Ахлестышев радостно обратил на них внимание Саши-Батыря:

– Смотри! Крестьянские парни, рекруты бестолковые. Какие из них караульщики? Настоящих-то солдат и трёх десятков не наберётся. Это команда из ополченского полка!

– Я сейчас объяснюсь и заберу вас с собой, – пообещал Ельчанинов и сделал шаг из строя. К нему со свирепым лицом кинулся седоусый унтер.

– Назад, мазура! Приклада захотел?

– Отставить! – рявкнул штабс-капитан так, что служака тут же вытянулся во фрунт.

– Я офицер, с секретным заданием, – понизив голос, сказал ему Ельчанинов. – И эти двое со мной. Отведи меня к своему командиру.

Унтер взял под козырёк и повёл всех троих в голову шеренги. Там стоял затурканный подпоручик и сверял с помощником смотрителя списки арестантов.

– Подпоручик, – с особым армейским шиком сказал ему «мещанин». – Я гвардейской артиллерии штабс-капитан Ельчанинов. Оставлен в Москве с секретным поручением, и эти люди тоже.

– Так что же? – недоверчиво спросил подпоручик, морща низкий лоб.

– У вас должно быть распоряжение полковника Толя на мой счёт. Распорядитесь немедленно отпустить меня и мою команду.

– Штабс-капитан? В таком виде? Верно, по ордонанской части?[8] Таких велено гнать в общей колоне. Вернитесь в строй!

– Вы не поняли. Слушайте внимательно, это важно. Секретное отношение за подписью генерал-квартирмейстера Первой Западной армии полковника Толя. Насчёт штабс-капитана Ельчанинова. Проверьте списки!

Начальник конвоя посмотрел вопросительно на помощника смотрителя. Тот развязно ответил:

– Я вижу, мошенники рассчитывают найти тут дураков… Никаких секретных распоряжений к нам не поступало.

Подпоручик мгновенно покрылся красными пятнами и заревел:

– Ах, ракальи! А я потом за вас отвечай? Бегом в строй, каторжные рожи!

– Но, подпоручик… – начал было объясняться Ельчанинов, но унтер крепко схватил его за ворот и потащил обратно в шеренгу.

Троица вернулась на место не солоно хлебавши. Штабс-капитан был ошарашен и подавлен.

– Как же так? Неужели распоряжение в суматохе затерялось?

– Скорее всего, его вообще не послали, – усмехнулся Пётр. – Узнаю нашу армию! То-то Бонапарт в Москве, а не мы в Париже…

– Бог мой, они же сорвут задание! Теперь до самого Нижнего я останусь клинским мещанином, подозреваемым в воровстве!

– Успокойтесь, Егор Ипполитович. Положение ваше не безнадёжное. Держитесь нас с Сашей, и очень скоро мы все будем на свободе. А пока взгляните-ка, что там творится. Чудны дела твои, Господи!

Действительно, возле начальника конвойной команды появился Лешак, и с ним ещё с десяток колодников. Из-под шапок у них выглядывали бритые на левой стороне головы. «Иван» стоял в уверенной позе и важно кивал головой, пока помощник смотрителя что-то объяснял подпоручику. Наконец, тот махнул рукой, и вся шайка спокойно вышла за оцепление.

– На промысел отправились, – с завистью сказал Саша-Батырь. – Эх, сукины дети, мне ничего не оставят!

– Москва большая, хватит и тебе, – успокоил налётчика Ахлестышев. – А сейчас сними-ка с нас железо. Только незаметно.

Батырь опустился на колени, легко оторвал цепи – свои и товарища – и бросил их в пыль.

– Теперь приготовились. Делай, как я. Дождёмся, когда вдоль дороги появятся первые дома. Возле них неизбежно столпятся зеваки. Смешаемся с ними. Главное не бежать, а идти спокойно.

Так и получилось. Длинная колонна медленно двинулась от Миюзской заставы к Садовой. Впереди на лошади ехал подпоручик. Пётр внимательно рассматривал конвоиров. Неподалёку шёл усатый солдат бывалой наружности и не сводил глаз с арестантов. Дальше парой шагали два тюремных надзирателя. А сзади, в хвосте, сбились в кучу несколько крестьянских парней с одним ружьём на всех. Эти больше глазели по сторонам, чем наблюдали за колодниками.

– Отстаём… – шепнул Ахлестышев. Он оперся на Сашу, стащил с ноги сапог и стал вытряхивать из него несуществующий камень. Арестанты обходили их группу стороной и шли дальше; вскоре троица оказалась в хвосте этапа.

Тем временем огороды кончились и по обеим сторонам Новой слободы потянулись обывательские дома. Редкие прохожие стояли на тротуаре и разглядывали необычное шествие. Поравнявшись с первым же переулком, Пётр не торопясь вышел из колонны. Саша-Батырь и Ельчанинов тут же присоединились к нему. Постояв немного, все трое неспешной походкой двинулись в переулок.

– Эй, а вы куды? – раздался сзади крик и к ним подбежал парень с ружьём. Держал он его, как вилы.

Батырь навис над рекрутом, словно гора.

– Тебе чего, дурень?

– Э… вы же тово…

– Чего того?

– Нельзя же!

– Нам можно.

– Меня же тово… накажут за вас!

Ахлестышев усмехнулся и похлопал парня по плечу.

– Война, брат! И не такое случается. Ты иди, а то отстанешь. Гля, как далёко ушли!

Рекрут обернулся – хвост колонны был от него уже саженях в сорока. Махнул рукой и побежал догонять, только лапти замелькали…

Пройдя переулок насквозь и свернув за угол, троица остановилась.

– Спасибо! – первым делом сказал Ельчанинов. – Не знаю, как бы я без вас вырвался.

– Не жалко! – хохотнул налётчик.

– Ну, давайте теперь прощаться, – торопливо вымолвил Пётр. – Ты куда сейчас, махонький?

– К Мортире Макаровне.

– К какой мортире? – удивился штабс-капитан.

– Это Сашина подружка, – пояснил беглый каторжник. – Гулящая. Весит восемь пудов, потому и прозвище такое. Я видел её на свидании в тюрьме – впечатляет!

– Она у меня дородная, – гордо подтвердил налётчик. – Страсть как своё ремесло любит! Огонь, не баба. В Волчьей долине живёт. Спонадоблюсь – ищите меня там.

– Будешь портняжить с дубовой иглой?

– А то! Полиции нету – лови случай! Худое дело везде поспело. Ну, Петя, храни тебя Господь. Может, свидимся ещё.

– Это навряд ли. Я сейчас на Остоженку, и вечером же прочь из города. Пока тут столпотворение, удобно проскочить разъезды. Храни и тебя Бог, Саша, и спасибо тебе за всё!

Друзья крепко обнялись, расцеловались и Батырь быстро ушёл.

– Прощайте и вы, Егор Ипполитович. Желаю вам уцелеть!

– Береги вас Бог, Пётр Серафимович!

Дворяне – настоящий и бывший – пожали друг другу руки и разошлись.

Пётр решил через Миюзский рынок пробраться на Тверские-Ямские улицы, по ним дойти до Триумфальной площади и уже по валам[9] спуститься на Остоженку. Первое, что его поразило по дороге – это почти полное отсутствие людей. Миюзская площадь, обычно оживлённая, оказалась совершенно пуста. Огромные лабазы лесоторговцев стояли с распахнутыми воротами, но вокруг бегали только собаки. Со злобным лаем они накинулись на Ахлестышева, и тот опрометью помчался от них прочь.

Первых людей беглый каторжник повстречал лишь на углу 3-й Ямской и Речкина переулка. Две телеги под охраной рослого мужика стояли возле богатого дома. На земле валялась выломанная калитка – видать, рвали лошадью. Через пролом туда-сюда сновали четверо, по виду подмосковные крестьяне. Они выносили из дома охапками всякую рухлядь, наваливали в телеги и снова уходили внутрь. Всё делалось сноровисто и быстро, груды вещей на телегах умножались. Не сразу Пётр догадался, что наблюдает грабёж. Поравнявшись с телегами, он остановился было поглазеть, но караульщик тут же шагнул к нему, замахиваясь кнутом.

– Проваливай, покуда цел!

И Ахлестышев опять припустил бегом. Ещё в двух домах по улице он застал такие же сцены. И во всех случаях орудовали не воры и разбойники, а обыкновенные мужики. Они словно стеснялись своего занятия: прятали лица, суетились, но грабежа не прекращали. Чудеса! Обычно робкие перед любым будочником, крестьяне вдруг нутром почуяли вседозволенность… Что-то будет дальше, с нарастающим беспокойством думал Пётр.