Черчилль приурочил дату ухода в отставку к возвращению королевы из вояжа, однако в очередной раз увильнул. Елизавета II надеялась, что в этот раз он сдержит обещание, и на встрече с Энтони Иденом после торжественного июльского приема в Букингемском дворце отметила, что Черчилль “кажется, уже настраивается на уход” (79). Тем не менее премьер-министр продержался на посту еще восемь месяцев, причем, согласно Джоку Колвиллу, получасовые аудиенции с королевой “все удлинялись и удлинялись, <…> зачастую доходя и до полутора часов, и, насколько я могу судить, обсуждались там не только скачки” (80).
В конце концов восьмидесятилетний политик согласился покинуть кресло премьера 5 апреля 1955 года. В последнюю минуту он чуть не пошел на попятную, решив выступить в роли миротворца и созвать четырехстороннюю встречу в верхах с участием Советского Союза. На аудиенции 29 марта королева терпеливо сообщила (81), что не против очередной отсрочки. Тем не менее два дня спустя Черчилль официально уведомил, что уйдет в отставку как намечено. Личный секретарь Майкл Адин ответил, что королева “глубоко и искренне сожалеет” и что “особенно ей будет не хватать еженедельных аудиенций, столь познавательных и, если так можно выразиться о государственных делах, веселых” (82).
Четвертого апреля Черчилль дал прощальный ужин, на котором поднял бокал за королеву как за “блестящую молодую поборницу священных ценностей, мудрости и доброты” (83). Своему кабинету он дал напутствие “не разлучаться с Америкой” (84). На последней аудиенции 5 апреля Елизавета II предложила ему в знак особых заслуг перед британской историей титул герцога, сохранившийся в наше время лишь для “королевских особ”. Джок Колвилл уверял королеву, что Черчилль откажется, поскольку “желает умереть в палате общин” (85). Однако, увидев премьер-министра, отправляющегося в Букингемский дворец во фраке и цилиндре, Колвилл начал опасаться, что старик передумает, поддавшись сентиментальному порыву. “Я едва не согласился, – со слезами признался Черчилль своему личному секретарю, вернувшись на Даунинг-стрит. – Меня так пленили ее красота, очарование и благодарность, с которой она предлагала мне титул, что на миг я готов был поддаться. Но потом я вспомнил, что должен умереть тем, кем был всегда, – Уинстоном Черчиллем. И попросил простить меня за отказ. И знаете, как ни странно, она, кажется, почувствовала облегчение”.
В последующем письме к Черчиллю Елизавета II сообщила, что ни один из его преемников “никогда не займет место моего первого премьер-министра” (86). Она благодарила его за “мудрое наставничество” и за руководство страной в период холодной войны “с ее угрозами и страхами, равных которым мы не знали до сих пор ни в военное, ни в мирное время”. Черчилль ответил, что старался “дать ее величеству полное представление о суровых и сложных проблемах нашей эпохи” (87). По его словам, она с самого начала царствования “исполняла августейшие обязанности, как и подобает современному монарху, должная подготовка обеспечила ей прочный запас знаний”, а также “решимость не только править, но и служить, то есть править посредством служения”.
Королева обладала конституционной прерогативой выбрать, посовещавшись с участниками Консервативной партии, следующего ее лидера, способного обеспечить необходимое большинство в палате общин. Во время последней аудиенции с уходящим в отставку Черчиллем Елизавета II попросила его порекомендовать кого-то в преемники, однако бывший премьер уже не имел права выступать с рекомендациями и оставил выбор за королевой. Согласно Колвиллу, она ответила, что “в таком случае позовет Энтони Идена” (88).
Очевидно, королева уже успела проконсультироваться с функционерами из партии тори, однако о содержании и результатах этих консультаций не распространялась. И тогда, и позже на всем протяжении царствования она строго придерживалась конституционно закрепленных процедур и избегала навязывать личные предпочтения.
На первой аудиенции с Иденом королева не спешила переходить к официальной части. И только когда премьер-министр наконец спросил после непринужденной беседы: “Ну что, мэм?” – Елизавета II ответила: “Судя по всему, я должна поручить вам сформировать правительство” (89).
Пятидесятисемилетний премьер, “старый итонец” и сын баронета, был “самым элегантным политиком своего времени” (90), эрудитом и обладателем оксфордской степени с отличием по восточным языкам, включая персидский и арабский. Он обладал завидным опытом, поскольку служил в парламенте с 1923 года, занимая высокие должности в предвоенном, военном и послевоенном правительствах. Он отличался обаянием, однако мог быть довольно жестким и иногда непредсказуемым, “с взрывным характером” (91), по свидетельству Синтии Гладвин, жены дипломата сэра Гладвина Джебба, а также падким на похвалу и лесть. Из-за некоторой робости он держался скованно, поэтому вся тяжесть установления отношений ложилась на королеву.
Тем не менее она преуспела, что со всей очевидностью проявилось летом, когда Иден с женой Клариссой, племянницей Уинстона Черчилля, присутствовали на военном мероприятии в Винчестере вместе с королевой. После этого премьер прибыл на еженедельную аудиенцию, и Кларисса услышала из соседней комнаты, о чем шел разговор. “Энтони пересказывал ей, чем его кормили у Айка[16], – веселья было через край” (92), – писала она в своем дневнике. Много лет спустя она снова вспомнила об этом эпизоде: “Они болтали и заливисто смеялись. Я никак не ожидала такого шума, думала, все происходит гораздо более регламентированно, вопрос – ответ” (93).
Иден женился на Клариссе после того, как его первая жена, Беатрис, сбежала с другим, сделав его первым разведенным премьер-министром в британской истории. Из-за этого он оказался в щекотливом положении, когда 21 августа 1955 года принцессе Маргарет исполнилось двадцать пять, и ее роман с Питером Таунсендом – пострадавшей стороной при разводе, как и Иден, – снова выдвинулся на первый план. За неделю до дня рождения Маргарет отправила Идену письмо, в котором объясняла, что останется в Балморале до октября, дожидаясь, пока Таунсенд прибудет в Лондон в ежегодный отпуск. “Мне кажется, только увидев его, я смогу окончательно решить, выходить за него или нет, – писала она. – Надеюсь, что в результате я буду уже в состоянии сообщить вам и премьер-министрам других стран Содружества окончательное решение” (94).
Пока пресса подогревала интерес публики к королевскому роману (“Ну же, Маргарет! Решайся наконец!” (95) – умоляла “Daily Mirror”), королева, премьер-министр и Майкл Адин обсуждали, как поступить, если ее величеству придется, как главе Англиканской церкви, дать отказ, вынуждая Маргарет просить разрешения у парламентов Соединенного Королевства и стран Содружества. В начале октября Идены прибыли (96) в Балморал с ежегодным визитом премьера на выходные, которые прошли в долгих совещаниях, частично с участием принца Филиппа. Королева желала сестре счастья, однако не могла поступиться принципами, согласно которым королевская семья должна служить подданным положительным примером. Скрепя сердце она выбрала нейтралитет и предоставила Маргарет решать самой.
Вернувшись в Лондон с постановлением, что парламент не одобрит союз, порицаемый церковью, Иден сообщил Маргарет: если она хочет сочетаться с Таунсендом официальным браком, ей придется отказаться от прав на трон. Это означает отказ от выплат по цивильному листу и исключение ее потомков из очередности наследования.
20 октября 1955 года кабинет подготовил к слушанию в парламенте Указ об отречении, а четыре дня спустя передовица “The Times” разложила по пунктам стоящий перед принцессой нелегкий выбор: либо Маргарет сохраняет свой высокий статус (97) в глазах Содружества и отказывается от Таунсенда, либо сочетается официальным браком и теряет королевский статус.
31 октября принцесса Маргарет объявила о расставании с Таунсендом. В печальном заявлении (98), составленном при участии самого Таунсенда, делался упор на веру и чувство долга перед Содружеством, однако подлинным решающим фактором послужило то, что Маргарет выросла в роскоши и не могла представить себя живущей, как выразился Кеннет Роуз, “в лачуге на жалованье полковника авиации” (99), вне королевской семьи, без которой она себя не мыслила.
