«Наши дети, которых мы научим говорить о Вас, как о великом друге человечества, — писала одна из матерей, — будут обязаны Вам своей жизнью…»

Она писала, что верит в Пастера как в бога и что стоит ему только захотеть, как дифтерия будет побеждена.

Взволнованный Пастер показал письмо Ру и Иерсену.

— Нужно торопиться, дорогие мои, дети не могут больше ждать! Дифтерия косит их беспрепятственно, а бедные матери проливают горькие слезы над гробиками своих детей…

У него самого на глазах стояли слезы — он не мог спокойно видеть или даже говорить о больных детях.

Эмиль Ру взволновался не меньше Пастера, но что он мог сделать? Пока у «его мало что получилось. Пока они с Иерсеном только сумели подтвердить, что дифтерия действительно вызывается «палочкой Клебса-Лёфлера» и что чистые культуры, если их привить в горло кроликам или морским свинкам, вызывают у животных образование таких же пленок, как и у детей, и точно так же убивают их. Но в трупах этих животных поймать микроба-убийцу не удавалось.

Что же тогда убивает кроликов и свинок? — спрашивали себя Ру и Иерсен.

И тут Ру вспомнил предсказание Лёфлера, который первый получил чистую культуру дифтерийных палочек, но так же, как и Ру, стал в тупик перед странным поведением их: они всегда находились только в гортани погибших детей, но никогда их не удавалось поймать ни в каком другом органе, ни в каком другом кусочке ткани. Как же могли эти бациллы, обитающие только в горле и никуда отсюда не перемещающиеся, так быстро убивать ребенка?

Лёфлер оставил этот вопрос открытым, он только обронил одну фразу в своей статье, которая и стала путеводной нитью для Ру. «Надо полагать, — писал Лёфлер, — что она (палочка) вырабатывает сильный яд — токсин, который, распространяясь по организму, проникает к важнейшим жизненным центрам…»

Токсина Лёфлер так и не нашел. Эта честь выпала на долю Эмиля Ру. Но скольких же мук и разочарований стоила Ру погоня за неуловимым и невидимым ядом! Сколько бесполезных опытов ставил он с помощью Иерсена, чтобы получить дифтерийный токсин в чистом виде, отделив его от микробов, и чтобы этот токсин убивал несчастных кроликов и морских свинок!

Они изобретали необыкновенные фильтры, которые должны были пропускать токсин и не пропускать ни одного микроба. Фильтры сначала пропускали и то и другое, а потом стали задерживать и микробов и их яд. Наконец этим двум одержимым микробиологам удалось добиться своего — они получили самый чистый дифтерийный яд. Но… он оказался настолько слабым, что целые колбы ядовитого бульона, впрыснутые в брюшко морской свинки, с трудом одолевали ее.

Потом они поняли свою ошибку — микробы недостаточно долго согревались в термостате. Когда они, наконец, преодолели и это препятствие, результаты оказались почти сверхъестественными: одна десятая кубического сантиметра ядовитого бульона наповал убивала кролика или морскую свинку.

Получить дифтерийный яд в чистом виде — само по себе открытие большой научной важности. Но Ру, Иерсен, как и все сотрудники Института Пастера, как и сам Пастер, за всяким научным фактом, за каждым открытием видели прежде всего человека. И прежде всего искали путей применения своего открытия на пользу человеку. Поэтому Ру стал искать возможности получить слабый яд, чтобы путем последовательных его прививок вызвать в организме невосприимчивость к заболеванию дифтерией. Вот тогда, наконец, сотни тысяч детей будут спасены…

Увы! Сколько ни старался Ру превратить яд в противоядие, это ему так и не удалось. Это сделал другой ученый, сотрудник Коха Эмиль Беринг. Он доказал, что сыворотка крови переболевшей дифтерией морской свинки способна обезвреживать дифтерийный токсин, и если ез привить больному животному, оно выздоровеет. Антитоксин — так назвал Беринг свою сыворотку — стал первым в мире лекарством против дифтерии.

Из лекарства для морских свинок и кроликов антитоксин надо было превратить в лекарство для больных детей. А для этого надо было всегда иметь под рукой огромное количество целебной сыворотки, и, конечно же, не от морских свинок можно было ее получать! И тут за дело снова взялся Эмиль Ру: он научился иммунизировать лошадей и теперь уже мог получать целые галлоны антитоксина.

Только — только нужно было достать денег, чтобы купить на них лошадей, эту живую противодифтерийную аптеку.

И опять народ откликнулся на призыв Института Пастера и собрал миллион франков для спасения детей.

Институт закупил лошадей. Лошадей поместили в те самые старые конюшни, в Вильнев л'Этане, где раньше Пастер содержал своих собак, на которых разрабатывал прививки против бешенства.

«После прививки бешенства, — пишет Тимирязев, — конечно, ни одно открытие не произвело такого впечатления на умы, как открытие лечения противодифтерийной сывороткой».

Этот 1894 год был годом необыкновенного расцвета Пастеровского института: Мечников работал над теорией иммунитета, Ру внедрил в детские боль-ницы противодифтерийную сыворотку, Иерсен, работая врачом во французских колониях, открыл микроба чумы и уехал в Китай, чтобы там как следует изучить эту болезнь и найти способ ее лечения.

Институт Пастера наводнился медиками, которые пришли и приехали, чтобы научиться тут точной диагностике и лечению дифтерии. Но сам Пастер уже не мог присутствовать в лаборатории Ру — он сидел у окна своего кабинета и оттуда наблюдал, какое множество людей непрерывно входит и выходит из здания. Он смотрел на этих врачей, так охотно приходивших сюда, как ученики в школу, и вспоминал то время, когда ни один из медиков и слышать не хотел о его теории микробов. И с благодарностью вспоминал тех, кто сразу же понял всю важность этой теории и протянул ему руку помощи.

А теперь?.. Теперь он уже не нуждается в научной поддержке. Но как он нуждается в иной поддержке — он, старый, больной человек, каждую минуту ожидающий прихода смерти…

Он попытался отогнать эти мысли и с трудом поднялся, чтобы, как обычно, пойти навестить своих внучат. Внезапно у него закружилась голова, он почувствовал дурноту и потерял сознание.

Когда через четыре часа он пришел в себя — он лежал уже на кровати, и возле него стояли бледная испуганная жена, внук и внучка, Ру, Мечников и еще несколько сотрудников, которых он не мог разглядеть, потому что ему больно было повернуть голову.

Он проболел два месяца, не вставая с постели. Но в новогодний день, 1 января 1895 года, он пригласил к себе всех своих сотрудников, вплоть до самого младшего мальчика-ученика. Они приходили по очереди, сидели по нескольку минут возле его кресла, тихо отвечали на его вопросы и уходили, удрученные его изможденным видом. А к концу дня пришел неожиданный посетитель.

Сперва Пастер увидел огромный букет роз, а потом уже широко улыбающуюся, приветливую физиономию своего коллеги по Французской Академии Александра Дюма.

Добродушное сияющее лицо старого писателя озарило затемненную комнату.

— Я хотел хорошо начать новый год, — сказал Дюма, — и начал его с того, что приношу вам свои самые лучшие пожелания.

Дюма сидел дольше других. Когда он ушел, Пастер сказал жене:

— Этот визит для меня как луч солнца! Я люблю самого Дюма, и мне приятно, что во Французской Академии еще не забыли меня.

Его не забыли ни во Французской Академии, ни в Париже, ни во Франции, ни во всем мире. Его не забыли и теперь, спустя шестьдесят пять лет. Созданная им наука — микробиология — за эти годы бурно развилась. Она прошла уже множество этапов — открытие микробов, изучение их свойств, роли, способы превращения вредных микробов в полезных — создание вакцин и лечебных сывороток; и, наконец, вступила в новую эру — эру антибиотиков, использования продуктов жизнедеятельности микробов-антагонистов.

По всему миру развернулась сеть «пастеровских станций» и научно-исследовательских институтов, начало которым было положено в Париже, а затем в Одессе и Петербурге.

Плоды трудов Пастера используются до сих пор, а посеянные им семена дали богатые всходы.