В преддверии свадьбы дочери король одарил будущего зятя целым набором громких титулов – герцог Эдинбургский, граф Мерионетский и барон Гринвичский, а также издал указ об обращении к нему “ваше королевское высочество”. Тем не менее для большинства герцог Эдинбургский по-прежнему оставался принцем Филиппом и продолжал подписываться своим собственным именем. (До официального принятия титула принца Великобритании оставался еще добрый десяток лет.) Кроме того, король наградил Филиппа орденом Подвязки – высшей личной наградой, которую может даровать монарх, ведущей свою историю с 1348 года. Елизавета удостоилась ордена Подвязки неделей ранее, в знак превосходства над супругом.

18 ноября король и королева устроили торжественный бал в Букингемском дворце, который драматург Ноэль Кауард назвал “сенсационным вечером, где все сияли от счастья” (51). Елизавета и Филипп “блистали… От зрелищности и драматичности захватывало дух”. Король уже по традиции провел цепочку конги по парадным покоям, празднества закончились после полуночи. Филипп вручил подарки подружкам невесты – серебряные пудреницы в стиле ар-деко с золотой короной, венчающей монограмму из его и Елизаветы инициалов, и пятью маленькими сапфирами-кабошонами. С типичной своей небрежностью “он раздавал их, как игральные карты” (52), – вспоминала леди Элизабет Лонгман, вошедшая в число восьми подружек невесты, несмотря на отсутствие родства.

Два дня спустя, в утро свадьбы, Филипп бросил курить, расставшись с привычкой, вынуждавшей его лакея Джона Дина “без конца наполнять портсигары” (53). Филипп знал, как мучает Елизавету пристрастие отца к курению, поэтому он бросил, по свидетельству Дина, “резко и, судя по всему, легко” (54). Патриция Брейберн, которая тоже была с кузеном тем утром, говорит, что Филипп пытался понять, кем делает его эта свадьба – “отчаянным храбрецом или отчаянным глупцом” (55). Однако это не значит, что он сомневался в своей любви к Лилибет, скорее опасался предать другие значимые аспекты своей жизни. “Ей никакие перемены не грозили, – вспоминает его кузина. – Для него же должно было измениться все” (56). Прежде чем покинуть Кенсингтонский дворец, где он ночевал в бабушкиных апартаментах, Филипп выполнил излюбленный королевский ритуал – глотнул джина с тоником.

У Вестминстерского аббатства, несмотря на холод, собрались десятки тысяч зрителей, встречающих Ирландскую парадную карету, везущую принцессу с отцом. Две тысячи гостей удостоились чести лицезреть начавшуюся в половине двенадцатого пышную церемонию в аббатстве, которую Уинстон Черчилль назвал “светлым лучом на нашем тернистом пути” (57). Платье Елизаветы было создано Норманом Хартнеллом из шелкового атласа цвета слоновой кости и расшито жемчугом и хрустальными бусинами; шлейф длиной четыре с половиной метра несли два пятилетних пажа, принц Уильям Глостерский и принц Майкл Кентский, в шотландских килтах из тартана королевского клана Стюартов и шелковых сорочках. Невесомую фату, украшенную кружевом, прижимала диадема королевы Марии, а на морском кителе Филиппа блестел орден Подвязки. Гости-мужчины были одеты в форму и фраки-визитки, дамы щеголяли длинными платьями, белыми перчатками до локтя, великолепными драгоценностями и диадемами либо шляпками, многие из которых были украшены перьями. Венчавший молодых архиепископ Йоркский, Сирил Гарбетт, велел им запастись для семейной жизни “терпением, пониманием и выдержкой” (58).

После часовой церемонии венчания молодожены двинулись к выходу во главе процессии из пяти королей, пяти королев и восьми принцев и принцесс, в число которых входили коронованные главы Норвегии, Дании, Румынии, Греции и Голландии. Мать Филиппа тоже присутствовала, однако его трех сестер и их немецких мужей намеренно не пригласили. Бросалось в глаза отсутствие брата Георга VI, бывшего короля Эдуарда VIII, ныне герцога Виндзорского, и его супруги-герцогини, ради которой он отрекся от престола. Отрекшиеся Виндзоры жили в Париже, лишь изредка появляясь в Лондоне, где их присутствие не приветствовалось. При всей суровости таких мер альтернативы изгнанию Георг VI, королева Елизавета и их советники не видели. Проживание действующего и бывшего монарха в одной стране привело бы к появлению двух соперничающих дворов.

Под перезвон вестминстерских колоколов Елизавету и Филиппа в Стеклянной карете доставили в Букингемский дворец. Перед каретой и за ней выступали два полка дворцовой кавалерии в полном парадном обмундировании: королевская конная гвардия в синем, лейб-гвардия в красном, все в белых кожаных лосинах, черных ботфортах, сияющих стальных кирасах и блестящих шлемах с красным или белым плюмажем. Такого зрелища Лондон не видел со времен войны, толпа то и дело взрывалась ликующими возгласами и громом оваций. Более ста тысяч человек прорвались за полицейское ограждение и навалились на ограду дворца, выкрикивая: “Хотим видеть Елизавету! Хотим видеть Филиппа!” Вышедшая на балкон королевская семья получила “громогласное подтверждение народной любви” (59).

На “свадебном завтраке”, который на самом деле представлял собой торжественный обед в Парадной столовой, присутствовало всего 150 человек – дань тяжелым послевоенным временам. В скромном меню значились: “Filet de Sole Mountbatten, Perdreau en Casserole и Bombe Glacйe Princess Elizabeth[8]. Блюда подавали на позолоченном серебре лакеи в алых ливреях. Столы украшали бело-розовые гвоздики, а места гостей отмечались памятными бутоньерками из мирта и белого балморалского вереска. Свадебный торт – четыре яруса высотой в 2,75 метра – молодожены разрезали подаренной Филиппу шпагой Маунтбеттена.

Король не стал мучить себя произнесением речи и обозначил торжественность момента, подняв бокал шампанского “за невесту”. Обсыпанные розовыми лепестками в парадном дворе, молодожены в открытой карете, запряженной четверкой лошадей (“молодая жена уютно устроилась в гнездышке из грелок” (60), проследовали к вокзалу Ватерлоо, пересекая Темзу по Вестминстерскому мосту, освещенному в сумерках уличными фонарями. Вслед за Елизаветой, ступившей на красную дорожку (61) у вокзала, из кареты выскочила ее любимая корги Сьюзан, и принцесса передала поводок лакею Сирилу Дикману, которому предстояло сопровождать молодоженов в свадебном путешествии вместе с Джоном Дином, Бобо и детективом.

Первую неделю они провели в Броудлендсе, хэмпширском поместье Маунтбеттенов, и более двух недель в заснеженном уединении белокаменного Беркхолла, балморалской усадьбы начала XVIII века, выстроенной на лесистом берегу реки Мик. В этом уютном уголке с викторианским убранством – сосновая мебель, ковры в шотландскую клетку, картины Ландсира и карикатуры Спая[9] – и воспоминаниями о летних днях раннего детства, когда родители еще не стали королем и королевой, Елизавета чувствовала себя как дома. В армейских сапогах и кожаном жилете с суконной подкладкой Елизавета с мужем охотилась на оленей, чувствуя себя “атаманшей во главе вооруженного до зубов разбойничьего отряда” (62), – писала она своей кузине Маргарет Роудз.

Она сочиняла нежные письма родителям, благодаря за личный пример и жизненные уроки. “Я лишь надеюсь, что смогу вырастить своих детей в той же счастливой атмосфере любви и честности, в которой выросли мы с Маргарет” (63), – писала она, добавляя, что они с молодым мужем “словно уже давным-давно вместе! Филипп – ангел, очень ласковый и внимательный”. Филипп же приоткрывал свои тщательно завуалированные ощущения в письме к теще: “Дорожить Лилибет? Сомневаюсь, что это слово способно передать все мои чувства” (64). Он заявлял, что молодая жена – “единственный для меня смысл жизни, и я хочу спаять нас двоих в несокрушимый союз, который будет нести благо”.