В конечном итоге речь шла скорее о победоносном налете, чем о победе. Фараон Амасис, конечно, отступил, но не был разбит или свергнут, а Навуходоносор не стал подниматься по долине Нила, не пошел на Эфиопию. Так что властитель Вавилона не повторил побед Асархаддона и Ашшурбанипала, одержанных сотней лет раньше. Однако у него сложилось впечатление, что египетская мощь существенно подорвана и наконец-то воцарилось спокойствие в его гигантской империи, простирающейся от Мидии на севере и побережья Средиземного моря, благодаря победам в Киликии, до Персидского залива и пределов Египта.

Чтобы поставить последнюю точку в деле возведения замка своего величия, Навуходоносор обратился к своему городу, Вавилону. Экономические успехи, достигнутые во время его царствования во всех регионах, где господствовали халдеи, дали ему возможность заняться собственной столицей. Ливан поставлял большое количество гигантских кедров для возведения храмов и дворцов. Навуходоносор с гордостью говорил о своей роли созидателя: «Я обеспечил мир всем моим народам, и при мне они собирали неслыханный урожай зерна. Затем я перестроил дворец, царское жилище, достойное сильного народа, дом радости и счастья, куда я разрешал вход представителям всех племен. Я клал фундамент, докопавшись до глубин, где только смола и кирпичи, велел доставлять огромные кедры из великолепных лесов Ливана, используя их для покрытия, обнес дворец высокой стеной… здесь я принимал царские решения, указы… Во всем Вавилоне не было места более достойного царского жилища»[38].

Навуходоносор украсил также центральную дорогу для религиозных процессий длиною более трехсот метров, по обе стороны которой были возведены стены толщиною в семь метров. На этих стенах, украшенных кирпичами, покрытыми темно-синей глазурью, выступали шестьдесят львов с каждой стороны. Казалось, они сопровождают процессию, с разинутой пастью и с опущенными хвостами, бьющими воздух… Над воротами дворца видны были «изображения белых розеток на зеленом фоне, диких быков синего цвета и голубовато-серых драконов». Навуходоносор так описывает свое личное участие в царской архитектуре: «Я украсил мебель в храме Эсагила чистым золотом, корабль Мардука — драгоценными камнями, золотыми и серебряными изделиями, они сверкали, как звезды на небе. При строительстве храма мною руководило сердце мое, и я держал в голове план всего здания». Помнил ли Навуходоносор слова отца своего, царя Набопаласара, заставившего его работать вместе с каменщиками: «Я написал образ моей царской особы, несущей корзину кирпичей… А Навуходоносору, старшему и любимому сыну моему, я посылал глину и приношения в виде вина и оливкового масла»[39].

В Вавилоне насчитывалось не менее пятидесяти святилищ, посвященных разным божествам, и архитектурные традиции хранились там с глубокой древности. Возводить башни (зиккураты) было в духе непомерной гордыни тех, кто хотел захватить место, отведенное богам, и ступенчатой постройкой облегчить их приход на землю. По правде говоря, сооружение башен выдавало глубокий страх вавилонян перед небом, ведь они боялись, что их судьба зависит от соотношения светил или от столкновений в космосе. Семитское предание представляет проект вавилонского столпотворения как безумие человека. Но эта отчаянная попытка, возможно, вдохновлялась космологическим восприятием человеческой судьбы. Не является ли Вавилонская башня призывом о помощи, обращенным к богам, своего рода рукой, протянутой к небесам? Точно так же наказание, описанное в той же легенде, смешение языков, сделавшее невозможной координацию работ, имели целью не столько доказать тщетность трудов, сколько подчеркнуть важность общения между людьми, которые, выражаясь метафорически, до строительства башни составляли один народ. Идя еще дальше, семиты полагают, что слово «Вавилон» означает не «дверь, ведущая наверх», как гласит халдейская этимология[40], а «смешение», слово с древнееврейским корнем «блл». Смешение богов? Смешение языков? Смешение умов? Смешение политик?

Итак, Навуходоносор придал своему городскому строительству небывалый размах. Он повелел возвести мост, соединяющий два берега Евфрата, на которых раскинулся Вавилон. Не на этих ли брегах шумеры придумали письменность, а царь Хаммурапи систематизировал двести восемьдесят два закона, составивших правила жизни общества? Изобретение письменности, запись законов, — этот город, эта страна были колоссальным резервуаром человеческой мудрости. Навуходоносор на закате дней своих мог любоваться самой удивительной столицей, которую Иеремия довольно смело сравнил с «золотой чашей в руках Всевышнего, из которой пьет и от которой хмелеет вся земля».

Согласно устному преданию евреев, опасаясь порою краха своего царства, а иногда призывая его в своих неясных мольбах, Навуходоносор претендовал на равенство с богами. Ему хотелось, чтобы облачко выглядело как нимб, доказывающий его собственную божественность; однажды ему показалось, что он превратился в зверя с головой быка и туловищем льва. Говорят еще, что он прожил семь лет среди диких животных в пустынях, окружающих столицу, и более того, что он якобы хотел передать все свои полномочия Даниилу, но тот отказался.

Халдейское же предание гласит, что, предчувствуя свою кончину, Навуходоносор поднялся на крышу своего дворца и предсказал вавилонянам близкий конец империи и даже упомянул о странном вторжении: «Придет персидский мул, а помощниками у него будут ваши собственные боги, и он обречет вас на рабство».

Несмотря на своенравный и непредсказуемый характер царя, вавилоняне славили его так же, как и бога Мардука: «Слово его твердое, его повеление неизменно; высказывания его не могут быть отменены никем из богов». Когда он был в ярости, никакой бог не мог устоять перед гневом его. Поистине Навуходоносор был свиреп и горяч, но не упрям. Он был способен как на порывы благодарности и святости, так и на приступы бешенства. Горделивый, но не лишенный истинной набожности, он умел смиряться перед божеством. Он умел также быть любящим и повелел построить висячие сады из любви к своей жене… Однако он часто проявлял жестокость, как показывает убийство детей Седекии на глазах у их отца, а также долгое заключение в тюрьме последних царей Иудеи.

Незадолго перед кончиной Навуходоносор, желая показать грядущим поколениям истинное значение своего царствования, продиктовал писцу заявление в форме завещания:

«Я, Навуходоносор, царь Вавилона, великий и могущественный, слуга бога Мардука, преклоняющийся перед богом Набу, я тот, кто выполняет загадочные предсказания, согласно культу этого божества и уважению к его величию; тот, кто обогатил славу Вавилона и Борсиппы; служитель богов, мудрец, доверяющийся их власти, старший сын Набопаласара, царь Вавилона, я!

Я удержал в уважении к богу далекие страны, высокие горы от моря Верхнего (Средиземного) до моря Нижнего (Персидский залив); они не покидали путь послушания, тропу покорности, они не нарушали условий своего поражения и обязанности выплачивать дань. Я превратил непроходимые тропы в дороги, по которым теперь все могут ездить. Я покарал порочных людей, сделал ограду Вавилона нерушимой, чего не сделал до меня никто из предшественников, моих праотцев. Я, Навуходоносор, царь Вавилона, и меня сам Мардук, великий государь, избрал для прославления града своего Вавилона, меня!»[41]

Сын почившего царя Амель-Мардук принял власть в тревожной атмосфере неуверенности в будущем. Новый властелин Вавилона, словно желая снискать расположение чужеземного бога, вернул полную свободу бывшему царю Иудеи, Иехонии: «В тридцать седьмой год переселения Иехонии, царя Иудейского, в двенадцатый месяц, в двадцать седьмой день месяца, Евилмеродах (Амель-Мардук), царь Вавилонский, в год своего воцарения вывел Иехонию, царя Иудейского, из дома темничного и говорил с ним дружелюбно, и поставил престол его выше престола царей, которые были у него в Вавилоне; и переменил темничные одежды его, и он всегда имел пищу у него, во все дни жизни его. И содержание его, содержание постоянное, выдаваемо было ему от царя изо дня в день, во все дни жизни его»[42].