменный, но вскоре обнаружилось, что права на него являются предметом судебной тяжбы. Новые извинения, и городской совет посылает план нового земельного угодья, имеющего даже дополнительные преимущества по сравнению с первыми двумя. Рассматривая прищуренным глазом присланные ему чертежи, Эйнштейн сказал, что, пожалуй, есть смысл воздержаться на этот раз от осмотра: рассеянность берлинских муниципальных советников превосходит даже уровень, достигнутый членами Прусской Академии! Он был прав: участок, о котором шла речь, оказался вовсе не принадлежащим берлинскому муниципалитету. Заседание городской ратуши, подведшее итог этой истории, было бурным. Группа депутатов потребовала немедленного ассигнования средств, на которые Эйнштейн мог бы сам приобрести кусок земли. С сомнениями насчет целесообразности такого расхода выступила кучка господ, сидевших на крайней правой. При голосовании они оказались в меньшинстве, но чаша терпения Эйнштейна была уже переполнена. В письме к обер-бургомистру он заявил о своем отказе от «подарка»: вилла, или, точнее, крошечный домик с таким же садом вокруг, была построена им на собственные скромные сбережения.
Среди многочисленных ученых дипломов, украсивших стены комнат в домике, находился и диплом, полученный незадолго до описываемых событий из Советского Союза.
На общем академическом собрании, заседавшем 6 ноября 1926 года в старинном здании, построенном Гваренги на берегу Невы, десять прославленных русских академиков, в том числе Белопольский, Вернадский, Иоффе, Лазарев, Крачковский, Ферсман, предложили избрать в почетные члены Академии наук Советского Союза Альберта Эйнштейна. (Пятью годами раньше в том же самом здании на Неве состоялось, мы помним, первое его избрание в члены-корреспонденты.) Баллотировка была проведена четвертого декабря. Всеми голосами против одного Альберт Эйнштейн был признан советским почетным академиком. Вместе с ним в тот же День удостоились этого звания Альберт Майкельсон и Мария Кюри-Склодовская. Жизненные пути всех троих скрестились опять — теперь на туманных берегах, в далеком северном городе…
Диплом, составленный по традиций на русском и латинском языках, был подписан президентом академии Карпинским и непременным секретарем Ольденбургом. Под стеклом и в дубовой рамке, выпиленной самим Эйнштейном, он нашел своё место на стене маленького дома, затерявшегося среди хвойных лесов Потсдама. Здесь 6 октября 1929 года отметил Эйнштейн новоселье, тут искали встреч с ним разные люди, и никому никогда не было отказано в приеме.
Одни шли к Эйнштейну за советом и добрым словом, другие преследовали более сложные и небескорыстные цели. Приходили простые люди и те, кто принадлежал к самому верхнему слою республики юнкеров и промышленных дельцов. Директор Рейхсбанка Лютер нанес однажды визит и долго говорил о проведенной по его плану денежной реформе в Германии. Стабилизация валюты на базе новой «рентной» марки — вот то, что было панацеей от всех социальных зол, по мнению доктора Лютера. Эйнштейн выслушал внимательно и сказал:
— Это чудесно. Но если экономика, как вы говорите, оздоровлена, то почему же сохраняется безработица?
Лютер приступил было к пространным объяснениям в академическом стиле, но Эйнштейн кротко прервал его:
— Где человек в вашем золотом и серебряном мире? Где человек и обещанный ему насущный хлеб? Человек — вот единственно важное звено в этой цепи, и вы его потеряли!
В другой раз, беседуя с премьер-министром Штреземанном, он высказал ему прямо в глаза свои наблюдения над социальной механикой минувшего пятилетия:
— Инфляция в Германии была не чем иным, как самым крупным мошенничеством, когда-либо осуществленным в истории! Она, инфляция, была тщательно задумана Стиннесом, Круппом и их друзьями для того, чтобы смешать карты союзнической репарационной комиссии, разорить конкурентов, скупить за бесценок их предприятия, стереть губкой все долги и финансовые обязательства концернов. То, что при этом оказалось на краю голодной смерти несколько миллионов немцев и их детей, — лишь незначительная деталь с точки зрения авторов операции. Теперь она завершена и у нас — благодарение богу — имеется здоровая твердая немецкая марка!
Штреземанн натянуто улыбался и время от времени вставлял:
— Вы несколько преувеличиваете…
Здесь, в Потсдаме, посещали виллу Капут и рассеянные по дальним краям друзья — среди них Чарли Чаплин и Рабиадранат Тагор. Чаплин в один из своих приездов — он прибыл тогда из Лондона — пришел не один. С ним был невысокого роста, сухощавый господин с жестким выражением лица. Чаплин отрекомендовал его как «доброго знакомого», но имя гостя в первую минуту поклонов и приветствий Эйнштейн не расслышал или не запомнил. За обеденным столом Чаплин против обыкновения не был весел. Он был под впечатлением дней кризиса, сцен нищеты и безработицы, увиденных им по обе стороны Ла-Манша.
— Капиталистическая система неисправима, — сказал Чаплин, — она сопротивляется по-прежнему любым попыткам внести в нее решительные изменения! — Он говорил на эту тему долго и горячо.
Эйнштейн, озабоченный тем, чтобы вывести своего гостя из его мрачного настроения, сказал:
