– Где же ты собираешься глядеть на французов?

– Баяли, они в Дорогомилове со вчерашнего дня. Оттуда им по Смоленской и Арбату прямая дорога в Кремль. Поглазеем чуток и к Барыковым твоим пойдём.

– А давай! – согласился Пётр. – Это ж история творится на наших с тобой глазах. Двести лет не было в Москве вражеского войска! Мы – очевидцы, будет что потомкам рассказать.

– До потомков ещё дожить надо, – озабоченно сказал налётчик. – Во, гляди, ещё кого-то несёт. Придвинься ближе ко мне!

Из-за угла на них вышел худой долговязый человек, неряшливо одетый, с безумными глазами. Не глядя по сторонам, он мерял шагами мостовую и что-то бормотал под нос.

– С колеи съехал, – проводил его взглядом Батырь. – Слух был, что безумцев Ростопчин тоже велел выпустить, даже буйных. То-то веселье начнётся…

Путешествие по пустому городу продолжалось. Фантасмагория какая-то! Ни людей, ни собак, ни даже голубей не было на улицах Москвы. Кое-где зияли выломанными дверьми лавки, и на тротуарах перед ними валялись разбросанные вещи. Иногда за воротами как будто кто-то шевелился. То ли дворники подглядывали в щёлку, то ли грабители ждали, пока прохожие уйдут…

Вдруг со стороны Арбатских ворот послышался ружейный залп. Беглые замерли. Кто это там воюет? Неужели они опоздали и французы уже в Белом городе? Над Крестовоздвиженским монастырём взмыло вверх неимоверное число галок. Стрельба между тем перешла в рассыпную и стала удаляться вглубь Воздвиженки. Друзья послушали-послушали, да и отправились прочь.

Широкий лощёный Арбат был так же безлюден. Зато вдали, на Смоленской площади, толпился народ.

– Прибавь шагу, а то всю гулянку пропустим, – оживился налётчик, и они почти побежали.

На площади обнаружилось полсотни каких-то странных людей. Они махали руками, матерились и явно собирались воевать. Один грозил ружьём без кремня, второй – казачьей пикой, некоторые потрясали топорами. Судя по физиономиям, все бойцы крепко выпили, и море им было по колено. Появление двух новеньких в арестантских бушлатах произвело впечатление.

– Во! И каторжные с нами! – обрадовался гнилозубый малый, по виду небогатый купец. – За Русь святую всем миром – ура!

– Давай! – подхватили вокруг. – За Русь, за нея, матушку! Щас вот токмо кабак разобьём, и пойдём на антихриста!

– Ух, как я на них зол, – грозно, как ему казалось, пробубнил купчик. – Прям в клочья рвать буду!

Он махнул над головой латунным безменом и рыгнул.

– Что, Кутузов Бонапарту не побил, а ты сейчас побьёшь? – поинтересовался налётчик.

– С нами Бог и святые угодники! Они даруют нам победу…

– Тьфу, дураки! Бежим дальше, Петя, бежим прямо к речке.

По Смоленской улице они помчались к набережной, и скоро им открылась величественная и жуткая картина. Дорогомиловский мост был разобран, но сапёры навели по его остаткам понтонную переправу. Сверху, извиваясь огромной змеёй, ползло неисчислимое войско. Словно гигантский дракон оседлал Поклонную гору и теперь тянется, шипастый и страшный, к беззащитному городу. Сверкая бронёй, по четыре в ряд ехали кирасиры. Нескончаемой лентой маршировала пехота. Уланы ощетинились пиками, как лес в «Макбете». Драгуны и конная артиллерия, не дожидаясь очереди на мост, переходили Москва-реку вброд. Военные музыканты трубили в тысячи труб. Юркие адъютанты передавали распоряжения степенным генералам. Лучшая в мире армия неотвратимо надвигалась на Первопрестольную…[11]

Пётр с трудом отвёл глаза, повернулся к товарищу. Ошарашенный, разинув рот, тот молча глядел на невиданное зрелище. Даже его простая душа была потрясена.

– Смотри! – налётчик дёрнул друга за рукав. – Эх, зачем же это!

Первая шеренга пехотинцев ступила на мост. Неожиданно навстречу им бесстрашно выбежал седобородый мужик в полушубке, с вилами в руках. Он держал их наподобие штыка и явно искал, в кого вонзить орудие. Вот безумец наметил жертву: правофлангового тамбурмажора в расшитом галунами мундире. Видимо, из-за этих галунов мужик принял музыканта за генерала. Поравнявшись с французом, он перекрестился и сделал неумелый выпад. Тамбурмажор ловко от него уклонился, взял смельчака за плечи и одним сильным толчком сбросил с моста в реку. Мелькнул на поверхности тулуп и через секунду исчез…

– Ну, братское чувырло, я тебе это припомню! – погрозил издали кулаком Саша-Батырь, и едва не полез драться с тамбурмажором.

– Очумел? – схватил его за рукав Пётр. – Наше дело теперь – охать да помалкивать. Бросила нас армия! Да и потом, что этому французу оставалось, когда на него с вилами налетели?

– Знамо что: по шее настучать да отпустить! Он же пьяный в зюзю, не ведает, что творит! Убивать-то зачем?

Расправа на мосту, похоже, не понравилась и самим французам. И когда в начале Смоленской на них бросилось ещё несколько смельчаков, их не закололи, а просто обезоружили. Развернули и дали хорошего пинка… Последние защитники Москвы тут же разбежались. Огромный поток захлестнул город и стал, дробясь на десятки ручейков, вливаться в берега московских улиц. Словно прорвало дамбу, и Первопрестольную сейчас затопит по самые маковки…

– Пошли! – отвернулся от реки Саша, и первый заторопился на Остоженку.

Через Смоленский и Зубовский валы приятели быстро добрались до места. Владение Барыковых занимало почти всё пространство между 1-м и 2-м Ушаковскими переулками. Двухэтажный кирпичный особняк с пристроенными по бокам флигелями был украшен чугунным балконом хорошего литья. На пилонах ворот надписи: слева – «Дом тайного советника и кавалера Барыкова», справа – «Свободен от постоя». Особняк казался нетронутым. Ахлестышев с бьющимся сердцем дёрнул за шнурок звонка. Эх, давно он тут не был! Тогда, весной, здесь распивал чаи другой человек – свободный, ничего не боящийся, доверчивый.

Пётр стоял и прислушивался. Изнутри, как и следовало ожидать, никто не отзывался. Саша прошёлся вдоль фасада, потрогал калитку: тоже заперта.

– Ну, пошли; нету тут никого.

– Я хочу внутрь попасть.

– Зачем?

– Не знаю… Поглядеть ещё раз, напоследок, как она здесь жила. На тахте её посидеть, в её окно на сад выглянуть. Понимаешь?

– Нет. Но пособить могу, ежели хочешь.

– Чем?

– Никогда не видал, как я дырбасы[12] отворяю? Ну, смотри. И учись!

Батырь подошёл к парадному, примерился и резко навалился на дверь плечом. Та подрожала немного под мощным напором и приоткрылась.

– Во! Засов своротил. Ай да я! Ну, чего ждёшь? Иди на свою тахту!

Пётр на секунду замешкался – неудобно подламывать чужой дом! Но сегодня был такой день, что дозволялось любое безобразие. Всё равно или чернь, или французы скоро сделают это… И он вошёл внутрь. Обширная передняя, богато украшенная лепниной, была ему хорошо знакома. Дубовые, обитые красным плюшем, диваны. Бронзовая люстра на двенадцать свечей. И широкая мраморная лестница со статуями вакханок по бокам. Всё без изменений. Когда-то ему тут приветливо улыбались, принимали шинель, вели наверх…

Прилив воспоминаний прервал какой-то звук на втором этаже. Ахлестышев насторожился и бегом взлетел по лестнице. Грабители? Или остался кто-то из слуг? Тут из-за портьеры осторожно высунулось девичье лицо. Незваный гость поразился: это была камеристка Ольги, дворовая девушка Евникия.

– Ты что тут делаешь, Ева? Разве ты не уехала с барыней?

– Пётр Серафимович? Ой, святые угодники! А мы уж думали, французы лезут! А почему вы в таком платье? Да не один; а человек-то при вас, прости Господи…

– Я ничего, я смирный, – ободрил служанку Саша-Батырь.

– Евникия, да кто же там? Объясни, наконец! – раздался из анфилады до боли знакомый голос, и на площадку вышла… Ольга!

Ахлестышева словно обухом ударили по голове. Он смотрел в прекрасное лицо своей бывшей невесты и не знал, как быть. Зачем она здесь? И что теперь делать? Хочется подойти и обнять – но нельзя. Она теперь княгиня Шехонская, а он беглый преступник. Меж ними стена… Но всё равно счастье, что Ольга здесь, что он её видит! Нежданное счастье, награда за то, что он так рвался сюда.