— Напрасно я на это согласился, — заявил он, — напрасно поставил все на карту… Мало ли что может случиться…

Он сидел у стола, обхватив руками немилосердно болевшую голову, глаза его стали красными, веки вздрагивали. Ру и Шамберлен испугались, и теперь уже они, а не он, уговаривали, что все будет отлично, потому что «то, что удалось в лаборатории над четырнадцатью баранами, должно удаться над пятьюдесятью на ферме…»

Трудно было понять, отчего прошла эта минута слабости. Быть может, усилием воли Пастер взял себя в руки. Через час он был уже весел и бодр.

— Ну что ж, друзья, вот и настал наш самый главный в жизни день. Я уверен, что он принес нам полную победу…

Это еще не был самый главный день в жизни Пастера. Но это был день очень важный для науки. Он стал рубежом между старой и новой эпохой в медицине.

Было два часа дня.

Толпа, собравшаяся в Пуйи ле Фор судить Пастера, казалась несметной. Депутаты общества земледельцев Мелёна — виновники торжества, представители медицинских и ветеринарных обществ, Центрального гигиенического комитета, журналисты, животноводы — кто только не приехал сюда 2 июня 1881 года!

Пастер шел прямо на толпу; чуть поодаль — его верные помощники. Он шел прямой и строгий, волоча левую ногу, не оглядывался по сторонам. И толпа расступилась перед ним. Он прошел сквозь эту расступившуюся толпу в тишине, становившейся жуткой. И только в ту минуту, когда он уже стоял у первого навеса, в котором пластом лежали двадцать пять зараженных сибирской язвой контрольных баранов и четыре коровы, только в эту минуту раздалось несколько приветственных криков.

Он постоял минуту возле погибших от его руки животных, этих безвестных мучеников науки, и, резко повернувшись спиной к ним, приблизился к загону с вакцинированными.

Двадцать пять вакцинированных баранов, пять коров и один бык, весело перебирая ногами и помахивая хвостами, жевали свою жвачку, будто и не были впрыснуты в их кровь миллиарды смертоносных бацилл.

Пастер и не заметил, как возле него очутился сияющий Буле, как протискался к нему недавний его противник — ветеринар и что-то говорил о том, что готов на себе провести в любое время подобный опыт, настолько он теперь уверился в чудотворной силе Пастера. И только когда услышал голос Россиньоля — самого яростного, самого хитрого и коварного своего врага, — только тогда поднял Пастер повлажневшие глаза.

— Поразительный успех! — воскликнул Россиньоль. — Примите мои самые искренние поздравления, великий Пастер, и примите еще одного обращенного в лоно своей веры.

Пастер взял реванш, о котором и сам не мечтал. В этой огромной толпе не было больше ни одного его противника — теперь здесь были одни только потрясенные приверженцы.

Чудо свершилось! Наука получила в свои руки первое в истории оружие борьбы с заразной болезнью, не случайное, а созданное на основе научного метода, который можно распространять на другие заболевания.

Это было действительно чудо. Не только с точки зрения тогдашней публики — еще большим чудом кажется оно с нашей современной точки зрения. Техника производства вакцины, методика прививок были еще так несовершенны, что только неслыханному везенью обязан Пастер этим чудом.

Прошло немного времени, и Пастер убедился в этом.

Он успел уже взяться за поиски возбудителя желтой лихорадки, вместе с Тюилье изучил заразную болезнь свиней — краснуху — и создал вакцину для профилактики ее. Он без конца выступал с докладами на заседаниях обеих Академий и получал награды. Он получил от правительства орден Почетного легиона и потребовал, чтобы Ру и Шамберлена наградили этим же орденом. Он писал статьи и читал лекции студентам, ездил на всевозможные конгрессы, где его встречали овациями. В его честь отливали медали и на чрезвычайных, специально ради него организуемых собраниях говорили благодарственные речи. Академия наук наградила его медалью, на которой был вычеканен его портрет и слова: «Луи Пастеру — его коллеги, его друзья, его поклонники».

Его пригласили на Международный медицинский конгресс в Лондон. Он вошел в зал Сент-Джеймского дворца, и крики «Виват!», «Ура!» оглушили его. Он скромно посторонился, чтобы дать дорогу человеку, к которому, очевидно, относились эти возгласы, и обернулся, ища его глазами. Через весь огромный старинный зал председатель собрания, смеясь, крикнул ему:

— Кого вы там ищете, господин Пастер? Это же вас приветствуют!..

Он был глубоко растроган, когда его усадили в президиум и бурно рукоплескали в ответ на его поклоны.

Словом, он пожинал заслуженные лавры. В эти месяцы он был полон энергии и по-настоящему счастлив.

И вдруг этот утомительный праздник кончился. Началась черная полоса в жизни Пастера.

Сбылось пророчество дорогого друга, преданного, жизнерадостного, принципиального и мужественного Сен-Клера Девиля: как он и предсказывал, стоя у ложа парализованного Пастера, он умер раньше его.

— Обещайте мне, что скажете надгробное слово на моей могиле, — сказал тогда Сен-Клер Девиль…

Невыносимо горько было стоять над его могилой и, захлебываясь слезами, говорить это слово! Пастер выполнил волю Сен-Клера, выполнил с болью в сердце и страхом в душе. Страхом перед тем, что скоро придет и его черед и он не успеет сделать в жизни всего, что задумал.

Он говорил о замечательном ученом — гордости Франции, а про себя вспоминал чердак над холерной палатой, где они с Клодом Бернаром и Сен-Клером, не думая об опасности, охотились за микробами губительной болезни.

А потом начался этот ужас с сибиреязвенной вакциной. Со всех сторон поступали письма о гибели тысячи животных — увы! — от прививки вакцины. Они дохли от самой вакцины, дохли и от сибирской язвы, несмотря на то, что были вакцинированы. Владельцы скота с возмущением требовали оплатить им понесенные убытки, ветеринары кричали, что пора прекратить это массовое убийство.

Эти письма вызывали в Пастере суеверный ужас, он дрожал, когда приходилось вскрывать конверты с различными почтовыми штемпелями, он боялся распечатывать их.

Можно только удивляться, откуда в его тщедушном теле взялись силы, чтобы пережить все это, как у него еще хватало энергии объявить в своей лаборатории аврал — все сотрудники отныне были заняты одним делом: тщательнейшей проверкой методики получения и качества самой вакцины.

В самый разгар этой работы Пастеру пришлось выехать из Парижа — его пригласили на Международный конгресс в Женеву. И тут начался самый серьезный бой, бой с человеком, который опередил Пастера в работе над сибирской язвой, с самым дотошным и скрупулезным из всех охотников за микробами того времени — с Робертом Кохом.

Еще до конгресса Роберт Кох написал серьезную и страшную для Пастера статью с резкими нападками на создателя сибиреязвенной вакцины. Нападки были подкреплены фактами, и эти факты говорили против Пастера. Кох высмеивал Пастера и его сотрудников за неумение пользоваться бактериологической техникой, за их шумливую погоню за славой. И, что хуже всего, ставил под сомнение самые принципы предупредительных прививок, разработанных Пастером.

Кох был достойным противником, подлинным ученым и, к сожалению, имел некоторые основания для своих резких нападок. Пренебречь Кохом Пастер не мог, как не мог не выступить в защиту метода вакцинации.

Встреченный приветственными аплодисментами, Пастер вышел на эстраду зала, в котором заседал конгресс, и начал свой доклад.

Он рассказывал о работах своих и своих сотрудников — Ру, Шамберлена и Тюилье, о созданной ими вакцине против сибирской язвы и краснухи свиней, о том, что, несмотря на все проверки и публичные опыты, из среды ученых все еще немало раздается голосов против его теории, что сам Кох, как слышал Пастер, однажды сказал: это слишком хорошо, чтобы быть верным.

— Вы все, наверно, знакомы с докладом доктора Коха, полностью перечеркивающим наши успехи в этой области. Я был бы рад, если бы присутствующий здесь доктор Кох высказал при мне и публично все свои возражения, чтобы я мог попытаться разъяснить ему и разуверить его…